[125]. В тот же день СНК образовал особую следственную комиссию в составе Стучки, члена ВЦИК и члена следственного отдела Ревтрибунала при ВЦИК В. Э. Кингисеппа и председателя Казанского совета и делегата Пятого съезда Я. С. Шейнкмана[126]. Следователем комиссии назначалась Е. Ф. Розмирович[127]. В комиссию поступали все документы и материалы, относившиеся к событиям 6—7 июля, а также сведения об арестах.
Освобождение арестованных производилось только с ведома комиссии[128]. Отдельная комиссия была создана приказом Троцкого для «расследования поведения частей московского гарнизона»[129].
В пригородах Москвы и городах Московской губернии Ленин приказал задерживать «всех подозрительных, устанавливая в каждом отдельном случае принадлежность или непринадлежность к мятежникам», а обо всех арестованных сообщать в ВЧК[130]; в ночь на 7 июля Ленин дал указание «о проведении мероприятий по предотвращению выступлений в войсках в поддержку мятежа»[131]; а утром о «восстании» было сообщено в районные комитеты РКП(б) в Петрограде. За пределами большевистских организаций Петрограда о событиях в Москве знали немногие, «наружное спокойствие» бывшей столицы в этот день не нарушалось, «все было спокойно», встречавшиеся на улице члены ПЛСР «преспокойно гуляли с женами и детьми, по-видимому, ничего не зная о случившемся»[132]. Большевики же, со своей стороны, за наиболее видными левыми эсерами и за помещениями районных комитетов ПЛСР установили наблюдение. После полудня, когда в Москве все было кончено, председатель петроградской ЧК Урицкий дал указание занять помещение левых эсеров, «дабы тем самым предотвратить возможность с их стороны какого бы то ни было выступления».[133] Это не планировавшееся петроградскими левыми эсерами «выступление» было успешно предотвращено: комендант Петрограда Владимир Шатов подкатил орудия к зданию Пажеского корпуса, где размещался штаб левых эсеров, начал обстрел здания, а затем взял его «штурмом». Штейнберг, Лапиер и другие левые эсеры, находившиеся в здании, частью бежали, частью сдались. Сдались они без боя и на почетных условиях допускавших в ряде случаев оставление личного оружия.[134]
В те часы, когда писались и исполнялись большевистские карательные приказы, «изолированная» фракция ПЛСР на съезде Советов послушно сидела под арестом в Большом театре во главе со своим лидером Марией Спиридоновой.[135] В театре был полумрак. Освещена была только сцена. На ней появлялись люди, стояли группами, потом расходились. Прохаживалась возбужденная Спиридонова. В вестибюле силой разогнали делегатов и гостей съезда (не большевиков), надоедавших охране просьбами об освобождении. Закрыли двери из вестибюля в фойе. Левые эсеры устроили совещание фракции. Выступавшая с речью Спиридонова заявила, что Мирбаха убили по постановлению ЦК ПЛСР и что необходимо принять декларацию по поводу убийства для оглашения ее на съезде.[136] То, что события приняли серьезный оборот и декларации левым эсерам оглашать уже не придется, что самой Спиридоновой суждено будет всю оставшуюся жизнь провести в ссылках и тюрьмах (и быть расстрелянной при отступлении советской армии из Орла в 1941 году) — лидерам ПЛСР не приходило в голову. Декларацию от том, что покушение было совершено по постановлению ЦК ПЛСР, фракция приняла без прений, большинством голосов (ей не оставалось ничего иного как довериться своему ЦК)
Около десяти вечера в боковых помещениях театра стали слышны выстрелы. Стреляли в центре города; но на присутствующих это не производило впечатления — все считали, что в городе происходит какое-то восстание. «А насчет того, что Большой театр может стать центром это тревоги улеглись»[137], — вспоминал один из задержанных в театре.
Часов в двенадцать начался митинг. Небольшую речь произнесла со сцены Спиридонова. Ей аплодировали. После нее выступал кто-то еще, тоже с короткой речью. В этот момент в зале полупотушили свет, и митинг пришлось прекратить. Левые эсеры пробовали петь, пропели две песни и смолкли. Кроме левых эсеров в партере почти никого уже не было: из театра, по одному, тщательно проверяя документы, выпустили из выхода со стороны кулис сначала всех делегатов (кроме левых эсеров), затем — гостей съезда. Левые эсеры остались в театре одни. Нарочно или случайно, их даже не накормили.
Стали укладываться спать — на диванах, в креслах, на полу. В ложе, на сдвинутых креслах, легла Спиридонова. Долго спать не пришлось — арестованных переместили в залы фойе второго яруса. После еще одного выступления Спиридоновой левые эсеры занялись партийно-организационными вопросами переизбрали бюро фракции (часть старого бюро осталась у Попова), имевших оружие — более ста человек — разбили на десятки для несения караула. Стали снова укладываться. Мебели не было. Лежали на полу. Только Спиридонову устроили на прилавке, где во время съезда продавали лимонад. Биценко запела было старую эсеровскую песню, но ее никто не поддержал.
Когда утром 7 июля в театр прибыл Каменев, левые эсеры потребовали немедленного освобождения и прекращения огня с обеих сторон. Спиридонова обвинила большевиков в насилии. Ее поддержал Колегаев, заявивший, что партия большевиков нарушала конституционные права Каменев ответил, что речи о конституционных правах быть не может, так как «идет вооруженная борьба за власть», во время которой действует лишь один закон — «закон войны», и задержанные «вовсе не являются сейчас фракцией Пятого съезда Советов или ВЦИКа, а членами партии, поднявшей мятеж против советской власти»[138]. Беседа не дала результатов. Нужно было как-то провести день, и арестованные устроили концерт самодеятельности.
В ночь на 8 июля большевики провели регистрацию арестованных, причем у всех конфисковали оружие. Спиридонову подвергли обыску и револьвер забрали насильно. 8 июля Свердлов, Троцкий и Ленин (именно в таком порядке стояли подписи)[139] постановлением ЦК РКП(б) решили «произвести в течение ночи с 8 на 9 выяснение отношения делегатов V съезда — левых эсеров к авантюре». Все материалы подлежали передаче в следственную комиссию. За заполнением этой анкеты (которая называлась «Вопросы особой следственной комиссии») левые эсеры провели третью ночь своего заточения. Историк Л. М. Спирин насчитал в архиве 173 такие анкеты. Примерно 40% делегатов, по его сведениям, осудили убийство Мирбаха; половина дала уклончивый, неопределенный ответ, а остальные отказались отвечать. Подавляющее большинство арестованных делегатов высказалось против войны с Германией, считая, что советская Россия к этой войне еще не готова[140]. Становилось ясно, что съезд Советов не разорвал бы Брестской передышки, как того опасался Ленин.
Поскольку в Большом театре 9 июля намечалось возобновление работы съезда, левых эсеров поместили в Малый театр. Лишенные права участвовать в заседаниях, исключенные из правительства, частью арестованные, политически уничтоженные, левые эсеры уже не были опасны большевикам. 9 июля Троцкий объявил о том, что партия левых эсеров «совершила окончательное политическое самоубийство» и «уже не может воскреснуть»[141]. В тот же день съезд Советов, на котором остались фактически одни большевики, потребовал «суровой кары для преступников» и заявил, что левым эсерам «не может быть места в Советах»[142]. Все это позволило Свердлову у же 10 июля заверить большевистских делегатов Пятого съезда, что большинство арестованных «завтра, самое позднее послезавтра будут освобождены как явно непричастные к выступлениям». Большевики уже не обвиняли в восстании против советской власти левых эсеров как партию.
Помягчение отношения советского правительства к ПЛСР 10 июля, возможно, имело целью расколоть левых эсеров. Так, Свердлов в речи во ВЦИК указал, что из ВЦИКа не будут исключены только те члены ПЛСР, которые «подадут заявления о своей несолидарности с действиями» ЦК[143]. В целом, маневр Свердлова был успешен: 15 июля «целый ряд организаций сделал соответствующие заявления»[144]. 18 июля Московский областной совет исключил из своего состава всех левых эсеров (их было десять человек), членов Исполкома, отказавшихся осудить убийство Мирбаха. По аналогичным причинам исключениям подверглись эсеры Московского городского и районных Советов. Тогда же Московский губернский совет постановил «считать фракцию левых эсеров исключенной в целом», а левых эсеров Филиппова и Павлова, «выразивших осуждение авантюры» и «свою солидарность с партией пролетариата, считать полноправными членами президиума»[145]. Здесь тоже с успехом была применена тактика раскола.
К концу июля ПЛСР сдала практически все позиции в управлении страной[146]. Казалось, потеря столь большого числа советских функционеров должна была ослабить большевиков и аппарат управления. Однако этого, видимо, не произошло. По свидетельству Троцкого, разгром ПЛСР лишил большевиков «политического попутчика и союзника, но в последнем счете не ослабил, а укрепил» их. Партия большевиков «сгрудилась плотнее. В учреждениях, в армии поднялось значение коммунистических ячеек. Линия правительства стала тверже»