взгляд, армия в такие судьбоносные для страны моменты вправе оставаться пассивным наблюдателем национальной трагедии?
— Очень непростой вопрос, все зависит от конкретных исторических обстоятельств, настроений народа. Если говорить по большому счету, армия предназначена для одной-единственной цели — защиты территориальной целостности государства от посягательств внешнего врага любыми способами. И не дело армии вмешиваться во внутриполитические процессы. Есть другие государственные институты, структуры, предназначенные для решения этих задач. Когда же возникает такая серьезная угроза, как развал страны, и все другие пути предотвращения намечающейся трагедии исчерпаны, военные, возможно, и не должны быть пассивными наблюдателями. Но в нашем случае — к декабрю 1991 года — маршал Язов сидел в тюрьме, Ахромеев трагически погиб, начальник Генштаба Моисеев, также, как и все заместители министра обороны, многие начальники главных управлений, был снят с должности. Да и что теперь говорить, былого уже не вернешь…
Александр Лебедь: «Служа одновременно Богу и Сатане»
Александр Иванович Лебедь — личность хорошо известная в России. Генерал Воздушно-десантных войск, участник афганской войны, событий на территории СССР до и после его распада. В августе 1996 года совместно с Асланом Масхадовым подписал Хасавюртовские соглашения, которые многие военнослужащие расценили как предательские по отношению к армии и другим силовым структурам РФ, противостоявшим экстремистам на Северном Кавказе. Будучи губернатором Красноярского края, погиб в апреле 2002 года при падении вертолета.
Как бы ни оценивать постсоветский период жизни генерала, его свидетельства, касающиеся августовских событий, весьма ценны для историков. Тогда генерал-майор Лебедь был заместителем командующего Воздушно-десантными войсками по боевой подготовке и военно-учебным заведениям. 19 августа 1991 года, выполняя приказ командующего ВДВ генерал-лейтенанта П. Грачева, обеспечил охрану здания Верховного Совета РСФСР силами батальона 106-й Тульской воздушно-десантной дивизии. Журналисты, в том числе «Красной звезды», не раз обращались к А. Лебедю с вопросами о том, что происходило 20 августа 1991 года, когда решался вопрос о штурме Белого дома. Александр Иванович дал нам тогда фрагмент своих воспоминаний, знакомство с которыми позволит читателю самостоятельно сделать вывод о тех событиях. Позднее они вошли в воспоминания А. И. Лебедя «За Державу обидно…»
20 августа генерал-майор Лебедь был вызван к 13.45 к заместителю министра обороны Владиславу Ачалову. Далее следует его рассказ.
Пригласили в кабинет. За длинным столом сидело человек 20—25. Генерал-полковник Владислав Алексеевич Ачалов расхаживал по кабинету. Он пригласил меня пройти во главу стола и сесть на место. Слева от меня первым сидел генерал армии Валентин Иванович Варенников, справа, в конце стола — весь взъерошенный Грачев, генерал-полковник Б.В. Громов, командир «Альфы» генерал-майор В.Ф. Карпухин и еще какие-то люди в форме и штатском. Не знаю, о чем шла речь до этого, но с моим появлением Грачев вскочил и, указывая в мою сторону, сказал: «Вот генерал Лебедь, он длительное время находился у стен здания Верховного Совета, пусть он доложит».
Я стал докладывать, что у здания Верховного Совета находится до 100 тысяч человек. Подступы к зданию укреплены многочисленными баррикадами. В самом здании — хорошо вооруженная охрана. Любые силовые действия приведут к грандиозному кровопролитию. Последнее я доложил чисто интуитивно, предполагая на основании собственного опыта, о чем могла идти речь. Дальше мне докладывать не дали. Меня оборвал Валентин Иванович. Презрительно блеснув на меня очками, он резко заявил: «Генерал, вы обязаны быть оптимистом. А вы приносите сюда пессимизм и неуверенность».
К генералу армии В.И. Варенникову я всегда относился с уважением. Этот человек, прошедший всю войну, Герой Советского Союза, участник Парада Победы, награжденный девятью боевыми орденами. Но в ту минуту блеск его очков меня покоробил. В свое время меня учили неглупые люди, и они считали непреложной истиной, что обстановку надо докладывать не так, как кому-то хочется или нравится, а такой, какая она есть на самом деле. Только в этом случае можно принять правильное решение. Иногда — единственное правильное.
Походив еще немножко, Ачалов объявил, что все ясно, обсуждать больше нечего, и закрыл совещание. Люди стали расходиться. Грачев подозвал меня и приказал держать его в курсе дела. Ачалов приказал остаться мне, командиру «Альфы» В.Ф. Карпухину и заместителю командующего Московским военным округом генерал-лейтенанту А. А. Головневу.
В это время вошел министр обороны в сопровождении маршала Ахромеева. Спросил: «Как дела?» Ачалов доложил, что все ясно, все убыли по местам. Министр что-то еще спросил вполголоса и вышел. Ачалов повернулся к нам троим и предложил провести рекогносцировку подступов к зданию Верховного Совета. Именно предложил, а не приказал. Это было странно и совсем не похоже на Ачалова.
