В советское время продолжилось формирование большой многонациональной «гражданской» нации с общей мировоззренческой основой, общим миром символов, общими территорией и хозяйством. В 1980-е годы едва ли не главный удар холодной войны был направлен как раз на тот механизм, что скреплял народы в семью. Решение перенести главное направление информационно-психологической войны против СССР с социальных проблем на сферу межнациональных отношений было принято в стратегии холодной войны уже в 1970-е годы.
Но шоры исторического материализма не позволили советскому обществу осознать масштаб этой угрозы. Считалось, что в СССР «нации есть, а национального вопроса нет»…
По советской системе межнациональных отношений были нанесены мощные удары во всех ее срезах — от хозяйственного до символического. «Архитекторы перестройки» усиливали эту кампанию властью государства. В 1991 году он устроил, преодолев возражения Верховного Совета, референдум с провокационным вопросом — надо ли сохранять СССР. До этого сама постановка такого вопроса казалась абсурдной и отвергалась массовым сознанием. Теперь всему обществу власть заявила, что целесообразность сохранения СССР вызывает сомнения и надо этот вопрос поставить на голосование. Как мы помним, 76 процентов населения высказалось за сохранение Советского Союза.
В республиках со сложным этническим составом ценность той системы межнационального общежития, созданного в СССР, ощущалась особенно остро. В голосовании на референдуме о судьбе СССР в Узбекистане приняли участие 95 процентов граждан, из них за сохранение Союза высказались 93,7 процента, в Казахстане явка была 89 процентов, «да» сказали 94 процента, в Таджикистане явка была 94 процента, «да» сказали 96 процентов.
В этой большой операции противникам России удалось произвести два стратегических прорыва. Во-первых, политизированное этническое сознание нерусских народов в значительной мере было превращено из «русоцентричного» в этноцентричное. Ранее за русским народом безусловно признавалась роль «старшего брата» — ядра, скрепляющего все народы страны. С конца 1980-х годов, наоборот, прилагались огромные усилия, чтобы в нерусских народах разбудить «племенное» сознание — этнический национализм, обращенный вспять, в мифический золотой век, который якобы был прерван присоединением к России.
Во-вторых, «социальные инженеры», которые сумели настроить национальные элиты против союзного центра и добиться ликвидации СССР, взрастили червя сепаратизма, который продолжает грызть народы постсоветских государств. Ведь соблазн разделения идет вглубь, и даже народы, уже в XIX веке осознавшие себя едиными, начинают расходиться на субэтносы.
Эта угроза, прямо связанная с операцией по демонтажу советского народа и его ядра — русских, — продолжает вызревать и порождать новые, производные от нее опасности.
Развал СССР, а затем и нынешней России — необходимый этап в доктрине глобализации, которая созревала в неолиберальной философии с конца 1970-х годов. Это и этап на пути к тому состоянию, что сегодня называют «Поминки по Просвещению». Русский философ А.С. Панарин отмечал: «Новейший либерализм не только совершил предательство по отношению к Просвещению, пойдя на потакание инстинкту в его борьбе с нравственным разумом; он предал Просвещение, пойдя на потакание этносепаратизму. Стратегический замысел понятен: оспаривать американский однополярный порядок на деле способны только крупные государства. Почти все крупные государства являются полиэтническими. Следовательно, спровоцировав племенного демона на бунт против «империи», можно дестабилизировать и, в конце концов, разложить крупные государства, оставив единственную сверхдержаву в окружении мира, представленного исключительно малыми и слабыми странами».
Испытанные на России технологии будут применены во всех регионах мира, превращаемых в периферию нового глобального мироустройства. Ни у одного народа на этот счет не должно быть никаких иллюзий. Глобализация под эгидой США — это реванш тьмы.
Исповедь «телекамикадзе»
Наш собеседник — Леонид Кравченко, возглавлявший в те роковые времена Гостелерадио СССР.
— Леонид Петрович, 1990 год обозначен на картах истории бывшего Союза как Рубикон в перестроечных реформациях. Экономический тупик, лихорадка забастовок, градус политических страстей, чреватый социальным взрывом. Начало величайшей драмы — гибель сверхдержавы. И в этот период вы соглашаетесь стать во главе Гостелерадио. Будто бросая перчатку судьбе, заявляете: «Я пришел выполнить волю президента». Прагматический ум в смущении от экстраординарного поступка…
— К сожалению, многие детали нередко представляются в мифологических виньетках. Из такого разряда и упомянутая вами фраза, которую по недоразумению истолковал корреспондент «Известий». А было так. В ходе интервью позвонил премьер-министр Николай Рыжков и напомнил о плане реорганизации Гостелерадио. Я ответил, что программа готова, мы выполним волю президента. Вырванные из контекста слова стали броским политическим ярлыком. Увы, издержки нашей профессии…
Однако вряд ли у кого повернется язык сказать, что на советском телевидении я — человек случайный. Руководил им с 1985 по 1989 год. По мнению «знающих толк», это было золотое время для ТВ. Появились новаторские программы: «Взгляд», телемосты, встречи в Останкинской студии, «Телеутро», «12-й этаж», «Играй, гармонь»… Разумеется, в период столкновений двух политиков-«тяжеловесов» — Михаила Горбачева и Бориса Ельцина, Центра и России, парламентов и правительств мечтать о режиме наибольшего благоприятствования не приходилось. И все же, когда мне предложили оставить пост генерального директора ТАСС, вернуться на телевидение, «весы равностояния» стронули отнюдь не чувства осторожности. Помните крылатое: если не я, то кто же? Михаил Сергеевич решил создать Всесоюзную телерадиокомпанию с высоким статусом, что априори подчеркивало степень доверия. Нельзя было не делать поправок и на «броуновское движение» среди журналистов. Тех, кто работал с микрофоном или в кадре, стали перевербовывать. Как в калейдоскопе мелькали политклубы, группы, движения…
Согласен с вами, что маячила невзрачная перспектива для руководителя СМИ. На кон ставилась моя репутация, человека демократических устремлений, немало сделавшего для открытого ТВ. Но проблема выбора для меня всегда ассоциировалась с сохранением Союза! Было очевидным: разрушение началось. Моя же гражданская позиция — державная. И это превалировало при решении «быть или не быть» во главе Гостелерадио.
