и:
— Интересно было бы все это увидеть своими глазами.
Израильтяне предложили:
— Приезжайте посмотреть, а понравится, так останетесь в Израиле.
Моня даже оглянулся, не подслушивает ли кто?
Москвичи повесили головы:
— Нам не дадут выездную визу.
— Какую выездную визу? Мы никогда не слышали о «выездной визе». В любой стране надо иметь только «въездную визу». Израиль охотно дает въездные визы всем евреям.
Моня мягко объяснил:
— У нас по закону необходимо получить выездную.
Они пожали плечами:
— Значит, ваши власти не хотят выпускать евреев. А у вас есть еврейские поселения? Мы хотели бы поговорить с евреями из ваших поселений.
— Еврейских поселений у нас нет, но вы могли бы поговорить с евреями в Малаховке.
— Малаховка? Это ваш кибуц?
— Ну нет, это совсем не кибуц, но там живет много евреев.
— Было бы интересно посмотреть. Но нам не разрешен выезд за город, за нами следят…
Эх, как хотелось Моне устроить авантюру, повезти нескольких из них в Малаховку на своей машине. Но он видел, что в обеих концах улицы стояли черные машины КГБ. Приглашать гостей в поездку было слишком рискованно: как только он вывезет их за город, всех сразу арестуют.
После деловых встреч днем и вечерних выступлений иностранные делегаты толпами расходились по улицам и паркам ночной Москвы и свободно общались с московской молодежью. Звучал нескончаемый молодой смех, песни, везде гремела музыка. Особенно популярным стал бешеный ритм рок-н-ролла, который привезли американцы. У них были с собой магнитофоны, каких еще не выпускали в России. Пары увлеченно дергались под эту музыку, танцевали очень близко друг к другу в весьма провокационных движениях, почти имитируя секс. Поначалу москвичи стеснялись так танцевать, но скоро привыкли и темпераментно отдавались ритму. Танцы на улицах разжигали молодежь, и все больше людей вовлекалось в общий эротический праздник.
В густой толпе и в постоянном веселье все знакомились, ходили в обнимку, обменивались сувенирами. Москвичи дарили иностранцам значки, пластинки, шелковые платки с изображением Москвы и деревянные матрешки. А в обмен часто получали то, чего еще не было в России: красивые шариковые ручки, наручные часы на батарейках, магнитофонные ленты с записями современной модной музыки, пачки жвачки и другие подарки. Переодетые агенты госбезопасности и милиция тоже «гуляли» по улицам, но уследить за всеми было невозможно.
Веселье царило и возле нового высотного здания Московского университета на Ленинских (Воробьевых) горах. В большом корпусе общежития впервые у каждого студента была своя комната. Хотя охрана старалась не пускать туда гостей, все рано студенты приводили к себе иностранцев. Там возникали горячие импровизированные дискуссии на политические темы, приносилось вино, происходило много объяснений в дружбе и любви, а где зарождается атмосфера любви, там каждый вечер случается и горячий быстрый секс.
Но на веселье нужны деньги, русские рубли, а у делегатов их было мало. Московские валютчики лихо и выгодно меняли рубли на западную валюту. Советский рубль не был конвертируемой валютой, официально все годы советской власти один доллар был приравнен к десяти рублям, но настоящее «рыночное» соотношение было около ста рублей за доллар. Возле университета, в темных аллеях и в глухих переулках валютчики предлагали за доллар пятьдесят, а то и сто рублей. Приезжим гостям это было в пять — десять раз выгодней. Некоторые валютчики обманывали доверчивых молодых американцев, англичан и французов. Делали они это так: договариваясь, показывали иностранцу перевязанную большую пачку рублей, а при обмене ловко подсовывали вместо нее так называемый «кирпич» — внутрь такой же связанной пачки рублей был для объема и веса заложен камень.
Иностранец разворачивал дома пакет и застывал от удивления.
Фестиваль стал для советской молодежи взрывным событием. Изо дня в день пребывая в непривычно приподнятом настроении, молодые москвичи с удовольствием познавали радость и вкус свободной любви. Десятилетиями их воспитывали в пуританском лицемерии, и теперь они впервые без ограничений отдавались откровенным любовным играм. Московские девушки охотно висли на иностранных ребятах, было интересно сравнить их с русскими парнями. Объятия и поцелуи в темных аллеях парков — царила безмолвная (знания языков-то не было) атмосфера любви. И хотя девушек ограничивал привычный страх забеременеть, постепенно распространился слух: иностранные парни носят с собой презервативы, да не простые гондоны, как у нас, а с разными усиками и другими штучками для усиления возбуждения — и тогда получается самый лучший секс!
Конечно, примешивался и дух меркантильности, девушки отдавались за джинсы, капроновые чулки и другие шмотки, но чаще всего просто из любопытства.
Молодых русских парней привлекали иностранки в обтягивающих джинах или невиданных до сих пор мини-юбках. Но совсем уж удивительным было то, с какой легкостью и смелостью иностранки соглашались на секс и как много умели. Такой свободы сексуального поведения русские парни не ожидали. А дело было в противозачаточных пилюлях, о которых в Советском Союзе еще не подозревали. В США и западных странах молодые женщины все чаще пользовались ими. Кроме того, очень осторожные иностранки все-таки носили с собой презервативы, подобранные по своему вкусу, и без слов, изящно и ловко натягивали их на пенисы своих случайных партнеров.
Свобода секса была одним из самых больших открытий для советской молодежи. Она распространилась в 1950-е годы во всем мире, ее поддерживало искусство, особенно новая, раскрепощенная литература и эротические (да и порнографические) фильмы. В США в 1953 году была издана книга Альфреда Кинси «Сексуальное поведение женщины» (Kinsey Alfred С. Sexual Behavior in the Human Female). Идея была в уравнении сексуальной дозволенности: то, что можно мужчинам, то должно быть дозволено и женщинам. Книга сразу стала бестселлером и практическим руководством во всем западном мире, но в России о ней не знали.
Все дни фестиваля сверхактивный Моня Гендель старался не пропустить ничего интересного, бывал на выступлениях делегаций, на общественных встречах, а чаще всего на улицах и в парках, с толпой.
После закрытия фестиваля он обсуждал его с Алешей.
— Алешка, то, что я повидал, — это чудо! Главное, что нашей молодежи впервые довелось увидеть людей, непохожих на советских. Я тебя уверяю, в нашу молодежь хоть частично переселится дух времени и останется с ней как дар фестиваля. Хрущев задумал его как показуху, хотел произвести впечатление на незрелую иностранную молодежь. Они теперь станут разносить по всему свету, что жизнь в России — это сплошной праздник. Но главного Хрущев не предвидел: от контактов с миром в среде нашей молодежи впервые наступит пробуждение. Нам нужна революция. Кое-что от этих впечатлений в наших останется.
— Что, например, останется?
— Главное — свобода человеческого поведения. Останется вкус к современной западной музыке, к свободной любви, которой у нас до этого не знали. Останется вкус к вольным танцам вроде рок-н-ролла. Ну, останется, конечно, страсть к джинсам и кедам, какие носят во всем мире. Постепенно войдут в моду мини-юбки. Эти мини-юбки расшевелили немало членов у наших ребят. Увидишь, теперь все девки захотят носить такие же, а то и еще короче.
Алеша улыбнулся:
— Эти мини-юбки и меня вдохновили, я сочинил стишок:
С мини-юбкой модно ныне.
Все на свете стало «мини»:
Мини-совесть, мини-честь,
Мини-правда тоже есть,
И еще заметили
Мини-добродетели.
А для народа,
Для нашего брата,
Есть мини-свобода
И мини-зарплата.
Мы только в одном
Не добились единства —
Нет у нас мини
Для подхалимства.
Алеша подождал, пока Моня отсмеялся, и продолжил:
— Я тоже думаю, что теперь начнет расти новое поколение, более свободное, более устремленное к западному влиянию — поколение шестидесятых.
А Моня, все еще смеясь, добавил:
— У меня есть еще предвидение: через девять месяцев от фестиваля нам достанется и кое-что другое.
И действительно, через девять месяцев в московских родильных домах вдруг стали появляться черненькие новорожденные. Смущенные и растерянные матери охотно отдавали их на воспитание в детские дома.
Тогда Моня сказал:
— Видишь, Алешка, шел бы фестиваль подольше, Москва сильно почернела бы.
Закрытие фестиваля было очень пышным, на нем впервые исполнили песню «Подмосковные вечера», вся страна любовалась на красивый молодежный праздник.
Но очень скоро Москва вернулась в русло суровой действительности, прилавки магазинов сразу опустели, на рынки вернулись непрописанные торговцы кавказской и азиатской наружности, улицы обрели свой прежний серый вид, в общественных туалетах опять воцарились вонь и грязь. Люди опять часами стояли в длинных очередях, которые уже больше никто не разгонял.
Многие роптали: «Что ж это, как иностранцам, чтоб с показухой, так все было. А как русским людям — так ничего нет, опять страдай!»
Надежды на улучшение жизни становилось все меньше. «Голос Америки» сообщал, что Россия увеличила закупки зерна в Америке до тринадцати миллионов тонн в год, заплатив золотом из неприкосновенных государственных фондов. Правительство Хрущева вынужденно было сделало это, чтобы предотвратить грядущий голод. Хотя в России об этом не и писали, но люди передавали из уст в уста: «Дохозяйствовались! Раньше-то царская Россия хлеб по всему миру продавала, а теперь Советская Россия закупает зерно за золото, к Америке на поклон ходит», «Вот, Хрущев ругал Сталина, доклад про него делал. А при Сталине-то продуктов в магазинах больше было, да он, как-никак, хозяин был».