В небе появились самолеты с черными крестами на крыльях. Теперь уже не было сомнений: война! Над военным городком, где стояли танки и размещался в одноэтажном кирпичном доме штаб полка, поднялся столб черного дыма. Земля под ногами вздрагивала от взрывов бомб. За туповерхими лесистыми холмами что-то горело.
По винограднику бежали женщины и дети. Бежали и Ефимовы — мать и сын. Лишь бы подальше от грохота и пламени, от смерти.
Потом над головами бегущих людей стала рваться шрапнель, кто-то упал, послышались крики детей…
По шоссе один за другим мчались к границе грузовики с прицепленными пушками. Красноармейцы в касках, в руках винтовки. На пригорке автомашины стали сворачивать — одни вправо, другие влево. Артиллеристы проворно отцепляли орудия и тут же занимали позиции, изготавливались к стрельбе. В освободившиеся грузовики карабкались женщины, бойцы подсаживали детей.
Пока Мирон со своей мамой прибежали к шоссе, грузовики уже скрылись из виду. Вдруг возле них остановилась легковая «эмка». Из нее вышел генерал Малиновский: лицо суровое, широкие брови сдвинуты, но, как всегда, он спокоен и нетороплив.
— Как же теперь быть? Что делать? — Лидия Петровна плакала.
— Здесь оставаться нельзя. Уезжайте. — Родион Яковлевич запнулся. — Ну, хотя бы в Харьков. Вам помогут в штабе округа.
Пока генерал писал записку, подошла еще одна грузовая автомашина с автоматчиками.
— Вот и прекрасно, — сказал генерал и приказал лейтенанту: — Срочно со своим взводом к берегу! Не дать противнику навести переправу через реку!
Потом подозвал водителя и, обращаясь к красноармейцу, сказал:
— Я прошу вас отвезти их за Днестр.
— Есть, товарищ генерал-лейтенант! — ответил водитель.
— Помогите им переправиться через реку. Мост разрушен, действуйте по обстановке.
Когда Мирон уже забрался в кузов, Родион Яковлевич достал из легковой автомашины серый плащ и кинул Мирону:
— Укутайся плащом! Продует!
Лидия Петровна села в кабину грузовика рядом с водителем.
— Спасибо! — сказала она.
…Ехали быстро. Машину на ухабах подбрасывало. Мирон сначала стоял, держась за кабину, а потом даже в плаще стало холодно от встречного ветра, и он сел на подвесную скамейку. Грохот боя на границе удалялся. Но еще долго был виден дым, уходящий в безоблачное небо.
За грузовиками шли танки и конная артиллерия. Потом дорога опустела. Полуторка с прямоугольной, как ящик, кабиной то катилась вниз с холма, то с трудом поднималась в гору, проезжала мимо небольших молдавских селений, кое-где вклиниваясь в непослушное стадо овец. Было раннее утро. Солнце едва поднялось над горизонтом и слепило глаза.
Мирон сначала услышал противно воющий гул моторов, потом нарастающий свист и, обернувшись, увидал два самолета. Они пролетели над машиной и взмыли в небо. И в это мгновение впереди взметнулся остроконечный фонтан земли и огня… Когда, оказавшись на земле, Мирон очнулся, он не сразу сообразил, что произошло: машина в кювете, кабина иссечена осколками бомб, и обе дверцы открыты. Никого нет. Он поднялся, дышать ему было тяжело. Обхватив запыленный куст, Мирон едва удержался на ногах и стукнулся лицом о сучок. Кровь из носа потекла на полы плаща. Пошатываясь и спотыкаясь, он подошел ближе к машине. У заднего колеса неподвижно лежала мать. Мирон шарахнулся в сторону и едва не упал, споткнувшись о ноги мертвого водителя. Перед глазами у Мирона все завертелось, земля ушла из-под ног, и он снова потерял сознание…
Наступила ночь. Мирон лежал на брезенте, пропахшем соляркой. Его куда-то долго-долго везли в кузове грузовика.
— Помогите снять парнишку, — сказал кто-то, — контужен. Одному неудобно, а надо осторожно…
— А ты откинь задний борт.
— Не надо. Справлюсь.
— Врачам покажите его — он под бомбежкой был, — послышалось из кабины грузовика. — Бедняга. Мать его погибла.
— Не беспокойтесь, товарищ капитан, все сделаем, — ответил скороговоркой звонкий голос. — Отправим завтра. А как там, на границе?
— Идут бои. Сдерживаем.
Кто приказывал показать его врачам, кто отнес в дом и уложил на железную койку, Мирон не знал. Не знал и того, что похоронили погибшую мать капитан и красноармейцы из корпуса генерала Малиновского, ехавшие на нефтебазу за горючим для танков.
Утром его осмотрел врач и сказал:
— Немедленно в госпиталь! Немедленно!
Генерал Малиновский, занятый в те горячие часы руководством войсками, принявшими удар фашистских полчищ, не увидел командира танкового полка майора Ефимова. Лишь в полдень он связался по телефону со штабом полка и узнал, что Ефимов ранен и отправлен в госпиталь.
Бой разгорался. Противник обрушил артиллерийский огонь и бомбовые удары на советские приграничные области, рассчитывая на легкий успех. Его солдаты пытались переправиться на левый берег Прута вплавь и на резиновых лодках, но попадали под шквальный пулеметный огонь наших войск и едва достигали середины реки. Потери не смущали вражеское командование, атаки гитлеровцев следовали одна за другой.