Когда Владислав Алексеевич возглавлял ВДВ, я командовал у него «придворной» Тульской дивизией и знал его как жесткого, властного, уверенного в себе человека. Его распоряжения всегда были четки, определенны и лаконичны. В нем чувствовалась хорошая штабная жилка. И вдруг — какое-то расплывчатое предложение самим разработать план рекогносцировки, потом вернуться и доложить.
Мы спустились вниз, сели в машину Карпухина и поехали. Странная это была рекогносцировка. Водитель — в гражданской одежде, я — в камуфляже, Карпухин тоже, но без погон, Головнев — вообще в повседневной форме. Я не понимал, с кем, против кого и зачем буду, возможно, воевать, и поэтому злился. Головнев молчал. Карпухин всю дорогу плевался, что ему постоянно мешают работать, и он впервые в жизни опоздал везде, где только можно.
Собственно, то, что мы делали, и рекогносцировкой-то назвать было нельзя. Просто покатились вокруг здания Верховного Совета, без конца натыкаясь на ямы, баррикады и бетонные блоки. Потом выехали на противоположный берег Москва-реки. Вышли, покурили, полюбовались еще раз зданием Верховного Совета, ощетинившимся бревнами и арматурой, переглянулись, сели в машину и поехали докладывать.
Все было ясно и одновременно ничего не ясно. С чисто военной точки зрения взять это здание не составляло особого труда. Позднее мне пришлось говорить об этом на заседании одной из парламентских комиссий. Меня тогда спросили:
— Взяли бы вы, товарищ генерал, «Белый Дом»? Я твердо ответил:
— Взял бы.
На меня посмотрели снисходительно:
— Это как же? У нас защитники, у нас баррикады…
— Посмотрите, какие здесь стены.
— Ну что, красивые стены.
— Да, красивые, только полированные. И потолки тоже красивые, пластиковые. Полы паркетные. Ковры, мягкая мебель…
Возмутились:
— Говорите по существу.
— Я по существу и говорю. С двух направлений в здание вгоняется 2—3 десятка ПТУРов без особого ущерба для окружающей его толпы. Когда вся эта прелесть начнет гореть, хуже того, дымить, и в этом дыму сольются лаки, краски, полироль, шерсть, синтетика, подтяни автоматчиков и жди, когда обитатели здания начнут выпрыгивать из окон. Кому повезет, будет прыгать со второго этажа, а кому не повезет — с 14-го…
Тогда, подумав, согласились.
Итак, с этим вопросом все было ясно. Зато неясно другое: на кой черт это надо?
Мы вернулись в Генштаб, доложили Ачалову. Карпухин сказал, что все понятно, и откланялся. Головнев тоже попросил разрешения идти. Меня Ачалов задержал:
— Ты можешь набросать план блокирования здания Верховного Совета?
Обычно я не слишком подвержен эмоциям, но тут просто глаза вытаращил: вот те на! Уже вторые сутки война идет вовсю, а план только понадобился.
Я спросил:
— Какими силами?
Ачалов было вскинулся, но потом сообразил, что без указания сил и средств спланировать действительно ничего невозможно: есть дивизия — одно планирование, пять дивизий — другое планирование. Владислав Алексеевич сообщил, что в операции примут участие дивизия имени Дзержинского, Тульская воздушно-десантная дивизия, бригада «Теплый Стан», группа «Альфа». План я набросал за пять минут. Прямо на листе крупномасштабной карты тупым простым карандашом. Фасад и правую сторону здания отвел для блокирования дзержинцам, левую и тыльную сторону — тулякам. За дзержинцами поставил «Альфу», а бригаду спецназа «Теплый Стан» и часть Тульской дивизии вывел в резерв.
Владислав Алексеевич, великолепный Владислав Алексеевич, всегда требовавший точности, четкости и культуры при работе с картой, на сей раз лишь рассеянно скользнул взглядом по моим каракулям и сразу же одобрил: «Нормально. Я сейчас позвоню Громову. Поезжай, согласуй этот план с ним».
Пока он звонил, я сложил и сунул в карман карту, и через несколько минут мы с заместителем командующего генералом Чиндаровым уже мчались на машине Ачалова в Министерство внутренних дел. Мысленно я не переставал удивляться. На своем веку мне много чего пришлось спланировать, но такой уникальный план, да еще в такие рекордно короткие сроки составлять не доводилось.
В кабинете у Громова находился начальник штаба внутренних войск генерал-лейтенант Дубиняк. Громов рассматривал план не более двух минут и тоже признал его нормальным. Тут я уже и удивляться перестал. Самому мне не приходилось служить с Громовым, но все знавшие его генералы и офицеры в один голос отзывались о нем как о грамотном, скрупулезном и предельно скрытном человеке. Все его операции в Афганистане планировались очень тщательно и строго ограниченным числом лиц. Если задачу можно было поставить за 15 секунд до ее выполнения, генерал Громов так ее и ставил: не за 20, не за 18, а именно за 15 секунд.
И вот такой человек теперь признает нормальным наскоро состряпанный тупым карандашом план и приказывает Дубиняку согласовать с нами действия. Дубиняк тоже едва взглянул на карту и сказал: «Все ясно, к установленному времени мы будем на месте». Тут мы с Чиндаровым, не сговариваясь, запустили пробные шары: