– Приятно видеть настоящих мужчин, – произносит царь, глядя перед собой задумчиво. – Они сражаются словно наши дети, герои.
…Треть атакующих кораблей взята пламенем.
Тяжелое дыханье стратега разбудило эхо под сводами, и будто бы они хрипят с ним, готовые уже рухнуть под непосильным бременем. И кто-то из богов причитает, непроизвольно слабо раскачиваясь в напряжении, переходящем в странное забытье:
– Такого никогда еще не было! Зачем они ищут смерть? Всё – как предрекал Сандрий!
Изображение в диске делается размытым, немного вздрагивающим. На поражаемых пламенем судах вспыхивает теперь лишь парус. И только уже затем огненный язык как бы нехотя оседает вниз, расходясь по палубе. И тогда видно, как воины врага мечутся, охваченные огнем, и сталкиваются друг с другом, и опрокидываются в волны…
– Свершилось! – произносит вдруг царь, оборвав раздумье, резко обозначившее морщины на его лбу. – Благодаря Искусству стратега враг обескровлен. Нам даже и не следует более препятствовать его высадке. И полукогорта разобьет легион, если она составлена из богов! Да, наши Искусства мирные в основном… но… самая необычность их действия заронит в душу микайна необоримый страх.
Последние слова звучат без уверенности. Таурий позабыл вложить в них энергию, необходимую для поддержания боевого духа защитников Блаженного Острова. Отвлекшись ли на размышления о возможных перипетиях битвы или на что другое… И в этом смысле царь допустил ошибку. Он понимает это и стремится ее исправить, произнеся подчеркнуто твердо:
– Стратег, отойди от диска!
Вослед его словам повисает тяжкая тишина, взрываемая лишь надсадным дыханием великана. Этрурий медленно оборачивается к царю, качнувшись. И даже резкие тени не могут скрыть черные круги, залегшие вокруг его глаз. Из вздрагивающих ноздрей Этрурия течет кровь, и алые тяжелые капли обрываются с подбородка и пропадают, соприкоснувшись с колдовскою материей белого одеяния, таково ее свойство.
– Даже и царь богов не смеет приказывать богам, Таурий!
Голос у стратега хриплый и тихий, но в том безмолвии, что властвует сейчас в башне, слова его звучат, словно гром. Не дожидаясь ответа, Этрурий вновь оборачивается к диску.
И происходит нежданное. Два ярких и высоких огня взлетают посреди строя вражеских кораблей! Среди кружащихся клубов дыма, напряженных парусов и волн, покрывшихся разводами сажи. И этот огонь сильней, злее, чем даже тот, который порождало Искусство стратега в самом начале битвы!
Плывущие огневые башни обрушиваются вовнутрь себя. И вот уже лишь дымящий пепел разбегается по воде около.
Безмерно изумленные боги вскакивают со своих мест.
И клич их гремит под сводами.
– Слава! Слава тебе, Этрурий!
Никто не успевает заметить: плечи и голова стратега все более запрокидываются назад.
Еще не замер отголосок хвалы – а великан обрушивается на спину с тяжелым и глухим стуком. И темное пятно растекается под его затылком.
И вскрикивает ближайший. Никто не наклоняется над упавшим. Всё замерло – внезапен этот переход меж светом и тенью: миг острого потрясенья, когда… уже знают – еще не верят. Лишь неприятельские суда во глубине камня все также идут вперед.
Царь Таурий делает шаг и падает на колени перед простертым телом.
Его движенье так резко, что боги вздрагивают. Но более еще изумляет их голос Таурия: они никогда не слышали, чтобы царь их говорил так.
– Рури? – произносит склонившийся над упавшим глухо и нежно. – Рури! Сынок…
Неслушающейся рукой Таурий приподнимает, наконец, голову стратега. И смотрит в остановившиеся глаза… и плечи царя начинают вздрагивать. Растерянно переглядываются меж собой боги, забыв про атакующего микайна. Перебегает смятенный шепот:
– Сбывается невозможное… наш царь – плачет!
– Всё, как предсказал Сандрий…
– Нет! – вскрикивает вдруг Таурий, поднимаясь. При этом он почти отшвыривает от себя тело. – Я проклинаю тебя, мертвый бог! За то, что ты заставил меня заплакать. И я благословляю врагов…
С этими словами он поворачивается к диску.
– …за то, что они учат презирать смерть!
Таурия трясет. Какими-то неестественно твердыми шагами он приближается к вплотную к ясному камню.
И вдруг хватает руками его края.
И кажется, будто бы трясущиеся пальцы царя впиваются в кусок неба.
Странное ощущение испытывают в следующий миг находящиеся в каверне. Будто посреди нее лопается беззвучно какой-то исполинский пузырь. Некоторые взмахивают руками, утрачивая, на мгновение, равновесие.
Багровый парус, который только что был виден из-за плеча царя, оказывается разнесен в клочья. Темные лоскуты падают, кружась в воздухе…
Новые, все учащающиеся неслышимые удары содрогают камень боевой башни. Лазурное пространство заполняется разлетающимися обломками… Вражеские суда взрываются… без огня и дыма – как будто бы от стремительно выросшего чудовищно давления внутри корпуса.