Советские танки подоспели к реке, сорвали переправу передовых частей вражеских войск. Несколько дней, истекая кровью, в неравной схватке удерживал приграничные рубежи корпус генерала Малиновского. Противник сосредоточил на участках наступления значительные силы артиллерии, авиации, танков и не ослаблял свои наступательные действия. Внезапные бомбовые удары по нашим военным аэродромам, районам сосредоточения войск и узлам железных дорог дали ему преимущество. Наши войска вынуждены были с тяжелыми боями отойти на новые рубежи…
Через два месяца генерал Малиновский был назначен командующим 6-й армией, а еще через четыре месяца принял командование войсками Южного фронта.
В короткие минуты передышки Родион Яковлевич вспоминал товарищей, однополчан, думал о Ефимовых, людях очень ему близких, полагал, что Лидия Петровна и Мирон где-то далеко в тылу.
Под Сталинградом, когда генерал Малиновский командовал 2-й гвардейской армией, он как-то услышал по радио, что в боях отличились воины-танкисты под командованием подполковника Ефимова и подумал: «Значит, жив Ефимов».
В госпитале Мирон пролежал дней десять. У мальчика было нервное потрясение и контузия. Когда он поправился, ему выдали справку, что он сын военнослужащего и следует в Читу. В гимнастерке, сапогах, с вещевым мешком, где лежал сухой паек, Мирон первый раз в жизни самостоятельно отправился в далекий путь — к деду.
В Свердловске поезд стоял очень долго, и многие пассажиры вышли из душных вагонов подышать свежим воздухом. Вышел и Мирон. В ларьках продавали колбасу, яйца, печенье и конфеты, булочки и фруктовую воду. Все как до войны, когда Мирон со своими родителями ездил на разъезд Безымянный. Тогда поезд также долго стоял в Свердловске, и Мирон с отцом в том же ларьке покупал фруктовую воду. Только тогда на перроне не было так много военных и очереди у ларьков не было.
Мирону хотелось пить, но у него не было денег даже на бутылку фруктовой воды.
Прогуливаясь возле вагона, он обратил внимание на худенького белоголового мальчика в вельветовой синей курточке. Лицо продолговатое, глаза голубые, добрые и грустные. Мальчик пил лимонад и посматривал на Мирона, одетого в длинную красноармейскую гимнастерку без ремня, в серенькие брюки, заправленные в широкие голенища больших кирзовых сапог.
— Вкусная? — спросил Мирон, хотя знал, что фруктовая вода не бывает невкусной. Просто ему хотелось заговорить с пареньком.
— Ничего. Но хорошо бы с хлебом… — ответил тот. — Денег у меня хватило только на воду.
— А куда ты едешь?
— В Читу. — Посмотрев на остатки воды в бутылке, он предложил Мирону: — Хочешь?
— Давай, а то у меня все внутри пересохло. А я тебе хлеба и колбасы дам. Я тоже еду в Читу, к дедушке. Он живет на разъезде Безымянном.
— Послушай, как тебя зовут? — обрадовался новый знакомый. — Поедем вместе? У тебя есть билет? Меня зовут Славкой, я из Риги, но билета до Читы нет…
Через минуту Слава уже тащил Мирона к вагону.
— Расступитесь, товарищи! — просил он. — Братишка вывихнул ногу… Позвольте! Билет у него в руке. Не задерживайте, ему плохо…
План удался. Слава втащил Мирона в вагон и, конечно, обратно не вышел.
Устроились ребята на одной верхней полке в переполненном плацкартном вагоне и ехали вместе почти две недели. За долгую дорогу они рассказывали друг другу о себе, о своих родных и знакомых.
Родился Слава в Одессе. Он тоже единственный сын у родителей. Его отец по специальности экономист, работал в порту. А мать — врач. Славе уже исполнилось четырнадцать лет, он закончил седьмой класс и музыкальную школу, играл на баяне. Мальчик мечтал стать моряком. Он занимался спортом, любил читать, но учился неровно. Перед войной отца Славы перевели в Ригу, и он привез сюда семью. Мать Славы поступила судовым врачом на торговое судно и за неделю до начала войны ушла в дальнее плавание. А Слава поехал к дедушке и бабушке на лето в город Черновцы. В дороге стало известно, что началась война. Где-то в пути поезд остановился. В Черновцах уже фашисты… Так, оторванный от родных, Слава оказался в Москве. В Ригу поезда не ходят. Единственное, куда теперь он мог поехать, — к тете Клаве. Тетя Клава — сестра матери. Она жила в Чите, работала в паспортном отделе. Слава видел ее давно и точного адреса не знал. Но его это не беспокоило. Найдет. Лишь бы добраться. Денег на билет до Читы не хватало. К тому же хотелось есть, и часть денег он истратил на продукты.
Кто-то посоветовал купить билет до любой станции, но обязательно на читинский поезд. Лишь бы сесть в вагон, а потом можно и не выходить. Вон сколько детей едут на восток, и все без билетов. Война!
Слава воспользовался советом, доехал до Свердловска, а там повезло: познакомился с Мироном.
…До дедушки Василия ребята добрались исхудавшие, голодные, почерневшие от копоти и пыли. Съели по две миски наваристых щей с мясом и спали ровно сутки. На следующий день Слава уехал в Читу, где почти без труда нашел тетю Клаву.