— Доподлинно известно, как ревностно в политбюро ЦК шлифовали стихи ершистых поэтов. Вряд ли даже в пору гласности «духовных отцов» не подтачивал соблазн поправить телесюжеты. Или жесткие проработки в ЦК партии, в правительстве главного начальника радио и ТВ Союза — всего лишь рутинная обязанность некоторых бонз?
— Формально существовал запрет — министрам и руководящим партайгеноссе не вмешиваться в работу Гостелерадио. Но то, что прежде называлось «ценными указаниями», обретало форму «просьб»: хорошо бы сделать, высветить на ТВ, предоставить возможность… Благо, у нас сформировался плотный редакционный портфель. Например, программа Вознесенского. Как сейчас говорят, VIP-персоны «вживую» отвечали на вопросы. Однако телеэкран, как чудо-зеркальце в известной сказке, высвечивает дефицит не только фотогеничности, но и интеллектуального напряжения. Казусы случались похлеще сочинений Жванецкого. Однажды по «просьбе» Лигачева и Никонова пригласили в студию министра хлебопродуктов. Повод — подскочили цены на несколько сортов хлеба. Тогда это считалось чуть ли не ЧП всесоюзного масштаба. Собеседник не отличался красноречием. Сделали семь дублей…
А несколько минут спустя после телеинтервью позвонил Михаил Горбачев, устроил разнос: «Кто этого дурака выпустил в эфир?»
В том же тоне я спросил, кто назначил «этого дурака»? Через несколько дней министра отправили на пенсию. Но мы вели репортажи с заседаний правительства, и тема нахлобучек не иссякала. Трубка «белого» телефона от перегрева «утюжила» уши…
В период особых политических всплесков, в частности с марта 1991 года, возникали ситуации иного плана. Скажем, предоставлять ли Борису Ельцину час эфира. Это выходило за рамки моей компетенции. Генсек отреагировал твердо: не более двадцати минут и только в записи. Борис Николаевич тоже не отступал. Наконец формируется команда интервьюеров: с союзной стороны — Сергей Ломакин. Олег Попцов — от российской. Накануне Михаил Сергеевич продиктовал шестнадцать вопросов «на засыпку». Все шло как по маслу. Но за пять минут до финала Борис Николаевич взрывается: долой президента Горбачева…
На следующий день — скандал. В ЦК и в Верховном Совете СССР экзальтированные личности готовы были, как говорится, три шкуры содрать. Нашлись и трезвые головы. Мой послужной список пополнился очередным «строгачом». Или еще. Господа-товарищи из «ДемРоссии» в ТВ-программах пытались в пух и прах разносить союзные структуры. Возникла дискуссия о праве нардепов гнуть линию на раздрай, получая кошт из госкармана. Поиски крайнего опять привели к председателю Гостелерадио…
Как-то под занавес телемоста, который мы вели из Западной Германии, молодая немка закатила по тем временам жуткий монолог. Пора, мол, рушить стену в Берлине… Дать отповедь за считанные секунды до ухода программы из эфира некогда и некому. События разворачивались с молниеносной быстротой. В Кремль поступила телеграмма от лидера ГДР Хонеккера, возмущенного «провокацией». Меня вызывают на Политбюро ЦК, чтобы подвергнуть остракизму. После бурных дебатов предоставили слово. Пришлось отказаться от языка дипломатии и ставить вопрос ребром: или мы за открытое вещание, когда, увы, не избежать накладок, или снова опускаем «проржавевший занавес». Аргументы произвели впечатление.
Объективности ради отмечу: «на ковер» нередко вызывали и моих коллег из ТАСС, АПН, «Правды», журнала «Коммунист»… За утверждение гласности доводилось платить тяжкий оброк. Но мы шли на это, чтобы в мире утверждался образ Союза как страны «нового мышления», демократических перемен. Без драконовских запретов, партийных табу, «нафталиновых» передач. Становилось ясным и для самых ортодоксальных членов ЦК: ТВ, радиовещание, как и культура в целом, если их использовать разумно, являются духовными скрепами общества. Кстати, даже десять лет спустя не надо удивляться феномену: короткие метеосводки из Москвы находят живой отклик на бывшей территории СССР. «Искорки» того телепространства напоминают людям о чувстве семьи единой, многонациональном аромате…