Директор спросил:
— Ты с какого года в партии?
— Я беспартийный.
— Что? Как же тебе дали защитить докторскую?
Рупик удивился вопросу, подумал: «Значит, беспартийным дорога в науку должна быть закрыта?»
Сказал:
— Дали и даже хвалили мою работу.
Комаров не обратил на его слова внимания:
— Если хочешь получить эту должность, срочно вступай в партию и принеси мне партийный билет. Тогда будем разговаривать.
Рупик ушел, не сказав ни слова. Он, конечно, знал, что многие вступают в партию ради карьеры, и евреи и русские, это было обычным явлением, но сам не собирался этого делать. Он помнил рассказ своего петрозаводского друга Ефима Лившица о том, как тот вступил в партию во время войны, только чтобы спастись от гибели, и помнил его совет не вступать в партию, пока не будет угрозы для жизни. Должность заведующего — это еще не вся жизнь.
Дома Рупик говорил маме и Соне:
— Ой-ой, чувствую, не найти мне, беспартийному еврею, хорошее место. Но все равно в их партию я вступлю, только если мне будет грозить расстрел.
Он потерял надежду и часто перечитывал письма Глинского из Америки, думая: «Может, и мне придется уехать?.. Что ж, еще один-два отказа, и я созрею для этого».
В это время открылась другая возможность — позиция заведующего новой кафедрой института при Басманной больнице № 6. Рупик колебался, подавать ли заявление, считал это безнадежным делом, обсуждал это с мамой и Соней:
— Не знаю, что делать. Упускать возможность жалко, а снова получать отказом по морде не хочется. Что мне делать?
Соня была уверена в его успехе, сказала, надув губки:
— Почему это они тебе откажут? Зря, что ли, ты столько лет ишачил над докторской диссертацией?
Мама сказала сочувственно и просто:
— Подавай заявление и ищи поддержки у влиятельных евреев.
— Ой, у каких влиятельных? Таких, чтобы повлияли на партию, нет.
— Евреи есть всякие, — уверенно заявила мама.
Рупик подал заявление, и начались для него месяцы ожидания и нервотрепки. Он ждал результата конкурса, а в институтах это полностью зависело от решения партийных комитетов. У Рупика был большой врачебный опыт и авторитет, множество опубликованных научных работ и несколько важных изобретений, но его еврейство и беспартийность перевешивали. Закоснелые коммунисты консерваторы сразу встали против кандидатуры Рупика. Тогда многие «сильные мира сего» — его пациенты — стали звонить в институт и ходатайствовать за него. Это тоже не убедило ректора и партийный комитет.
Рупик понял, надеяться не на что.
Неожиданно ему позвонил Павел Берг:
— Моя жена Августа хочет попросить вас посмотреть одного важного больного.
Рупику часто звонили с такими просьбами, и он никому не отказывал. Августа объяснила ему:
— Одна моя давнишняя знакомая волнуется за здоровье мужа. Он работал с моим первым мужем в строительстве, и мы дружим. Его лечили в Кремлевской больнице, но диагноз не поставили, а ему все хуже.
— В Кремлевке я не консультирую.
— Она просит вас посмотреть ее мужа дома. За вами пришлют машину и отвезут обратно.
Когда Рупик вышел на улицу, у подъезда стоял правительственный «ЗИЛ-111», на них ездило только самое высокое начальство. Машина мчалась по срединной линии, постовые милиционеры вытягивались в струнку и отдавали честь. Рупика привезли на загородную правительственную дачу. Его пациентом оказался Вениамин Дымшиц, заместитель председателя совета министров, единственный еврей в правительстве.
Состояние его было тяжелым, Рупик заподозрил странную форму редкой и тяжелой инфекции. Он расспрашивал больного:
— Могли ли вы где-нибудь подвергнуться заражению?
— Какому заражению? Я в основном сижу в кабинете.
— Вы никуда не выезжали недавно?
— Да, некоторое время назад я был в секретной военной бактериологической лаборатории.
Рупик вопросов больше задавал, понял, что там готовили бактериологическое оружие. Он взял кровь на анализ и установил диагноз: бруцеллез — редкое и опасное заболевание, особенно в городских условиях. Дымшиц получил его от отравления перенасыщенным бактериями воздухом[164]. Рупик лечил его, почти каждый день его возили к больному на машине. Мама и Соня смотрели в окно, как он садился в лимузин, и гордились, что у него такой важный пациент. Дымшиц поправился и сказал ему:
— Вы замечательный специалист. В Кремлевке никто не знал, что со мной делать, а вы сразу определили болезнь и вылечили. Нам в стране нужно больше таких специалистов.
В благодарность он подарил Рупику портативный японский магнитофон, большую и дорогую вещь.
Дома мама сказала Рупику:
— Сам бог послал тебе такого влиятельного пациента. Проси его о помощи для получения кафедры.
— Мама, как же я буду просить его? Мне неудобно. Он может подумать…
— Ничего он не подумает, раз он еврей, то сразу поймет, в чем дело. Проси.
Страшно стесняясь, Рупик объяснил Дымшицу свою ситуацию, тот сочувственно улыбнулся, сам прошел через многие преграды, которые ставили евреям:
— Я вас понимаю. Мне кажется, вы самый подходящий кандидат для кафедры. Не волнуйтесь.
Как действовал Дымшиц, с кем он разговаривал, Рупик не знал. Но случилось чудо: ему, беспартийному еврею, дали кафедру! Мама обнимала Рупика, плакала от радости:
— Мой сын — профессор. Мазал тов. Я говорила: ищи поддержку у влиятельных евреев. Спасибо твоему пациенту Дымшицу.
— Мама, я даже не знаю, помогал ли он.
— Помогал, помогал. Еврей всегда поможет еврею.
Соня смотрела на мужа с обожанием:
— Мой муж получил кафедру за свои заслуги, а не по протекции.
Рупик был абсолютно счастлив, профессорское положение подняло его на уровень, который даст ему возможность больших научных изысканий, он напишет учебник и создаст школу специалистов из своих учеников. На первое заседание ученого совета Рупик готовился идти, как на праздник. Он всегда тщательно следил за своим внешним видом, любил одеваться респектабельно. Теперь он надел лучший заграничный костюм, купленный по знакомству, Соня тщательно отутюжила складки на брюках, отбелила и накрахмалила воротничок нейлоновой рубашки, тоже заграничной, Рупик повязал красивый галстук и засунул в грудной карман пиджака выступающий уголком белый платок. Так он и явился на заседание совета, сдержанно улыбаясь и приветливо здороваясь. Впрочем, на него обратили мало внимания. Только немногие профессора-евреи подошли поздороваться и поздравить с новой должностью.
На повестке первого заседания была тема «Идеологическое воспитание советского врача», докладчик — профессор хирург Василий Родионов. Рупик помнил его по институту. Родионов был секретарем комитета комсомола и возражал против зачисления Рупика в аспирантуру. Потом он работал в медицинском отделе ЦК партии. Это был трамплин, и оттуда он прыгнул прямо на профессорскую должность, не имея научных заслуг.
Теперь Рупик с неприязнью слушал, как Родионов с большим пафосом цитировал в докладе Ленина и заявлял:
— Мы все должны читать труды великого Ленина каждый день.
Рупик поразился, чем занимаются люди солидного положения. В это время сосед Рупика справа, профессор Степан Бабичев, такой же партийный выдвиженец, наклонился к нему:
— А ведь Родионов дело говорит, а! Очень правильная мысль. Как вы думаете?
Рупик постарался вежливо и нейтрально ответить:
— Да, мне тоже понравилось. — А сам думал: «Черт бы вас подрал с вашей идеологией!»
С тех пор, как он видел Родионова и Бабичева, у него всегда портилось настроение.
Рупик был в душе идеалистом, ему многое представлялось в розовом свете. Но с началом новой работы его праздничное настроение скоро стало портиться, организовывать кафедру оказалось очень непросто. Базой была старая Басманная больница № 6 — несколько двухэтажных деревянных бараков, построенных в 70-е годы XIX века, во время русско-турецкой войны. За сто лет здания обветшали, потемнели, покосились, а главное, их примитивная конструкция не была рассчитана на кафедры с множеством больных, рентгеновские установки, лаборатории, операционные. Палаты были постоянно переполнены, больных зачастую клали в коридоре, но кроватей не хватало, и они лежали на матрасах на полу.
Рупик навсегда запомнил, как на своем первом утреннем профессорском обходе он остановился около тяжелого «коридорного» больного — истощенный старик лежал на матрасе на полу. Рупик по одному виду заподозрил, что у него воспаление легких, остановился над ним и стал расспрашивать. Но говорить, возвышаясь над больным, было неудобно, он согнулся пополам, чтобы слышать ответы. Потом Рупик захотел выслушать легкие и сердце больного, но как близко он не склонялся, стетоскоп не доставал до груди пациента. Тогда Рупику пришлось стать около него на колени. Он выслушал хрипы и шумы и поставил диагноз «пневмония». А его ассистенты, вместо того чтобы помочь ему, криво улыбались: чудит молодой профессор, на колени становится.
Обескураженный Рупик видел, эти условия были не лучше, чем в Пудожской больнице. Его удивило и даже неприятно поразило отношение ассистентов. Они работали здесь еще до его прихода и почти сразу не понравились ему низким уровнем знаний. Это были простые партийные парни, русские, почти открыто недовольные, что над ними поставили беспартийного еврея. У Рупика была манеры интеллигента, его респектабельный вид и вежливая манера разговора казались им странными. Они считали это проявлением «еврейства» и с демонстративной неохотой выполняли его указания. Да и слишком много было в его работе по руководству кафедрой ненужных заседаний и собраний, лишней суеты. После первого заседания совета он понял, что это лишь проформа для коллективного подтверждения указаний парткома. Выступления профессоров и доцентов, беседы с ними убедили его в невысоком научном и культурном уровне многих из них. Лица почти у всех были неулыбчивыми и неприветливыми, выглядели они как-то одинаково серо, носили плохие, как говорили, «хрущевского пошива» костюмы, и имели заурядный вид — не профессора, а обычные середняки. Они и были середняками. Многие из них неприветливо косились на него. А когда пр