ИНСТИТУЦИОНАЛИЗИРОВАННАЯ ОППОЗИЦИЯ
Заблуждения, заключающие в себе некоторую долю правды, самые опасные.
Основные политические силы России и их лидеры действовали далеко не только по партийным каналам. А революционеры прибегали отнюдь не только к подпольной деятельности. На протяжении всех предреволюционных лет оппозиция могла опираться на государственные и полугосударственные институты, находившиеся в перманентном конфликте с правительством, кто бы его ни возглавлял. Речь идет, прежде всего, о Государственной думе и о возникших в годы Первой мировой войны самодеятельных организациях, которые выступят могучим революционным тараном. Определенную — не до конца выясненную — координирующую роль для различных групп непримиримой оппозиции сыграли масонские ложи.
Парламент
Начало непримиримой парламентской оппозиции было положено в I Думе. Депутаты пришли в Думу не как помощники верховной власти, а как смена ей. «Народные представители, увлеченные борьбой, оглушенные забастовками, восстаниями, террористическими актами, казнями, опьяненные политическими возгласами, обличеньями, требованьями, не сумели сразу приняться за то, ради чего Дума была созвана, чего они сами добивались с такой бурной энергией — за законодательство, — писала в воспоминаниях Тыркова. — …Первая Дума была Думой неизжитого гнева против неограниченного самодержавия… Внутренней, межпартийной полемики в Первой Думе почти не было. Вся динамическая сила и кадетов, и трудовиков была направлена против правительства… Депутаты считали себя вправе дать простор своему темпераменту, осыпая противника самыми жгучими обвинениями, не взвешивая слов, даже не слишком заботясь о справедливости своих нападок. Особенно бурные стычки происходили из-за еврейского вопроса, из-за земли и смертной казни… Правительство казалось слабым, неумелым, ничтожным, вредным. А на стороне Думы была и сила идей, и могучая всенародная поддержка… В 1906 г. — да и в последующие годы мы кипели негодованием, что государь предпочитает опираться не на блестящих народных трибунов, речи которых волнуют всю Россию, а на старых своих слуг, на скучных ретроградных бюрократов. Это казалось невероятным, непонятным, глупым»[705].
Правительство тоже давало основания для думского раздражения, даже если оставить в стороне политические разногласия. Уже первое появление в Думе премьера Горемыкина обернулось полным провалом. Едва он закончил — при гробовом молчании зала — свое выступление с изложением правительственной декларации и законодательной повестки дня правительства, как на трибуну выскочил кадет Набоков и под гром аплодисментов прокричал: «Власть исполнительная да подчинится власти законодательной!». Министр иностранных дел Александр Извольский, при сем присутствовавший, напишет: «Помимо содержания декларации, которое возбудило негодование большинства Думы, высокомерие и презрительный тон Горемыкина, когда он читал декларацию, вызвали неодобрение даже среди октябристов и консерваторов, которые отказались вотировать ответ на тронную речь, в результате чего Дума снова потребовала расширения своих прав, определенных манифестом 1905 года… Правительство осуждалось, выражалось требование отставки кабинета Горемыкина и замены его министрами, пользующимися доверием Думы. Начиная со времени этого заседания, нормальные отношения между правительством и Думой становились совершенно невозможными»[706].
После этого за 72 дня своей работы под председательством юриста с мировым именем, кадета Сергея Муромцева Дума не рассмотрела ни одного закона, но успела потребовать отставки правительства и формирования нового кабинета из думского большинства, упразднения Государственного совета, безвозмездной национализации помещичьих земель, отмены смертной казни и чрезвычайного положения. Даже в выделении чрезвычайного кредита для борьбы с голодом в связи с неурожаем 1905 года правительству было отказано, поскольку у него будто бы итак много денег на всякие бесполезные и даже вредные дела, типа содержания полиции. «Когда этой Думе прочитывали с трибуны, сколько террористических убийств совершено в разных местах, иные депутаты кричали с кресел: «Мало!» Дума собралась непримиримее и резче, чем сама Россия, собралась — не копаться в скучной законодательной работе да по комиссиям, не утверждать и исправлять какие-то законы или бюджеты, а соединенным криком сдунуть с мест, сорвать и это правительство, и эту монархию, — открыть России путь блистательного республиканства из лучших университетских и митинговых умов под благородной среброволосой копной профессора Муромцева»[707], — писал Солженицын в «Красном колесе».
Николай II, тем не менее, готов был взаимодействовать с думцами. Более того, он всерьез рассматривал возможность формирования кадетского правительства во главе с Муромцевым и с Милюковым в роли руководителя МВД. По сути, речь могла идти об изменении конституционного строя и переходе от монархии дуалистической к парламентарной. Соответствующие консультации вел тогдашний дворцовый комендант Трепов, сторонник этой идеи. Столыпин был против, считая, что людям без малейшего опыта государственного управления в правительстве делать нечего. Но он не поддерживал и идею роспуска Думы, на чем настаивал Горемыкин. Когда царь показал список возможного кабинета, состоящего из лидеров кадетов, Коковцову, тот заметил: «Эта группа в своем стремлении захватить власть слишком много наобещала крайним левым элементам и слишком явно попала уже в зависимость от них, чтобы удержаться на поверхности. Она сама будет сметена этими элементами, и я не вижу, на чем и где можно остановиться»[708]. Коковцов был весьма прозорлив.
Не обнаружив никого среди кадетов, император встретился с политиками, в Госдуму не входившими, но пользовавшимися ее расположением — с князем Георгием Львовым и Александром Гучковым (будущими лидерами Временного правительства). После чего написал Столыпину: «Говорил с каждым по часу. Вынес глубокое убеждение, что они не годятся в министры сейчас. Они не люди дела, т. е. государственного управления, в особенности Львов. Поэтому приходится отказаться от старания привлечь их в совет министров. Надо искать ближе»[709]. Именно тогда взор императора обратился на Столыпина.
Горемыкин слишком долго не решался распустить Думу, ожидая прямой санкции царя, и за эту нерешительность поплатился креслом.
Чему был скорее рад, потому что мысль о необходимости еще и еще раз выходить на думскую трибуну его явно не грела. Как подчеркивал Сергей Витте, «если бы кадеты обладали хоть малой долей государственного благоразумия и понимания действительности и партия эта решилась бы отрезать от себя «революционный хвост», то первая Дума просуществовала бы долго, вероятно, имела бы за собой историческую честь введения и воплощения русской конституции так, как она была определена 17-м октября»[710]. Палата была распущена.
Сто девяносто депутатов после этого собрались в Финляндии под председательством Муромцева и подписали «Выборгское воззвание», где объяснили роспуск Думы преследованиями со стороны правительства за желание экспроприировать земли в пользу крестьян и призвали народ не давать ни одной копейки в казну, ни одного солдата в армию. Николай II и Столыпин отнеслись к такому закононепослушанию относительно спокойно: поставившие свою подпись под воззванием — в основном кадеты — не были допущены к очередным выборам.
В правительственных кругах Первую Думу запомнили как парламент «политического легкомыслия и государственной неопытности», а в интеллигентских — как Думу «народного гнева». Столыпин стал премьером, в правительстве начали готовить новый избирательный закон, который дал бы большее представительство благонамеренным элементам. Вторую же Думу избирали по закону старому.
Выборы на сей раз не стали бойкотировать социалисты, даже эсеры шли на них под собственным гордо развернутым флагом. «Еще не переступив порога Таврического дворца, будущие парламентарии заявляли, что идут в Думу, чтобы взрывать ее изнутри, чтобы продолжать углублять революцию»[711]. Кадеты потеряли в результате выборов 80 мест, зато почто 120 мест достались ультралевым — эсерам, социал-демократам и энесам, заметно расширили свою фракцию правые. Кадеты сохранили руководящие посты, спикером был избран председатель их московского губернского комитета мировой судья Федор Головин, но контрольного пакета у них уже не было. Вторая Дума стала еще более оппозиционной, чем ее предшественница, если это можно себе представить.
Правительство попыталось путем закулисных маневров образовать коалицию либералов и правых, но из этого ничего не вышло — кадеты предпочли альянс с левыми. В результате весь пакет реформ Столыпина — в основе своей весьма либеральный — оказался заблокирован именно либералами. Премьер честно старался наладить диалог, проводя много времени в Думе, но безрезультатно. После 103 дней работы он выступил инициатором ее роспуска, причем по жесткому, внеконституционному сценарию — со сменой избирательной системы законом, не утвержденным парламентом.
Поводом для разгона стал отказ снять депутатскую неприкосновенность с ряда коллег-социалистов, обвинявшихся в терроризме и других антигосударственных преступлениях. Другие причины Столыпин объяснил четырем вменяемым представителям кадетов, которых принял незадолго до роспуска Думы. Он не видел ни одного шанса на то, чтобы кадеты и левые поддержали его аграрную реформу, ключевую в деле модернизации России[712]. Умеренно либеральные реформы надо было спасать от либералов радикальных и от социалистов.
Дата роспуска II Думы — 3 июня 1907 года — был объявлена всей прогрессивной общественностью днем государственного переворота. «В этот июньский вечер в Таврическом дворце среди депутатов, журналистов, публики царило недоумение, напоминающее негодующее единодушие Первой Думы, — написала Тыркова-Вильямс. — В военный заговор никто не верил. Подробности обвинения казались подстроенными, неправдоподобными. Членов с.-д. фракции окружали. Даже противники выражали им сочувствие, убеждали их скрыться, готовы были им в этом помочь». Меньшевик Церетели произнес пламенную прощальную речь, после чего вместе с рядом коллег был арестован, а затем отправлен в Сибирь.
III Дума (1907–1912), где сложилось прочное правоцентристское большинство под руководством октябристов, оказалась самой эффективной за всю историю дореволюционного российского парламентаризма. Было одобрено 2197 законопроектов, заложена законодательная база рыночной экономики. Огромный прорыв был достигнут в создании нормальной правовой базы землеустройства и землепользования. Из-за принятия большого количества актов в сфере просвещения III Дума была известна современникам как «Дума просвещения», в отличие от своей предшественницы — «Думы невежества».
Однако и у III Думы была ахиллесова пята. «Все законопроекты подготавливались правительством, за которым, по существу, безраздельно оставалось право законодательного почина, но проекты Столыпина для Думы представлялись слишком консервативными, а для Гос. Совета, наоборот, чрезмерно радикальными. Прорваться между Сциллой и Харибдой, даже задействовав статью 87, не удавалось»[713], — отмечал историк отечественного парламентаризма. Так, из-за противодействия верхней палаты остались нерешенными внесенные правительством вопросы о волостном земстве, кооперации, самоуправлении церковных общин, введении земства в Сибири и в ряде других мест, где его все еще не было. Дума не была расположена заниматься законодательным расширением прав человека, тем более что Госсовет его, скорее всего, не утвердил бы.
Даже в этой Думе по-прежнему звучали речи, которые были далеки от благонадежности, а депутаты рассматривали парламент как место для упражнений в непарламентском красноречии. Особенно в те годы, когда функции спикера выполнял Гучков. «Разнузданность нравов и языка в Государственной думе с трибуны и с мест в настоящее время не знает пределов, — записал в дневнике руководитель канцелярии нижней палаты Яков Глинка. — Систематически проявляется неуважение как самому учреждению, так и по отношению друг к другу. Государственная дума входит в поговорку, когда поднимается беспорядок или шум начинают, в обществе и на улице говорят: здесь не Государственная дума, я не член Думы»[714].
Но, тем не менее, это была единственная дореволюционная Дума, которая отработала весь отведенный ей срок.
IV Дума, с которой Россия встретит революцию, отличалась от предыдущей сильно. Наблюдательный и информированный октябрист Шидловский писал, что «новая Дума оказалась по своему личному составу значительно слабее третьей, хотя бы потому, что в ней процент лиц, способных к серьезной работе, органической, было значительно ниже. В Третьей Думе комиссии работали полным ходом, в Четвертой же, хотя и существовали, но дышали на ладан, и откладывание заседаний их вследствие отсутствия кворума было явлением совершенно обычным. С политической точки зрения физиономия Думы тоже изменилась, преобладание центра в виде октябристов исчезло, усилились фланги, но равнодействующая Думы, в особенности в отношении ее к правительству, прошла гораздо левее»[715]. Мысль о заметной политизации и поляризации Думы подтверждал и Павел Милюков: «Суть перемены, происшедшей в Четвертой Думе, заключалась в том, что компромисс оказался невозможным и потерял всякое значение… Исчез «центр», и с ним исчезло фиктивное правительственное большинство. Два противоположных лагеря стояли теперь открыто друг против друга»[716].
Родзянко был переизбран спикером голосами не правых и своей собственной партии, а октябристов, кадетов и части левых. Правительство теряло с парламентариями контакт. «Оппозиция ко мне, конечно, не появлялась, но, что было правее кадетов, видимо, не знало на какой ноге танцевать, — сокрушался премьер Коковцов. — Родзянко, всегда наружно выражавший большие симпатии ко мне, лично вовсе не появлялся… Рядом с кадетами народились кадеты второго сорта в виде партии прогрессистов, возглавляемой Ефремовым и Коноваловым. Те и другие считали ниже своего достоинства разговаривать с правительством вне чисто официальных отношений. Октябристы побаивались засилья националистов и будировали за понесенные ими утраты в лице Гучкова, Каменского, Глебова и других, а националисты заняли сразу по отношению ко мне отрицательное положение»[717]. В этих условиях законодательный процесс замедлился.
Оппозиционность нижней палаты скачкообразно возросла вслед за возвращением в премьерское кресло Горемыкина. После уже известных нам встреч в особняках Рябушинского и Коновалова еще недавно немыслимый альянс — от левых октябристов до меньшевиков — с думской трибуны и с газетных страниц стал требовать отставки правительства, ибо его пребывание у власти есть «забвение долга перед родиной, граничащее с преступлением»[718]. Войну властей на время приостановила война настоящая.
После исторического заседания 26 июля 1914 года правительство решило сессию Думы больше не собирать до осени 1915 года. Но депутаты возмутились и нашли способы убедить Горемыкина назначить новую сессию на январь 1915-го. До этого времени наиболее активные члены Думы трудились в ее бюджетной комиссии, в правительственных особых совещаниях и общественных организациях.
Сессия, открывшаяся 27 января и длившаяся три дня, обсуждала только принятие бюджета и вновь больше напоминала патриотический митинг, в котором не участвовали только левые. Они попытались внести запрос о судьбе арестованных большевистских депутатов, но собрали только 30 голосов. Заседания прошли для исполнительной власти спокойно. Однако последовавшие поражения армии и вал слухов об измене изменили ситуацию стремительно и радикально.
На очередной сессии, открывшейся 19 июля 1915 года, в фокусе работы Думы оказался исключительно вопрос о создании нового правительства. За формулу 20 июля с требованием сформировать кабинет «народного доверия» голосовали даже крайне правые, включая Маркова 2-го и Замысловского, которые, правда, признали свою позицию ошибочной. Против голосовали только социал-демократы[719]. Однако все фракции левее октябристов — от Ефремова до Керенского — говорили уже об ответственном министерстве, о правительстве, которое сформирует сама Дума. Но что было совершенно новым и неожиданным, так это создание формализованной оппозиционной группировки в Государственном Совете. Милюков, один из авторов идеи сколачивания широкого оппозиционного фронта, считал, что ему «посчастливилось»: «Политические настроения, содействовавшие объединению Думы, как оказалось, распространялись и на верхнюю палату. Прежде всего, с нами была единомысленная левая группа членов Государственного Совета, — такие, как наш к.д. проф. Гримм, Меллер-Закомельский, примкнувший к блоку гр. Олсуфьев. Но даже и самые правые, как Гурко, оказались в наших рядах, — и даже высказывались наиболее радикально»[720].
Начало процесса формирования Прогрессивного блока четко зафиксировали спецслужбы — что бы делали без них историки революций?! «Переговоры о соглашении между различными фракциями Государственной Думы и Государственного Совета, с целью создания парламентского блока начались с первого же дня открытия летней сессии Государственной Думы 19 июля 1915 года. Инициаторами соглашения явились лидеры Прогрессивной фракции — Я. Ефремов и А. Коновалов»[721]. Впрочем, есть и другие мнения. Еще известный советский историк В. С. Дякин, ссылаясь на отчет фракции прогрессистов и показания Милюкова в Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства, доказывал, что инициатором совещания по вопросу о блоке был Павел Крупенский, руководивший фракцией центра[722]. Действительно, Милюков был весьма откровенен на эту тему: «Кривошеин все время был начеку и думал, что все же настанет его время, когда он будет премьером, и считал необходимым опираться на большинство в палатах… Так что, может быть, самая попытка первоначальных переговоров была вызвана этим… Посредничество принял на себя Крупенский, который всегда являлся маклером в таких случаях»[723]. Это весьма любопытно, потому что Крупенский был близок Кривошеину, одному из главных инициаторов «бунта министров» против императора. Никак нельзя исключать, что идея Прогрессивного блока была вброшена в Думу из мятежных правительственных кругов, которые затем предпочли остаться в тени.
Была создана комиссия для выработки программы, в которую вошли перечисленные Милюковым члены верхней палаты, а также он сам, его коллеги по Думе Шидловский и Ефремов, и представитель националистов-балашевцев киевский журналист Анатолий Савенко. Платформа, подготовка которой была завершена к 25 августа, была свободна от кадетского максимализма, наименьшим общем знаменателем была позиция националистов и фракции центра. Поэтому вместо «ответственного министерства» в ней содержалось предложение о создании «объединенного правительства из лиц, пользующихся доверием страны и согласившихся с законодательными учреждениями». Политические требования включали в себя «прекращение дел, возбужденных по обвинению в чисто политических и религиозных преступлениях» и возращение высланных за такие преступления. Большое место уделялось расширению прав национальных меньшинств, включая автономию Царства Польского, «вступление на путь отмены ограничений в правах евреев», «примирительную политику» в финляндском вопросе, восстановление закрытых во время войны украинских периодических изданий[724]. Прогрессивный блок выступил с претензией на то, чтобы самому стать властью. «Его политический смысл заключается в последней попытке найти мирный исход из положения, которое с каждым днем становится все более грозным, — пояснял Милюков. — Средство, для этого употребленное, состояло в образовании в пределах законодательных учреждений большинства народного представительства, которое взяло бы в свои руки руководство дальнейшими событиями»[725].
Правительству действующему идея альтернативного правительства очевидно не нравилась, и Горемыкин предпринял попытку сколотить в Думе право-консервативное большинство, приглашая к себе Шульгина, