Власовский взял в руки еще один листочек:
— Или вот: «Зачем ты обманывал свою девочку?.. Сейчас я готова на все».
— Я ничего не понимаю, — это какой-то бред, — поразился Сенченко.
— А вот еще, — продолжал Власовский, — «Профессор Сенченко! Вы не задумались и растоптали мое первое нетронутое чувство».
Василий Антонович молчал. Он действительно не находил слов. Вероятно, это несчастное сумасбродное существо жило в мире каких-то ею самой выдуманных иллюзий… Можно было допустить, что крушение этих иллюзий, действительно, привело девушку к трагическому концу…
Сенченко с болью вспомнил и скромные наивные букетики, регулярно появлявшиеся у него на столе, над которыми он так подтрунивал в кругу семьи, и свойственную Инне манеру чуть задерживаться в его служебном кабинете, и даже то, как однажды секретарша привезла ненужную ему папку на заседание Ученого совета… А эти постоянные попытки повсюду увязываться с ним в машине, которые он нередко бесцеремонно пресекал… Значит, действительно он в какой-то мере оказался причиной гибели Зубковой? С такой больной душой он должен был поступать осторожнее…
— А теперь обратимся к свидетелям, — хладнокровно продолжал Власовский. — Вот показания отца покойной. — Виктор Владиславович поднес к очкам листок бумаги: — «Мы поняли, что дочь скрывает от нас свои близкие отношения с каким-то ученым. В последний вечер перед уходам из дома она прямо заявила, что этот ученый способен возглавить институт». Это подтверждается и свидетельскими показаниями присутствующих при разговоре семьи Зубковых гражданки Шерман С. Я. и ее дочери Шерман З. Таковы же показания матери Зубковой. «Дочь не познакомила нас с ухаживавшим за ней ученым, потому что он, наверное, был женат», — отчетливо читал Власовский. — И, наконец, показание Подскоковой Э. И., из окна квартиры которой выбросилась Зубкова: «Инна Зубкова мне неоднократно говорила, что ее друг — крупный ученый. Я его никогда не видела. Желая скрыть свои отношения, они встречались, когда в квартире никого не было. Для этого я им дала запасной ключ».
— Какой ключ? Какие Подскоковы? Я ничего не знаю…
— Так вот, — перебил его Власовский. — Отдайте мне должное: я заранее предупреждал, что разговор будет тяжелый. Но еще тяжелее другое — ваше запирательство, ваша упорная ложь, — лицо Власовского выразило нечто похожее на брезгливость, — факты неумолимы, и они говорят о том, что вы являетесь укрывателем и даже прямым пособником шпионов. Из-за вас погибла полная сил и энергии молодая советская девушка. Должен ли я говорить, как наша страна карает за подобные злодеяния? — взгляд Власовского прожигал Сенченко. — Тяжело, Василий Антонович, очень тяжело… И, поверьте, тяжело не только вам, но и мне… Молодой советский ученый, можно сказать, будущее нашей страны, а мы вынуждены… Скажу прямо: я уже сейчас не имею права вас отпустить…
Снова наступила длительная пауза. Сенченко, как это бывало с ним в детстве в страшном сне, почувствовал, что он словно парализован, он рвется на волю, под солнечный свет, к живым добрым людям, но онемели ноги, не двигаются руки…
— Но все-таки я не служебная машина, — снова услышал он голос Власовского. — Я хочу быть человечным. Поверьте, я сам рискую многим… Но я делаю это во имя ваших прежних заслуг. У вас остались некоторые дела, и я даю вам возможность их завершить в течение суток, от силы — двух. Больше я оттянуть не смогу… Устройте вашу мать — ведь ей предстоит остаться одной… А сейчас идите, — повелительно сказал Власовский. — И помните, что я делаю это, нарушая свой служебный долг.
Почти машинально взял Василий Антонович подписанный Власовским пропуск.
Он шел вечерними московскими улицами и невольно, как бы прощаясь, старался запомнить каждый дом, каждое деревцо.
Вот он проходит Ильинским сквером, мимо знакомого серого здания. Как всегда, алый стяг реет над ним…
Сколько раз с сердцем, полным надежд, входил он в массивные двери этого строгого здания на Старой площади!
Сколько раз здесь, в Центральном Комитете партии, он отстаивал правоту своих научных достижений! И все правдивое, живое неизменно встречало здесь поддержку и признание.
А ведь бывало, что так называемые факты тоже говорили против него. Но он не сдавался, а бесстрашно вступал в борьбу с подчас более сильным противником.
Возможно, это было у него в крови еще с детства. Весь в синяках, исцарапанный, он вновь и вновь поднимался с земли, чтобы дать сдачи самым прославленным драчунам их улички. Недаром мать вздыхала: «Надо бы говорить не Ванька-Встанька, а Васька-Встанька…»
Но тогда он отстаивал только себя, свою маленькую человеческую личность.
А теперь он обязан бороться за самое для него большое и священное: за право называть себя коммунистом.
Глава семнадцатая«Яблоко созрело»
Когда, запыхавшись, Василий Антонович пришел домой, первым, кого он встретил, был отец. И это было кстати.
Но отец по-своему растолковал вопросительный взгляд сына:
— Матери нет… С Людой к Минаковой пошла.
Василий посмотрел на лицо старика. И верно! Как неузнаваемо оно изменилось за эти недели.
— Отец, я все знаю, — сказал он просто. — Неужели это правда? Как это могло случиться?
И, оставив комнату стариков, — оба опасались, что неожиданно может вернуться Мария Кузьминична, — они прошли в кабинет Василия.
Антон Матвеевич начал скорбную исповедь. Он рассказал о страшном вечере, когда человек в синем плаще прочитал ему клеветническую статью о посещении Храпчуком их дома, и о том, как хотел кинуться к ближайшему милиционеру, чтобы задержать шантажиста, но мысль, что так он погубит Василия, остановила его… А потом ему стало казаться, что уже трудно объяснить свое промедление…
Как теперь он раскаивается в своем малодушии!
Резкий телефонный звонок заставил вздрогнуть сына и отца, нервы которых были так напряжены.
Василий Антонович торопливо взял трубку.
— Что?.. Работает, в порядке… — И, опустив трубку на место, пояснил отцу. — Пустое, с телефонной станции… проверка.
И Антон Матвеевич продолжал свой рассказ о том, как «Николай Петрович» снова пришел к нему и на этот раз сообщил более страшное — про фотографии кабинета Василия, на которых можно рассмотреть какие-то данные о его научной работе…
— Секретные данные! — с искренним изумлением воскликнул Василий Антонович. — Здесь, у меня?
Он осмотрел свой кабинет и задержался взглядом на письменном столе, где лежали свежие номера газет и журналов.
— Неужели ты думаешь, что я позволил бы себе принести домой хоть что-нибудь мало-мальски секретное?! Как ты мог поверить такой чепухе!
— А самое главное, что он сказал, — не решаясь нанести сыну смертельный удар, старик поколебался, — что она… что Мила…
— И это я знаю, — медленно проговорил Василий Антонович.
Помолчали.
— Своими глазами видел ее показания… И подпись ее, собственноручная, — наконец, через силу добавил он.
— Подумать… в честную семью к Сенченкам заползло такое, — со стоном произнес старик. — Эх, добраться бы до них!..
— Звонок, — прислушиваясь, сказал Василий Антонович и неохотно пошел в переднюю.
Через минуту он возвратился в кабинет с человеком в форменной фуражке работника связи и в синем комбинезоне.
— Я же ответил, что все в порядке, — раздраженно говорил Василий Антонович. — Впрочем, если хотите, посмотрите, — указал он на телефонный аппарат.
Подойдя к письменному столу, на котором стоял телефон, монтер извлек из сумки отвертку. Точными и уверенными движениями он разобрал корпус аппарата.
Антон Матвеевич взглянул на монтера, и внезапно глаза его расширились.
— Здравствуйте, Антон Матвеевич, — с улыбкой кивнул ему «монтер». — Узнали? Ведь мы с вами старые друзья!.. А с вашим сыном я рад познакомиться, — приветливо обратился он к Василию. — Собственно, на этот раз я пришел именно к вам, Василий Антонович.
Человек в комбинезоне перестал возиться с телефонным аппаратом.
— Вы разрешите? — спросил он, пододвигая к себе стул. — Так вот, Василий Антонович, я уже не раз говорил вашему отцу, что в нужный момент мы придем к вам на помощь… И, мне кажется, этот момент наступил…
— Да я тебя, гнус!.. — и Антон Матвеевич, сжав свои могучие кулаки, шагнул к «старому Другу».
— Подожди, отец, не горячись, — схватил его за рукав сын.
Недоумевая, старик повиновался. Спокойно-сосредоточенное лицо Василия подсказало ему, что сын напряженно ищет нужное решение.
— Да, я вас слушаю, — сдержанно произнес Василий Антонович, догадавшись, кто перед ним.
— В вашем распоряжении, Василий Антонович, насколько мне известно, всего двое суток. Ведь так? Но этого срока вполне достаточно, чтобы вы могли спасти и себя, и ваших близких.
— Спасти? Какой ценой? За тридцать сребреников?! — презрительно усмехнулся Василий Антонович.
— В вашем положении, Василий Антонович, ирония неуместна, — возразил Каурт. — Дело идет о вашей голове — поймите вы это. Вот вы упомянули о деньгах!.. Никто вас не собирается покупать! Вы — ученый, вы — талант. Мы хотим сберечь вас для науки. А ведь наука не имеет ни белого, ни красного цвета.
— Ну, это положим… — все так же не обнаруживая своего волнения, возразил Василий Антонович. — Но чего же вы все-таки от меня хотите — я не понимаю!
— Мы гарантируем вам и вашей жене немедленный и безопасный выезд за границу…
— Каким образом? — воскликнул Василий Антонович, — и кто это «мы»?
— Называйте нас условно хотя бы вашими друзьями. Разве это так уж плохо? А технику этого дела предоставьте нам, — уверенно оказал Каурт. — Мы от вас не потребуем взамен, чтобы вы порочили вашу страну. Вам будут предоставлены все условия: лаборатория, возможно даже институт, и полная свобода научного творчества. Поверьте, совсем иное через двое суток ждет вас здесь.
Вскипев, старик Сенченко снова готов был ринуться в бой. Но повелительный жест сына и на этот раз удержал его.