Крушение империи. Записки председателя Государственной думы — страница 7 из 49

* * *

Помню последний доклад Михаила Владимировича государю. Тучи на политическом горизонте сгущались все более и более. Какая-то невидимая рука старательно разрушала все, что с таким неимоверным трудом созидалось немногими благомыслящими людьми, стоявшими на страже интересов государства. Положение становилось невыносимым.

Михаил Владимирович решил снова ехать к государю и еще раз попытаться открыть ему весь ужас создавшегося положения. Аудиенция была получена, и Михаил Владимирович уехал.

По обыкновению, я выехал на вокзал встретить его по возвращении из Царского Села. Подошел поезд. Из вагона в придворном мундире вышел Михаил Владимирович.

По его лицу и фигуре я без слов понял, что мало хорошего он привез с собой.

Проходя молча по перрону, мы встретили начальника станции, который низко поклонился.

– Здравствуйте, – любезно ответил Михаил Владимирович, а затем, обратившись ко мне, заметил: – Вот человек и не подозревает, что видит меня в этом наряде в последний раз.

Мы сели в автомобиль. На мой вопрос, что означают его последние слова, Михаил Владимирович мне ответил:

– Я сегодня сказал государю, что я у него в последний раз и больше его никогда не увижу. Я убежден, что это действительно так, я это ясно чувствую.

Разговор умолк. Михаил Владимирович задумался. Через несколько минут он вновь взволнованно заговорил:

– Вы подумайте только, что делается! Я лишен возможности сделать секрет из моего посещения государя, а что же получается. Сегодня, прибыв во дворец, я узнал, что передо мной государем был принят Протопопов. Совершенно ясно – это было стремление в соответствующем духе подготовить государя к моему докладу, и это я почувствовал с первых же произнесенных мною слов. Быть может, мне все же горячей речью, неопровержимыми доводами и удалось хоть немного поколебать государя и заставить его задуматься над тем бедствием, которое неминуемо грозит престолу и государству, но что же далее… при выходе я столкнулся с Щегловитовым. Это уже тяжелая артиллерия, и я убежден, что после выступления «этого орудия» от моего доклада в голове государя ничего не осталось. Я ломлюсь в открытую дверь и ясно вижу, что спасения нет и быть не может.

Михаил Владимирович был прав: это было его последнее свидание с государем.

* * *

С 27 февраля день за днем, с утра и до вечера, к Думе являлись всевозможные делегации, приходили непрерывной вереницей полки в полном составе, рабочие всех заводов и фабрик, учащиеся и так далее. В толпе царило радостное и восторженное настроение, всюду сохранялся порядок. У всех на устах было имя М.В. Родзянко, к которому шли и шли без конца. По многу раз приходилось Михаилу Владимировичу выходить к толпе и объяснять народу создавшееся положение. Михаил Владимирович выбивался из сил.

Свивший себе тут же в Думе прочное гнездо Совет рабочих депутатов первое время держался как-то в стороне. Появились и из их лагеря ораторы, речи которых сначала лились в унисон с тем, что говорилось от имени Думы. Однако скоро картина резко изменилась. Тон представителей этой организации стал менять свою окраску. Уже чувствовались демагогия и пораженчество. Последнее обстоятельство сильно беспокоило Михаила Владимировича, который не мог один бороться с этими явлениями. Ряды членов Государственной думы, разделявших первое время непосильный одному человеку труд, стали редеть. Наконец настало время, когда уже окончательно изнемогавший Михаил Владимирович не мог найти себе заместителя. Часто он рассылал во все концы гонцов на поиск членов Думы, которых найти, однако, не удавалось.

Совет рабочих депутатов блестяще воспользовался создавшимся положением и быстро, очень талантливо наладил дело пропаганды. И вот народ, стремившийся узнать правду и желавший понять происходящее, шел за разъяснениями в Думу, а здесь его встречали не депутаты, и народ получал «соответствующие» разъяснения и инструкции, приведшие в результате к 25 октября.

Использовав до конца Государственную думу, Совет рабочих депутатов с легкой душой переехал в полном составе в Смольный институт, где и продолжал свою разрушительную работу.

Пять суток не выходил Михаил Владимирович из Думы. С большим трудом его удалось уговорить поехать домой отдохнуть. Но едва он добрался до своей квартиры, как снова явились делегаты и умоляли Михаила Владимировича приехать немедленно в Думу, где его появления ждет громадная толпа.

Все улицы были запружены народом. Автомобиль с трудом продвигался вперед.

Люди, давя друг друга, стремились к автомобилю, чтобы ближе увидеть своего председателя Государственной думы. Многие пытались поцеловать его руку, многие плакали.

Против американского посольства толпа остановила автомобиль и потребовала слова председателя Думы. Эту картину увидел со своего балкона посол Северо-Американских Соединенных Штатов Фрэнсис и жестом пригласил Михаила Владимировича к себе. Мы поднялись к послу, и здесь с балкона Михаил Владимирович произнес речь, все время прерываемую восторженными криками народа. Михаила Владимировича на руках донесли до автомобиля.

После произнесенной им около Думы речи народ снова на руках отнес его в автомобиль. Здесь к Михаилу Владимировичу подошли начальники военно-учебных заведений и просили сказать несколько слов воспитанникам, выстроенным шпалерами вдоль улицы.

Слова Михаила Владимировича были покрыты несмолкаемыми криками «Ура!» военной молодежи и звуками оркестров.

Царило повсюду восторженное, ликующее настроение, и если кто был опечален в эти дни, так это только один Михаил Владимирович Родзянко.

* * *

Да простит меня незабвенный Михаил Владимирович за эти скромные строки, которые я посвятил его памяти. Не для его защиты хотел я по мере сил и возможности восстановить в памяти приведенные мною факты из его жизни.

В защите Михаил Владимирович Родзянко не нуждается.

Я считал необходимым дополнить тот обширный материал, каковой в этой работе дал он сам описанием событий, которым я был личным свидетелем, а также о которых, естественно, не мог упомянуть покойный председатель Государственной думы в своих записках.

Недалеко то время, когда историк разберется в уже накопленном громадном материале, и будет наконец сказано веское слово, которое положит предел всем тем нелепым слухам, сплетням и инсинуациям, так старательно распускаемым вольными и невольными врагами правды и справедливости.


Белград, 1924 г.

Вместо предисловия

Приступая к изложению событий, предшествовавших революции, и обстоятельств, при которых или, вернее, в силу которых появился при дворе императора Николая II Григорий Распутин и получил столь пагубное влияние на ход государственных дел, я отнюдь не имею в виду стремление набросить тень на личность мученически погибшего русского царя. Жизнь его, несомненно, была полна лучших пожеланий блага и счастья своему народу. Однако он не только ничего не достиг, благодаря своему безволию, мягкости и легкому подчинению вредным и темным влияниям, а, напротив, привел страну к царящей ныне смуте, а сам со своей семьей погиб мученической смертью.

Мне, как близко стоявшему к верхам управления Россией, кажется, что я не вправе сохранять в тайне эти темные страницы жизни русского царства, страницы, раскрывшиеся во время такой несчастливой для нас мировой войны. Потомство наше себе в назидание должно знать все прошлое своего народа во всех его подробностях и в ошибках прошлого черпать опыт для настоящего и будущего. Поэтому всякий, знающий более или менее интимные детали, имеющие исторический интерес и государственное значение, не имеет права скрывать их, а должен свой опыт и осведомленность без всякого колебания оставить потомству.

С этой точки зрения и я прошу читателей отнестись к настоящим запискам. Быть объективным в своем изложении – моя цель, резкого же или пристрастного отношения к рассматриваемой эпохе я буду тщательно избегать.

Так или иначе, но начало разложения русской общественности, падение престижа царской власти, престижа и обаяния самой личности царя роковым образом связаны с появлением при русском дворе и его влиянием на жизнь двора Григория Распутина. И виновным в том, что его влияние имело гибельные последствия для всего государства, нельзя считать, однако, императора Николая II, но, несомненно и главным образом, тех государственных деятелей и приближенных к императорскому двору лиц, которые не поняли или не хотели понять в своих личных выгодах и расчетах глубину той пропасти, в которую могут быть ввергнуты не только императорская семья, но и вся Россия. Обаяние царского престола было замарано наличием вблизи его безнравственного и грязного проходимца. Эти лица должны были, не щадя себя, если им интересы и судьбы родины были выше личных выгод и соображений, мужественно сплотиться во имя блага родины и спасти ее от страшных потрясений. На деле этого не было. Люди, долг которых заключался в упорной борьбе с нарождающимся злом, этого долга перед Россией не исполнили. Они, напротив, в личных выгодах поддерживали тлетворное влияние Распутина на царскую семью, видя в нем верное орудие для достижения своих тщеславных и корыстных целей.

Я самым решительным и категорическим образом отбрасываю появившиеся в последние дни царствования Николая II недостойные и грязные инсинуации на царскую чету, все те памфлеты бульварного характера, которые принимались легко на веру взбудораженной, неразумной толпой. Долгом совести я считаю заверить, что причины влияния Распутина лежат более глубоко. Они относятся к области болезненного мистицизма императрицы Александры Феодоровны, мистицизма, который постоянно и искусственно поддерживался Распутиным и его приспешниками, но ни в какой степени не основывался на интимных отношениях.

В своем изложении я буду базироваться на многих документах, имеющихся у меня, и на сохранившихся личных записках