— Вот, Марьяна, по крайней мере знает, что если уедет в Америку, ее ждет там богатая родственница.
Павел добавил, улыбаясь:
— Все евреи — родственники, считается, что не дальше чем в пятом колене. Может, и ты найдешь.
Дома Лиля с Алешей опять обсуждали возможность отъезда, как всегда, по секрету от Лешки, не хотели преждевременно посвящать его в эту тайну. Лиля раздраженно твердила:
— Нас в Америке никакие богатства не ждут. Я с ужасом вспоминаю, как мне пришлось бежать из Албании. Но я хотя бы бежала домой. А теперь мне придется бежать из дома. Что мы будем делать там? Я совсем не представляю, смогу ли я стать там опять доктором… Но уж если я туда поеду, то не для того, чтобы становиться поломойкой.
Алеша обнял ее, успокаивал:
— Глупенькая, я не повезу тебя туда, чтоб ты стала поломойкой. Я обещаю, если мы там окажемся, я сделаю все, чтоб вам с Лешкой было хорошо.
— А на что ты сам надеешься там, в той Америке?
— Ну, устроюсь в какой-нибудь университет преподавать русскую литературу. Говорят, там охотно дают такую работу русским писателям. Издам, наконец, сборник моих стихов, которые здесь не пропускала цензура и анонимно печатал самиздат. А если и это не принесет дохода, я последую совету Мони Генделя.
— Какому совету?
— Напишу роман, историю про евреев в Советской России.
— Роман про евреев? Ты считаешь, что можешь написать роман?
— Попробую, думаю, что смогу. Это будет история нашей семьи начиная с наших с тобой отцов.
Лиля смотрела на него, моргая, мысль о романе поразила ее. Потом она села к нему на колени:
— Знаешь, Алешка, я думаю, что ты сможешь написать такой роман. Я почти совсем уверена.
— Ну вот и хорошо. Но на всякий случай, давай начинать учить английский. Я знаю его неплохо, Лешка тоже, но и нам невредно знать его получше. А тебе придется начинать с азов. И еще, тебе надо научиться водить машину. В Америке это необходимость, все умеют водить машину. Я сам буду учить тебя.
Он научил Лилю вождению и нашел ей учителя английского языка. Но на эту учебу у Лили не было ни сил, ни времени, после работы и хозяйских дел она уставала на уроках еще больше. Теперь поздними вечерами, когда они ложились спать, Алеша спрашивал:
— Ну, что ты сегодня выучила?
Она, и смеясь, и сердясь, саркастически повторяла одну и ту же фразу из учебника:
— Что я выучила? The black dog appears and disappears (черная собака появилась и исчезла). Могу я с таким знанием английского ехать в Америку?
— Ничего, когда пройдет затишье и начнется буря, ты будешь уже готова.
И Алеша успокаивал ее жаркими ласками.
112. Рупик Лузаник покидает кафедру
Фернанда уже давно рассказывала Лиле, что у Рупика на кафедре большие неприятности, но самого его Лиля стеснялась спрашивать об этом. Она надеялась, даже была уверена, что все наладится и тогда она пойдет к нему, и они спокойно поговорят. К тому же в последнее время она была поглощена своими делами и проблемами. И вдруг по Боткинской больнице разнесся слух, что профессор Лузаник уходит, что его «съели». Многие врачи были расстроены, женщины даже плакали:
— Такого золотого профессора теряем, а говно остается.
Лиля, как услышала, побежала к Рупику. Перед его кабинетом сидела за столом заплаканная Фернанда:
— Лиля, это ужасно! Он не выдержал и сам написал заявление об уходе. Он просил меня никого не впускать, но ты можешь войти.
Рупик сидел среди перевязанных стопками книг и рукописей, они лежали на рабочем столе, на полу, на стульях. С порога Лиля увидела сильно постаревшего и похудевшего человека, с нездоровым цветом лица, с синяками под глазами и печальным взглядом. Он поседел, и стало заметно меньше волос на голове. Всегда подтянутый, теперь он выглядел неопрятно, галстук съехал на бок, пиджак свободно висел на исхудавших сгорбленных плечах. Лиля вспомнила, каким он был оживленным, улыбающимся, бодрым, когда она впервые навестила его в лаборатории и слушала его лекции. Теперь она поразилась: что сделалось с человеком?!
Он вяло ей улыбнулся:
— А, Лилька, заходи, садись. Поздравляю тебя с защитой. Ты пришла проводить меня?
Она оглянулась, нашла свободный от книг край стула:
— Рупик, я не знаю, что сказать… я просто обескуражена.
— Ой-ой, я ведь тоже обескуражен. Поэтому ничего и не надо говорить.
— Я ходила на твои лекции, училась у тебя, гордилась дружбой с тобой. Это все так грустно…
Тревожить его расспросами и успокаивать предположениями она не хотела. Но он вдруг удивил ее странным метафорическим строем своей мысли:
— А знаешь, Лилька, ты мой старый друг, тебе я скажу, может, оно и к лучшему. Может, это мне голос Бога возвестил.
Она посмотрела с непониманием:
— Кто возвестил?
Рупик теперь любил повторять друзьям библейскую легенду, он пояснил:
— Голос Бога возвестил. Слышала о праведном старце Ное?
— О Ное? Это который спас «всякой твари по паре»?
— Да, но почему он это сделал? Он услыхал голос Бога, велевшего ему строить ковчег. Ной не спрашивал Бога зачем, но построил, а потом спасся. Вот и я думаю, что Бог послал мне такой сигнал: спасайся!
— Рупик, ты что, стал религиозным?
— Ой-ой, как тебе сказать? Я нахожу, что в Библии очень много верного. Раньше я думал, что образованный и интеллигентный человек не может быть религиозным, теперь я думаю, что образованный интеллигент не может не быть религиозным.
Лиля не знала, что сказать, пораженная его рассуждением, только думала: до чего довели его страдания, с такой светлой головой он стал искать утешения в религии. Ей хотелось спросить, что он теперь будет делать, но он предупредил вопрос:
— Я скажу тебе по секрету, как хорошему давнему другу: мы с Соней решили уезжать в Америку.
— В Америку?.. — Лиля растерялась от такого признания.
— Ты помнишь Евсея Глинского? — О, она хорошо помнила, как он ее изнасиловал. Рупик продолжал: — Евсей бросил кафедру в Саранске и уехал в Америку, теперь он там процветает, пишет, что сдал экзамены, работает доктором, много зарабатывает, купил дом. Понимаешь, целый дом, а! Если он пробился, я тоже сумею пробиться. Америка — страна возможностей.
Чтобы подбодрить его, Лиля воскликнула:
— Рупик, это прекрасно! Я уверена, что с твоим знанием языков и медицины ты добьешься еще большего успеха в Америке, чем Евсей. Там ты больше пригодишься.
— Вот и я так думаю. Спасибо, что поняла меня правильно. Если хочешь, я могу дать тебе почитать письма Глинского. Кто знает, может тебе тоже пригодятся в будущем сведения об Америке.
Лиле хотелось ему сказать, что и она решает такой же болезненный вопрос, но не стала взваливать на него свои проблемы:
— Да, я с удовольствием почитаю эти письма.
Он вынул из портфеля перевязанную папку:
— Отдашь потом мне или Фернанде.
Лиля спросила:
— Но мы еще увидимся?
— Может быть.
Расстроенная, она подошла поцеловать его, он подставил ей небритую щеку, сказал:
— А знаешь, я ведь был влюблен в тебя на первом курсе.
— Почему же ты мне этого не говорил?
— Почему не говорил? Боялся, что ты не захочешь встречаться со мной.
Дома Лиля, вся в слезах, рассказывала о прощании с Рупиком. Это было так грустно, что все слушали, опустив головы. Она добавила:
— Он сказал мне по секрету, что собирается уехать в Америку. Только просил не распространять это.
Павел грустно сказал:
— Какая потеря для всех нас! Мы даже не можем себе представить, что мы теряем в лице профессора Лузаника. Вот пример настоящего российского «горя от ума», коммунисты захотели его выжить потому, что этот еврей умнее. Как не вспомнить финальную реплику Чацкого? «Пойду искать по свету, где оскорбленному есть чувству уголок. Карету мне, карету!» Оскорбленное чувство — вот что случилось с нашим замечательным ученым и другом Рупертом Лузаником. До каких же пор это будет продолжаться в России?
113. Московский дворик
Московская улица Петровка — одна из самых старинных, она существует с XIV века и названа в честь Петровского монастыря, когда-то стоявшего на возвышении вдали от города. От монастыря она шла вдоль реки Неглинной до самого Кремля, в те поры еще деревянного. Посередине Петровки имеется Столешников переулок, там с XVII века жили ткачи, изготовлявшие «столешники» — скатерти, а на другой стороне располагается улица Кузнецкий мост, где жили кузнецы и конюхи, а мост был перекинут через Неглинку. С XVIII века обе улицы застраивались большими зданиями, но в глубине застроек сохранялись небольшие дворы — дворики.
Один из двориков Петровки находился между Столешниковым переулком и Кузнецким мостом. В глубине его долго стоял четырехэтажный обшарпанный кирпичный дом с небольшой вывеской «Поликлиника № 6». Поликлиника была в системе немногих платных, больные должны платить за визит двадцать рублей. Деньги небольшие, но все-таки плата, за которую их консультировали более опытные врачи на почасовой работе.
Рупик Лузаник подал заявление об уходе с кафедры со следующего учебного года и стал искать работу. Сначала он пытался найти должность научного сотрудника, но ему везде отказывали как еврею. Он наглотался много горьких обид и устроился работать консультантом в поликлинику № 6. Работа была намного ниже его квалификации, его прежнего положения и с заработком в несколько раз меньшим, но она служила ему как временное прикрытие до получения разрешения на выезд. Нельзя было терять непрерывность врачебного стажа, надо было хоть что-то зарабатывать и не числиться «тунеядцем», за это могли наказать, особенно решившего уехать. К тому же евреи — его прежние частные больные — продолжали звонить ему и приглашать на домашние визиты. Их гонорары тоже поддерживали Рупика.
Сидеть на приеме в поликлинике ему было скучно. Он привык быть окруженным коллегами, разъяснять, показывать, читать микролекции. Но что делать? Приходилось терпеть.