Народ это наблюдал, видел и переживал, народная совесть смущалась, и в мыслях простых людей зарождалось такое логическое построение: идет война, нашего брата солдата не жалеют, убивают нас тысячами, а кругом во всем беспорядок благодаря неумению и нерадению министров и генералов, которые над нами распоряжаются и которых ставит царь.
Все то, что творилось во время войны, не было только бюрократическим легкомыслием, самодурством, безграничной властью, не было только неумением справиться с громадными трудностями войны, это была еще и обдуманная, упорно проводимая система разрушения нашего тыла, и для тех, кто сознательно работал в тылу, Распутин был очень подходящим оружием.
Вот почему я утверждаю, что тяжкий грех перед родиной лежит на всех тех, кто мог и обязан был бороться с этим уродливым явлением, но не только не боролся, но еще и пользовался им во вред России.
Интересно, что охранники, которые дежурили около квартиры Распутина и которых он в роковую ночь отпустил перед тем, как за ним приехал автомобиль от Юсупова, наутро явились и, не подозревая об убийстве, заняли свои посты. Слухи об убийстве Распутина ходили еще задолго до того, как это совершилось, а после убийства полиция бросилась по всем направлениям. Заподозрила даже моих сыновей, и под видом грабежа у меня на квартире произвели обыск. Какие-то люди выломали замок в парадной двери, перерыли комоды и ящики, ничего из одежды не унесли, зато разбросали по квартире все бумаги.
Надеялись, что убийство даром не пройдет, что в Царском Селе наконец опомнятся, послушают предостережений или просто испугаются. Вышло совсем наоборот. Как бы назло стали выдвигать тех, кто был сторонником Распутина. Протопопов был утвержден в должности министра внутренних дел, чем подчеркивалось одобрение его политики. Трепов подал в отставку, то же сделали граф Игнатьев, Макаров и товарищ министра внутренних дел князь Волконский. Трепов был замещен старым князем Н.Д. Голицыным, который был помощником царицы в Комитете военнопленных. Отставка Игнатьева и Волконского временно не была принята, а через несколько дней они прочли в газетах, что оба уволены.
В Думе узнали о странной роли, которую играл в Министерстве внутренних дел не имевший официального положения генерал Курлов, которого считали организатором убийства Столыпина. В отсутствие Протопопова, который делами почти не занимался и все ездил в Царское Село, Курлов подписывал бумаги «за министра внутренних дел». Между тем указа Правительствующего сената о его назначении не было, и высшие правительственные учреждения отказывались принимать такие бумаги. Курлов был назначен как бы тайком, без опубликования через Сенат. До чего дошло правительство… Разоблачения в Думе не помогли, и Курлов продолжал оставаться на своем посту.
К 1 января произошли соответствующие перемены и в Государственном совете. Был отстранен от председательствования Куломзин и заменен Щегловитовым, а также назначен ряд крайних черносотенцев в члены Совета. И все-таки направление верхней палаты изменить не удалось. Недавние сторонники правительства во что бы то ни стало определенно высказывались против Протопопова, а когда прошел слух, что среди назначенных будет и Штюрмер, правые объявили, что не примут его в состав своей группы. Они избрали председателем группы Трепова, как бы подчеркнув, что одобряют его отрицательное отношение к Протопопову и разделяют мотивы его ухода из правительства.
Вся политика правительства за это время носила характер неумелых репрессий, соединенных с бездействием власти. После роспуска Думы на рождественские каникулы стали ходить слухи, что Дума не будет созвана в назначенный срок – 9 января.
В рескрипте на имя князя Голицына при его назначении было упомянуто «о благожелательном отношении к законодательным палатам и о необходимости совместной с ними работы». Но это нисколько не помешало Протопопову за спиной у Голицына добиться отсрочки работы Думы, и возобновление ее занятий было передвинуто на 14 февраля.
Вообще, Протопопов не только продолжал играть в Царском Селе роль, но и, по-видимому, заменил Распутина. Рассказывали, что он занимается спиритизмом и вызывает дух Распутина. Считаю небезынтересным упомянуть, что мне рассказывал граф Д.М. Граббе. Его пригласил к завтраку известный князь Андроников, обделывавший дела через Распутина. Войдя в столовую, Граббе был поражен, увидев в соседней комнате Распутина. Недалеко от стола стоял человек, похожий как две капли на Распутина: борода, волосы, костюм – все было под Распутина. Андроников пытливо посмотрел на своего гостя. Граббе сделал вид, что он вовсе не поражен. Человек постоял, постоял, вышел из комнаты и больше не появлялся.
XVI. Развал тыла. – Генерал Крымов настаивает на перевороте. – Завтрак у великой княгини Марии Павловны. – Визит великого князя Михаила Александровича. – Аудиенции 7 января
С продовольствием стало совсем плохо. Города голодали, в деревнях сидели без сапог, и при этом все чувствовали, что в России всего вдоволь, но нельзя ничего достать из-за полного развала в тылу.
