Моня усмехнулся про себя: так они поняли «и примкнувший к ним Шепилов»
— Это про Шепилова, министра иностранных дел. Он примкнул к антипартийной группировке, про него товарищ Хрущев так и сказал: «И примкнувший к ним Шепилов».
— Не сориентировался, значит, бедолага, не сообразил вроде. А министр ведь.
— Еще вопросы будут?
Поднялся худощавый бородатый мужичок.
— Что хочешь спросить, дедушка?
— Милый, а того, который про кукурузу-то все трепался, того спымали али нет?
Моня даже поперхнулся, вопрос был прямо про Хрущева. Насколько же они никого из руководителей страны не знают и ничего не понимают… А старик продолжал шамкать беззубым ртом:
— Уж больно сильно заставляли нас кукурузу-то сеять. Районные агрономы приедут и давай разъяснять, это, мол, по указанию самого главного из Москвы. А нам он что главный, что не главный, мы-то знаем, что кукуруза здеся спокон веков не росла. Одного только вреда наделали. Вот мы и интересуемся: спымали того главного али нет?
Чтобы отвести вопрос и не разъяснять, что это и есть сам Хрущев, Моня спросил деда:
— А тебе оно надо, дедушка?
— Да нет, милый, это я так, для интереса, значится.
Тогда Моня решился прочитать эпиграмму Алеши:
— Вот я вам сейчас для интереса прочитаю стишок, вы все сразу поймете:
Те, кто правил нами ловко,
Оказались группировкой,
И страшнее крокодилов
«Ипримкнушийкнимшепилов»;
Но Хрущев, другим на страх,
Их разделал в пух и прах.
Люди оживились, засмеялись, это им было понятней лекции.
— Во-во, ты нам побольше частушек этаких рассказывай.
Потом на маленьком экране из простыни крутили кино, которого никто не понял, удивлялись поимке анаконды в Венесуэле. На улице стемнело, молодежь собралась на «сходку». За деревней на столбе горел единственный яркий фонарь. Бригадирша Тамара неторопливо подшила к Моне, фактически уперлась в него грудями и кокетливо сказала:
— Что ж, лектор, городской товарищ, пойдемте с нами, послухайте и вы наши частушки. А ночевать коли негде, ко мне милости просим.
— Спасибо за приглашение. Я уж собрался здесь, в правлении, спать.
— Что ж здесь-то? У меня половчей будет. — И опять подмигнула.
Моня глянул ей в лицо: девка смазливая, глаза лучистые. И тоже подмигнул ей…
Сначала «на сходке» пропели «политические»:
Слава богу, понемногу
Стал я разживаться:
Продал дом, купил ворота,
Начал запираться.
Ай, спасибо Сталину,
Жить счастливо стали мы:
Я и лошадь, я и бык,
Я и баба, и мужик.
Ой боюся я, боюся,
Я на Фурцевой женюся,
Буду тискать сиськи я
Самые марксистские.
Пропою я вам еще
Частушку небывалую:
Стал Никита наш Хрущев
Кремлевским вышибалою.
После этого перешли на «лирические»:
Частый дождичек идет,
Ветка к ветке клонится,
Парень девушку е..ет —
Хочет познакомиться.
Девушки, капут, капут!
У нас по-новому е..ут:
Руки-ноги во хомут
Засупонят и е..ут.
Полюбила Яху я,
У Яхи мельница своя.
Как узнала Яху я —
У Яхи нету ни х..я.
Вышел вперед возница-подросток, который привез Моню, и срывающимся подростковым голосом пропел:
Мимо тещиного дома
Я без шутки не хожу:
То ей х..й в окошко суну,
То ей жопу покажу.
Кто-то из парней крикнул:
— Одуванчик, давай одуванчик, что ли!
Гармошка заиграла плясовую, в центр круга вытолкнули одну из девушек, двое ребят подскочили, ловко задрали ей подол сарафана и связали узлом над головой. Сапоги и сиреневого цвета трусы внизу, связанный сарафан сверху — в таком виде она, действительно, стала похожа на одуванчик. Моня удивился затее, подумал: «Деревенский стриптиз». Парни гоготали, девушки фыркали и визжали, а «одуванчик» закрутилась под гармошку и общее улюлюканье:
— Эй, бля, пляши почаще!
Бригадирша толкнула Моню локтем, сказала:
— Нечего заглядываться, товарищ лектор. В городе, небось, на лучшее нагляделся. Пойдем, что ли, ко мне. Тебя как звать-то?
Моня соврал:
— Михаилом.
— А меня Тамарой. Я с мамашей живу, но ты не стесняйсь, она глухая и почти ничего не видит. В войну перетрудилась, без коней бабы-то ведь на себе пахали. Вот больная и стала. А ваш Хрущев там, в Москве, выдумал, чтобы упразднить приусадебные участки и ограничить продажу кормов для личного скота. А колхозники только и кормятся с этих участков, и своих коров, коз и свиней тоже с них кормят.
На ботинки Мони налипло столько глины, что он еле понимал ноги, скользил и балансировал. Тамара крепко подхватила его и опять подмигнула. Он соображал: «Хочет со мной переспать, что ж, попробую деревенские страсти».
В избе Тамара первым делом взяла коромысло и ведра:
— Водицы надо принесть, чать, сам с дороги помыться хочешь и ботинки свои очистить. А нужник вон тама, за огородом, — махнула рукой на деревянную кабинку-уборную.
Моня подхватил ведра:
— Дай я тебе помогу.
Она со смехом ткнула его в бок:
— Куды тебе, это дело деревенское.
— Я ведь все-таки мужик.
Моня взялся крутить ручку колодца, поднимая ведра со дна. Тамара затопила печь и поставила греть воду:
— Сымай рубашку, полью тебе, — поливая ему на шею и спину, девушка продолжала говорить: — Аккуратно вы ходите, городские, не то, что наши мужики. Рубашка-то у тебя, небось, синтетитская да с запонками. Ну, а теперь ты уходи, я тоже сполоснусь.
«Подмыться хочет», — решил Моня и через щель в занавеске украдкой наблюдал за ней. Она сняла сапоги, и он увидел, что у нее красивые стройные ноги, немного полноватые из-за сильных мышц. Она заметила, задернула плотней занавеску, засмеялась:
— Налюбуешься еще!
Моня оглядывал бедную комнату: стены бревенчатые, растресканные, заткнуты паклей. В углу старые иконы, на стене тикают часы-ходики допотопной конструкции — с двумя гирьками на цепи, рядом старое зеркало в раме, все в трещинах, так что трудно что-нибудь разглядеть, вся другая стена в семейных фотографиях, сильно отретушированных, все лица похожи. Древний буфет, тумбочка с вышитой тряпочкой на ней, четыре старых стула, скамейка у стены, небольшой стол — вот и все убранство. Была еще полка с книгами, а на ней романы «Как закалялась сталь», «Молодая гвардия», «Кавалер Золотой звезды» — патриотические творения социалистического реализма.
Моня подумал: «До чего же скудно живет русская деревня».
Она вошла — без косынки, с распущенными волосами, в пестром облегающем платье, до того привлекательная, будто ее подменили. Причесалась перед зеркалом, намазала губы и надела туфли на каблуках. Ходила она на них неловко, припадая на обе ноги. Моня смотрел на нее с удивлением и нащупывал в кармане брюк презерватив.
— Что, залюбовался? Понравилась, что ли?
— Понравилась, очень понравилась. Ты красивая.
— То-то, красивая. Коли нас, деревенских, принарядить, то наши девки не хуже городских будут. Ну, давай вечерить. — И толкнув его локтем, добавила, хохотнув: — Потом побалуемся.
«Вот деревенская простота», — подумал Моня. У него в портфеле была бутылка водки «Столичная», прихваченная «на случай», он поставил ее на стол. Тамара расстелила серую скатерть, выставила два граненых стакана и закуску: соленые огурцы, холодную вареную картошку, сало, краюху хлеба. Пила она большими глотками, смачно крякала и передергивалась:
— Хороша водка, в нашем сельпо такую не продают. У вас, городских, все есть, а у нас только «сучок».
Выпили «Столичную», она достала бутылку «сучка» — нефильтрованной водки низкого качества. Моня глотал с отвращением, а Тамара только еще громче крякала. Его все больше к ней тянуло, в предвкушении ласк деревенской красавицы он думал, что этот бедный стол и скудная пища, в общем-то, ничем не хуже тех богатых ресторанных банкетов, на которых он бывает.
А Тамару развезло, взгляд затуманился, она подвинулась ближе, заглянула ему в глаза, сказала нетвердо:
— Хороший ты мужик, Миша, нравишься ты мне. Верно, женатый?
— Нет, холостой.
— Все вы холостые, как к нам приезжаете. Небось, врешь, что неженатый. Конечно, как говорится, одна еда приедается, а одна пи…да прие…ается.
Моня хохотнул, услышав народную мудрость, а Тамара рассмеялась пьяным смехом, ткнула его под бок и вдруг громко запела густым, низким голосом:
Моня, полупьяный, не знал, что ему делать, то ли подпевать ей, то ли схватить и повалить на кровать. Тамара сама обхватила его, зажала в горячем поцелуе, задышала в ухо:
— Тебе, небось, с деревенской-то хочется? Ну, пойдем, что ли, Миша, попхаешь меня.
Он шел за ней и старался не забыть о презервативе, этих деревенских стоит опасаться, не то подцепишь триппер. Тамара не стала ждать, пока он ее разденет, а по-деревенски сама заголила подол до груди, и он увидел голое тело без белья.
— А я голымя, — засмеялась она.
Моня старательно натягивал презерватив, а Тамара нетерпеливо звала:
— Ну, чего возишься? Вставляй скорей свою палку, что ли.
Он нависал на ней, а она, широко раскинув и задрав ноги, изгибалась дугой:
— Уж я тебе подмахну, подмахну, милай ты мой, хар-рроший, давай-ка еще, еще!.. А теперь дай мне стать раком. — И Тамара повернулась к нему спиной, встав на локти и колени. Моня пристроился сзади, схватил ее за поясницу и натянул на себя. Она замурлыкала от наслаждения и задвигала бедрами.