Сочится кровь из-под ногтей Таурия. Подсвечиваемые солнцем алые струйки, изламываясь, пересекают лазурь. Как будто треснуло и кровоточит небо. Бессмысленно, словно тяжелый сон, следят битву боги, непроизвольно отпрянувшие от своего царя…
– Нет! Остановись! – вскрикивает наконец кто-то. – Таурий! Они поворачивают! Мы одержали победу благодаря тебе. Древний обычай запрещает убивать всех мужчин племени врага. Дай некоторым уйти. Иначе злая Судьба обрушится на наш Остров. Ты навлечешь наказание…
Царь оглядывается.
Так резко, что магический диск, вдруг выпущенный им из рук, закручивается и начинает раскачиваться, как маятник, на удерживающей его цепи. И бьющий из него луч мечется по пещере.
И боги замерли в ужасе. Когда отраженный стенами свет падает на лицо царя, видно: у него нет более глаз! Они разорвались, вытекли от неимоверного напряжения. На их месте – уродливые кровоточащие кратеры.
– Кем – мы будем наказаны?! – хрипит Таурий, шатаясь на едва держащих его ногах. – Счастье твое, отступник, что я не могу тебя видеть! Я бы научил тебя помнить: мы - Первые и Последние! И не существует никого, кто мог бы нас наказать. И Остров наш стоит тем, что знаем: во всей Вселенной… нет… никого выше нас… богов!
И с этими словами царь падает, вконец обессиленный.
И тело его распластывается рядом с мертвым стратегом.
Подходят и становятся на колени подданные. И нерешительно прикасаются… и тогда вспыхивает, произнесенное неизвестно кем, посреди шорохов соприкасающихся одежд:
– Горе нам! Царь ослеп.
Часть пятаяКЛЯТВА
Швыряет о берег доски, мелкую щепу – обломки боевых кораблей микайнов. Между прибрежными камнями попал, ворочается осколок мачты, продолговатая головня.
За полосою пены труп воина, высокая волна выбросила его на берег. И падают за добычей чайки. Мечется гортанное эхо криков средь лабиринта скал.
Тессий неподвижно стоит по колено в волнах. Сжимаются его кулаки… его пылающий взор, словно разъяренный зверь, бросается к белесому горизонту.
Я бы еще простил вам убийство друга. Боги не осуждают кровь, пролитую на войне. Но мерзкая и глумливая расправа… за нее вы должны были ответить… все! Но Таурий отпустил большинство из вас. А я… я смотрел, как они убираются невредимыми, палачи отца! «Убийца собственного отца» предсказал мне Сандрий, видящий будущее. Он оказался прав! Немногим лучше убийцы сын, который не отомстил…
В ладони Тессия сжата золотая пластинка. Покрытый копотью, обросший пепельной бахромой знак декана. Рука у бога дрожит, и по его лицу текут слезы…
Внезапно – след, как будто от удара хлыста, является на его лице.
Багровая полоса пересекла наискось лоб и щеку, медленно разбухает…
И вроде бы некому было нанести богу этот удар: вокруг него только волны.
– Боги не должны плакать.
Тессий узнает голос.
Он оборачивается.
Он видит, на берегу, над обгорелым вражеским трупом, возвышается царь.
Мгновение назад его не было! Пустынный берег просматривается далеко в обе стороны. Все скальные уступы отвесны… как он успел?
– Не следует богам плакать, – повторяет вновь Таурий. Слова царя звучат глухо, потому что на лице его золотая маска. Переменилась и его манера говорить. Он будто бы терзаем болезнью или же каким-то видением неотступным и не желает показать это.
– Я потерял зрение, – продолжает царь. – Я не умею видеть теперь иначе, как только занимая силу глаз Великого Тура. Я только что потерял моего… последнее, что я видел собственными глазами, так это – как пал стратег. Лучший, может быть, из богов… И тем не менее я не плачу!
– Зачем ты не наказал убийц?! – кричит Тессий, сделав непроизвольно шаг по направлению к берегу. – Зачем попустил расправу… почему мы не пришли раньше, царь?!
Обрушиваются на берег волны. Вращают головню, когда-то бывшую мачтой… и вот она разламывается надвое, застрявшая меж камней.
– Ты понял бы это сам, – громко и отчужденно звучит, растрачиваясь на пустое и ветреное пространство, глас Таурия. – Ты постигал бы многое, Тессий, если бы спокойно думал вместо того, чтобы растравлять сердце…
Кому ты проповедуешь это? Мне – или самому себе?
– Мы боги, – продолжает, помолчав, Таурий. И Тессий видит его тяжелую золотую маску вполоборота: царь смотрит куда-то в сторону. – Нам поклоняются люди… благословенный род. Они особенный род, конечно, и все-таки они – только люди. А память у людей коротка. И требуется время от времени им наглядно показывать, что бы ожидало их всех – всех, Тессий! – когда бы не защита богов.
– Ты молодой еще бог, – произносит царь, становясь ногою на труп и вряд ли заметив это, – и потому ты можешь воображать, будто бы они почитают нас… руководствуясь абстрактными соображениями. Наивно, Тессий! Они и поклоняются нам, и соблюдают законы, и чтят обычаи – только лишь потому, что их ленивая память получает время от времени как бы