Они стояли в прихожей, обнимались и плакали от радости и неожиданности. Старушку повели в комнату, усадили за стол:
— Бася Марковна, откуда вы приехали?
— Из ссылки, я после лагеря была в ссылке в городе Джамбул. Мне долго не разрешали въезд в Москву, наконец разрешили. Я поехала на свою квартиру, но во всех шести комнатах живут чужие люди. Ваш адрес был у меня в памяти единственный. Вы уж извините.
— Бася Марковна, о чем вы говорите! Конечно, мы будем счастливы дать вам приют, так же, как вы когда-то дали нам.
— Я долго не задержусь, надеюсь получить обратно комнату в своей бывшей квартире.
— Живите у нас, сколько захотите.
Бася Марковна целый год не могла получить комнату. Она навестила Августу и Семена Гинзбургов, они звали ее жить к себе, но Ламперты так заботливо к ней относились, что она осталась у них. Семен устроил ее на работу регистратором в поликлинику своего министерства. Там ее опекала Мария Берг.
Часто Бася Марковна с Лампергами вспоминали прошлое:
— А помните, как вас назвали здесь «искатели счастья»? Нашли вы его?
Они только вздыхали. Потом она рассказывала им историю своей тяжелой жизни в лагере и ссылке. Каждый раз Рахиль плакала, а Израиль хмурился. Оставшись наедине, Рахиль говорила ему:
— В какую страшную страну мы с тобой приехали. — И добавляла с горькой иронией: — Искатели счастья…
Израиль переживал это как упрек себе.
Он заболел, у него обнаружилась тяжелая сердечная недостаточность. Израиль умирал. Перед смертью он целовал Рахиль руки:
— Раечка, прости меня за то, что привез тебя в Россию, — это были его последние слова[109].
Лиля встретилась с Борисом Лампертом. Он был все тот же медлительный толстогубый очкарик, смешливый болтун и оптимист.
— Борька, как я рада видеть тебя!
— Лилька, это ты?!
— Что, изменилась, постарела?
— Нет, созрела, что ли.
— Что ж, будем считать так. Ведь сколько лет прошло, Как ты живешь?
— Хорошо.
— Как твои родители?
— Папа недавно умер. Он был искателем счастья, но что-то так и не нашел его здесь.
— О, очень жалко…
У Бори навернулись на глаза слезы, Лиля помолчала, потом оглянулась и спросила:
— Боря, а вы не пробовали вернуться в Америку?
— Невозможно. Знаешь, я вырос в России, мне все здесь родное. А все-таки я тоже многого до сих пор не понимаю и не могу с многим смириться. Если бы у нас сохранились американские паспорта, мы бы с мамой уехали, я вывез бы свою семью — у меня три дочки. Но наши паспорта отобрали при въезде в Союз и не отдают обратно. А отношения у нас с Америкой такие, что опасно запрашивать новые паспорта через посольство: могут сразу арестовать.
69. Алеша и Лешка
Лешке Аджею было всего три года, когда Лиля в панике бежала с ним из Албании. Потом они короткое время жили в Мокошице, затем у Вольфганга Леонгарда, в Белграде, и наконец переехали в Москву к дедушке и бабе Нюше, где еще была бабушка Августа и дядя Алеша. От всех этих перемещений и смены людей в детской головке произошла некоторая каша. Первое время Лешка еще спрашивал: «Где мой папа?» От его простого вопроса у Лили разрывалось сердце, ей приходилось выдумывать, что папа скоро появится, чтобы мальчик не думал, что остался без отца. Но проходили месяцы, папа не появлялся. Чтобы не травмировать мальчика, в доме никогда не говорили про Влатко, не упоминали о далекой Албании.
И постепенно Лешка привык, что папы нет, и сам образ Влатко уже исчез из его памяти, жизнь без отца он принимал как должное.
Ему было уже пять лет, это был шаловливый мальчишка, любил выдумывать какие-то свои слова и фразы. Лиля часто говорил ему: «У тебя нет чувства меры», и он стал сам себя называть «Чувство меры». Однажды сказал: «Я туда не пойду, там ограничена поступка».
Павел устроил его в специализированный детский сад для писательских детей, рядом с домом. Лиля по утрам отводила его туда, а вечером забирала. Но Лешка видел, что за некоторыми детьми приходили папы, а за ним только мама или дедушка. Как-то раз он сказал дома:
— Наверное, я безпапный.
— Лешенька, что это значит?
— Значит, у меня нет папы.
— Почему ты так говоришь? — заволновалась Лиля.
— За другими ребятами приходят мужчины, это их папы. А за мной никогда.
При этом разговоре присутствовал Алеша Гинзбург, его троюродный дядя. Он потом тихо сказал Лиле:
— Завтра я приду его забирать.
Как обрадовался Лешка, когда увидал Алешу в детском саду! Он знал, что его назвали в честь дяди, и обожал его, как когда-то в детстве сам Алеша обожал своего дядю Павла.
С тех пор Алеша стал опекать Лешку так же, как в детстве его опекал Павел. Он стал для Лешки образцом для подражания и во многом заменял ему отца. Лиля с благодарностью и надеждой говорила Алеше почти слово в слово то, что когда-то Августа говорила Павлу:
— Я хочу, чтобы Лешка вырос мужчиной под твоим влиянием, ему нужен пример мужского характера. Мне очень-очень приятно, что он тянется к тебе, любит тебя. Он ведь знает наизусть чуть ли не все твои детские стихи, гордится, что их написал его дядя, и всем в детском саду рассказывает об этом. Я надеюсь, что под твоим влиянием он станет человеком.
Алеша принес племяннику кавалерийское седло Павла, оставшееся с Гражданской войны, на этом седле Павел проскакал несколько лет, а потом привез его в Москву и подарил еще маленькому тогда Алеше на память.
Он объяснил мальчику:
— Это седло твоего дедушки-героя, на нем он сражался в боях, рубил врагов саблей.
Лешка обрадовался и сразу же уселся на седло. Еще больше обрадовался, увидев свое седло, сам Павел, он уже забыл про него. Теперь смотрел и вспоминал боевую молодость, резвого коня Веселого, время, когда был командиром полка.
Лешка мог часами сидеть в седле, размахивать деревянной саблей и кричать «ура!». Когда к нему приходили поиграть соседские мальчики, он разрешал им недолго посидеть верхом в седле — большего счастья они не испытывали. Видя внука в седле, Павел улыбался:
— Вот уже третье поколение скачет на этом седле.
Алеша любил племянника. Они с Лилей давно выбросили из лексикона слово «троюродный», относились друг к другу, как родные, и к Лешке он относился как к самому близкому, практически родному ребенку. Хотя он писал стихи для детей, но представления об их воспитании у него не было никакого. Без опыта общения с маленькими детьми Алеша не понимал, как медленно они проходят стадии развития, ему представлялось, что ребенок это тот же взрослый человек, только маленького роста. Он даже стал читать специальные книги по детской психологии и пытался применять к маленькому Лешке надуманные им самим правила, как будто имел дело с юношей. Августа смеялась над ним:
— Ты лучше почитай книгу своего учителя Корнея Чуковского «От двух до пяти», в ней все ясней ясного про детскую психологию.
Алеша сам любил эту книгу, снова и снова просматривал ее, находил много интересного.
Подошло время Лешке идти в школу, школа — в квартале от дома. Первого сентября 1965 года на него надели школьную форму, на плечи повесили ранец, и Лиля с Алешей повели его в стайке ребят к школьному входу. Там каждого первоклассника брал за руку ученик выпускного класса и торжественно вводил внутрь здания.
Потом дома собралось старшее поколение, приготовились к Лешкиному возвращению, ожидая от него первых впечатлений. Он вошел независимой походкой, сбросил с плеч ранец, обвел всех взглядом превосходства:
— Вот вы тут сидите и ничего не знаете, а пиписька-то, оказывается, хуем называется.
В первый момент все обомлели, Лиля и Алеша чуть сразу же не расхохотались, но смогли сдержаться, старшие поджали губы и сделали вид, что ничего особенного не услышали. Но как отреагировать?
Алеша нашелся:
— Подумаешь, удивил! Мы просто не говорим эти слова.
Эпизод постарались быстро забыть, только Нюша долго ворчала:
— Вот чему в школе учатся. Куда учителя смотрят? Лучше бы Закону Божьему учили.
Лиля передавала это Алеше, смеялась:
— Понимаешь, от ругательств сразу перейти к богословию — из огня да в полымя.
Алеша в ранней молодости слышал напутствие старейшего писателя Михаила Пришвина: «Надо иметь правильное отношение к своему таланту» и запомнил это на всю жизнь. Ему все больше хотелось влиять на племянника, пытаться найти в нем зачатки каких-нибудь талантов и помочь им развиться. Он дарил ему цветные карандаши и краски, пытался увлечь рисованием, сидел с ним, показывал, объяснял.
Но из-под рук Лешки ничего путного не выходило. Ему больше нравилось ходить на стадион и смотреть футбольные матчи. Он считал себя болельщиком команды «Динамо» и часто просил повести его на игру. Алеша уже давно пережил период юношеского увлечения футболом, ходил с племянником просто за компанию. Там он скучал, но с удовольствием покупал Лешке мороженое, и тот был абсолютно счастлив.
Потом Лешка полюбил музыку и часто напевал себе под нос популярные песни. Слух у него был вполне приличный, и Алеша подумал, может быть, у него есть музыкальный талант! Он сказал Лиле:
— Я хочу повести Лешку в консерваторию на концерт классической музыки.
Лиля удивилась:
— Алешка, ему еще рано, он не поймет.
— А может быть, это произведет на него впечатление и он увлечется? Ведь вот когда-то Павлик привел меня на вечер поэзии, и я стал писать стихи. А вдруг Лешка станет музыкантом?
— Ты слишком высокого мнения о его способностях, он еще ребенок, к тому же мальчик, — засмеялась Лиля. — Вот девочки, те развиваются быстрей.
— Быстрей-то быстрей, но в какую сторону?
— В практическую. А ты что подумал? — хитро посмотрела она.
Все-таки Алеша решил проверить свою идею и повел его на концерт в Большой зал. Сначала, чтобы заинтересовать Лешку, он показывал ему портреты композиторов, рассказывал о них. В тот вечер знаменитый виолончелист Мстислав Растропович играл «Вариации на