Москва и Петроград сидели без мяса, а в это время в газетах писали, что в Сибири на станциях лежат битые туши и что весь этот запас в полмиллиона пудов сгниет при первой же оттепели. Все попытки земских организаций и отдельных лиц разбивались о преступное равнодушие или полное неумение что-либо сделать со стороны властей. Каждый министр и каждый начальник сваливал на кого-нибудь другого, и виновников никогда нельзя было найти. Ничего, кроме временной остановки пассажирского движения, для улучшения снабжения продовольствием правительство не могло придумать. Но и тут получился скандал. Во время одной из таких остановок паровозы оказались испорченными: из них забыли выпустить воду, ударили морозы, трубы полопались, и вместо улучшения только ухудшили движение.
На попытки земских и торговых организаций устроить съезды для обсуждения продовольственных вопросов правительство отвечало отказом, и съезды не разрешались. Приезжавшие с мест заведующие продовольствием, толкавшиеся без результата из министерства в министерство, принесли свое горе к председателю Думы, который в отсутствие Думы изображал своей персоной народное представительство. Многие распоряжения правительства наводили на странное и грустное размышление: казалось, что будто бы власть сознательно работает во вред России и на пользу Германии. А при ближайшем знакомстве с источниками подобных распоряжений приходилось убеждаться, что во всех таких случаях невидимые нити вели к Протопопову и через него к императрице.
В начале января приехал с фронта генерал Крымов и просил дать ему возможность неофициальным образом осветить членам Думы катастрофическое положение армии и ее настроения. У меня собрались многие из депутатов, членов Государственного совета и членов Особого совещания. С волнением слушали доклад боевого генерала. Грустной и жуткой была его исповедь. Крымов говорил, что, пока не прояснится и не очистится политический горизонт, пока правительство не примет другого курса, пока не будет другого правительства, которому бы там, в армии, поверили, – не может быть надежд на победу. Войне определенно мешают в тылу, и временные успехи сводятся к нулю. Закончил Крымов приблизительно такими словами:
– Настроение в армии такое, что все с радостью будут приветствовать известие о перевороте. Переворот неизбежен, и на фронте это чувствуют. Если вы решитесь на эту крайнюю меру, то мы вас поддержим. Очевидно, других средств нет. Все было испробовано как вами, так и многими другими, но вредное влияние жены сильнее честных слов, сказанных царю. Времени терять нельзя.
Крымов замолк, и несколько минут все сидели смущенные и удрученные. Первым прервал молчание Шингарев:
– Генерал прав – переворот необходим… Но кто на него решится?
Шидловский с озлоблением сказал:
– Щадить и жалеть его нечего, когда он губит Россию.
Многие из членов Думы соглашались с Шингаревым и Шидловским; поднялись шумные споры. Тут же были приведены слова Брусилова:
«Если придется выбирать между царем и Россией – я пойду за Россией».
Самым неумолимым и резким был Терещенко, глубоко меня взволновавший. Я его оборвал и сказал:
– Вы не учитываете, что будет после отречения царя… Я никогда не пойду на переворот… Я присягал… Прошу вас в моем доме об этом не говорить. Если армия может добиться отречения – пусть она это делает через своих начальников, а я до последней минуты буду действовать убеждениями, но не насилием…
Много и долго еще говорили у меня в этот вечер. Чувствовалась приближающаяся гроза, и жутко было за будущее: казалось, какой-то страшный рок влечет страну в неминуемую пропасть.
Приблизительно в это время довольно странное свидание произошло у меня с великой княгиней Марией Павловной.
Как-то поздно вечером, приблизительно около часа ночи, великая княгиня вызвала меня к телефону:
– Михаил Владимирович, не можете ли вы сейчас приехать ко мне?
– Ваше высочество, я, право, затрудняюсь: будет ли это удобно в такой поздний час… Я, признаться, собираюсь идти спать.
– Мне очень нужно вас видеть по важному делу. Я сейчас пришлю за вами автомобиль… Я очень прошу вас приехать…
Такая настойчивость меня озадачила, и я просил разрешения ответить через четверть часа. Слишком подозрительной могла показаться поездка председателя Думы к великой княгине в час ночи: это было похоже на заговор. Ровно через четверть часа опять звонок и голос Марии Павловны:
– Ну что же, вы приедете?
– Нет, ваше высочество, я к вам приехать сегодня не могу.
– Ну, тогда приезжайте завтра к завтраку.
– Слушаюсь, благодарю вас… Завтра приеду.
На другой день на завтраке у великой княгини я застал ее вместе с ее сыновьями, как будто бы они собрались для семейного совета. Они были чрезвычайно любезны, и о «важном деле» не было произнесено ни слова. Наконец, когда все перешли в кабинет и разговор все еще шел в шутливом тоне о том о сем, Кирилл Владимирович обратился к матери и сказал: