По совету, переданному от Поликарпова, он написал письмо Хрущеву и в «Правду», со словами: «Я связан с Россией, и жизнь вне ее для меня невыносима».
Но всю свою горечь он вложил в стихотворение «Нобелевская премия»:
Я пропал, как зверь в загоне.
Где-то люди, воля, свет,
А за мною шум погони,
Мне наружу ходу нет.
Темный лес и берег пруда,
Ели сваленной бревно.
Путь отрезан отовсюду.
Будь что будет, все равно.
Что же сделал я за пакость,
Я убийца и злодей?
Я весь мир заставил плакать
Над красой страны моей.
Но и так, почти у гроба,
Верю я, придет пора —
Силу подлости и злобы
Одолеет дух добра.
Десятого февраля 1960 года Пастернаку исполнилось семьдесят лет, а уже в апреле он заболел, рак легкого дал метастазы. Он знал, что скоро умрет, говорил о себе в прошлом времени: «Моя жизнь была единоборством с царствующей и торжествующей пошлостью за свободный и играющий человеческий талант. На это ушла вся жизнь. Но меня мучит сознание всей незначительности сделанного мной и еще эта двусмысленность всемирного признания, которое в то же время — полная неизвестность на родине».
Пастернак умер 30 мая 1960 года, его отпевали по христианскому обычаю в маленькой церкви Переделкино. Церковное отпевание еврея было редкостью. Павел с Марией, Августой и Алешей стояли в густой толпе на кладбище, и Павел видел, что половина тысячной толпы пришедших были евреями — они считали Пастернака своим.
С первого дня на его могилу началось паломничество поклонников. В этом выражалось настоящее народное признание. Пастернак этого уже не узнал. Про тоску своей смерти он сам написал:
Прощай, размах крыла расправленный,
Полета вольное упорство,
И образ мира, в слове явленный,
И творчество, и чудотворство[55].
37. Фантастика и действительность
Никто не мог прочесть запрещенный роман «Доктор Живаго», и далеко не всех людей, занятых тяжелой жизнью, это интересовало, особенно молодежь, полную бурной энергии молодости. Но новые веяния в искусстве проникали в Советский Союз и доходили до людей через кинофильмы. Становились популярными иностранные фильмы, особенно итальянский неореализм, рассказывающий о повседневной жизни простых итальянцев. Все чаще выпускались на экран французские фильмы с живыми сюжетами и остроумными диалогами. В них показывали откровенные эротические сцены, которые были табу в советском искусстве. Эти фильмы будоражили молодежь, раскрепощали, показывали свободное поведение свободного человека. Стали популярными имена Жана Габена, Софи Лорен, Анны Маньяни, Джины Лоллобриджиды, Марчелло Мастроянни. В продаже появились пластинки с песнями Ива Монтана и Шарля Азнавура. Монтан вместе с женой, известной актрисой Симоной Синьоре, приезжал на выступления в Москву, и Хрущев с другими руководителями ходили на их концерт в зале имени Чайковского. В честь знаменитой пары был устроен прием прямо за сценой, во время которого возникли даже откровенные разговоры на политические темы.
Так проходили этапы хрущевской оттепели.
В июле 1957 года, на пике оттепели, в Москве устроили Всемирный фестиваль молодежи и студентов под лозунгом «За мир и дружбу!». Молодежь всего мира относилась к Советской стране с повышенным интересом. Идеи коммунизма всегда волновали молодые умы, но при Сталине страна находилась за плотным железным занавесом. После победы над фашизмом интерес к СССР усилился, и во всем мире люди ожидали потепления отношений. Советский Союз достиг известности своими техническими достижениями: запуском первой межконтинентальной ракеты и выводом на орбиту первого искусственного спутник земли. Хрущеву надо было показать миру, что он проводит миролюбивую политику, что дела в стране идут хорошо. А заодно, он планировал привлечь на сторону коммунизма молодых энтузиастов, особенно из отсталых стран.
Впервые был разрешен массовый приезд иностранцев, и в Москву прибыли тридцать четыре тысячи молодых людей от левых молодежных организаций из ста тридцати одной страны, зарекомендовавших себя лояльным отношением к коммунизму. Для столицы это было невероятное событие: город чистили, украшали, приводили в порядок общественные туалеты. Временно выселили за город не прописанных рыночных торговцев неблагонадежного внешнего вида, «для порядка», как говорили милиционеры. На дни фестиваля в магазины завезли больше продуктов и всевозможных товаров, на прилавках появилось то, чего давно не было, и москвичи кинулись все раскупать. Если очередь вытягивалась на улицу, милиция разгоняла ее, чтобы гости не увидели.
Для делегатов фестиваля открыли территорию Кремля, построили парк «Дружба», гостиничный комплекс «Турист» и гостиницу «Украина». В них были открыты рестораны и столовые с национальными блюдами, завезли даже растворимый кофе — редкий в России товар, а в уборных повесили туалетную бумагу — предмет в обиходе еще более редкий.
Но главной новой стройкой был большой стадион «Лужники» на сто пятьдесят тысяч мест, там собирались проводить открытие и закрытие фестиваля. На трибунах заранее проводили репетиции зрителей, для этого тридцать тысяч отобранных комсомольцев сняли с работы и учебы, они разучивали хором приветствия делегациям на английском и французском языках и махали в унисон разноцветными флажками.
Для транспортировки делегатов закупили большие и красивые венгерские автобусы «Икарус», выпустили первый русский микроавтобус «РАФ-10 Фестиваль», а для руководителей — новую легковую машину «Волга».
Символ фестиваля — рисунок «Голубь мира» Пабло Пикассо — был повсюду, он красовался на плакатах, майках, косынках и шейных платках. Был выпущен нагрудный значок фестиваля: на фоне голубого земного шара три профиля — белый, желтый и черный, символ единства и дружбы народов.
По радио и на митингах целыми днями играли и пели сочиненный композитором Новиковым и поэтом Ошаниным «Гимн демократической молодежи мира». Мелодия и слова гимна были очень бравурными, пробуждали энергию молодежи, и песню подхватывали все.
Москва запестрела оживленной иностранной молодежью, забурлила, заговорила на разных языках. Делегаты разнились по цвету кожи, национальным костюмам, по языкам, но одно в них было общим — намного более свободная, чем у советских людей, манера поведения. Возбужденные и радостные, они не стеснялись громко смеяться, улыбаться, танцевать прямо на улицах. Особенно отличались активностью делегаты из африканских стран.
Впервые москвичи увидели на своих улицах негров из Африки. Непривычно чернокожие, в пестрых национальных нарядах, с поразительными украшениями: на головах женщин красовались невероятные многоярусные тюрбаны, громадные кольца в ушах и ноздрях; фантастические ожерелья на запястьях, на лодыжках и шеях. У мужчин тоже было много украшений на голове и лице. При этом африканцы резвились, танцевали и пели: среди них было много танцевальных групп, и они устраивали импровизированные пляски прямо на улицах.
Приехали и бразильские негры, тоже очень темпераментные, но не столь необузданные, как африканцы. Они пели и танцевали красивую бразильскую самбу. Спокойнее москвичи реагировали на американских негров, высоких, стройных, одетых в обычную одежду. Но черная кожа все равно казалась непривычной и удивительной.
С самого начала выявились расистские наклонности белых по отношению к темнокожим. В Москве и так никогда не любили желтокожих азиатов и темноволосых кавказцев, а теперь люди с неприязнью и опаской посматривали на темнокожих. Поговаривали, что среди них непременно должны быть людоеды.
Другая большая непривычная группа состояла из индусов: миниатюрные женщины в шелковых сари, мужчины в чалмах и цветастых нарядах, их узкие белые брюки казались непривычному глазу кальсонами. Толпами гуляли по Москве мексиканцы в больших красивых сомбреро, всегда с гитарами, они с удовольствием распевали свои мелодичные задорные песни. Молодежь из холодных северных краев разгуливала в меховых костюмах. И все это пестрело, шумело, смеялось и радовалось — и удивляло.
Прорвались в Москву и несколько групп настойчивых хиппи из Лондона. О движении хиппи в Советском Союзе еще не знали. Это была новая субкультура, молодежная философия, протестующая против косной консервативности старого мира, недовольная общепринятой моралью. Хиппи считали, что надо вернуться к природной чистоте через свободную любовь и пацифизм. Самый известный их лозунг «Make love, not war!» («Занимайтесь любовью, а не войной!»). Они были нарочито просто и плохо одеты, на девушках очень короткие мини-юбки, рваные чулки, вместо поясов цепочки в несколько рядов и масса украшений: несколько серег в ушах, кольца в ноздрях, даже на обнаженных пупках. Парни тоже одеты в рванину и тоже с цепями на поясе и шее. С движением хиппи была тесно связана терпимость к нестандартной сексуальной ориентации — лесбийской любви и гомосексуализму — и популярность нудизма.
Хиппи бродили по паркам и улицам, разваливались на траве, целовались взасос и слушали свои кассеты. К ним подходили москвичи, с удивлением и любопытством на них смотрели, называли их «хиппарями», милиция быстро разгоняла образовавшуюся толпу. Многие молодые люди хотели перенять манеры хиппи и даже основать у себя движение «детей цветов».
Больше всего москвичам было интересно увидеть молодых американцев: какие они в жизни? Это были высокие, приветливые, элегантно одетые (нейлон был еще невиданным новшеством в СССР) люди.
Московские евреи с повышенным интересом ожидали приезда молодых израильтян, которые называли себя сабрами[56], но что это за люди такие, в Советском Союзе еще не знали. Израиль существовал всего девять лет, дипломатические отношения между странами то прерывались, то возобновлялись, об израильтянах среди русских евреев ходили легенды. Израильская делегация состояла всего из нескольких человек, чтобы не возбуждать «нездоровый интерес» российских евреев. Их видели на открытии фестиваля, гордо несущими свой белый флаг с «моген довид» — голубой шестиконечной звездой Давида. Потом израильтян взяли под строгий контроль, контакты с ними могли быть опасны.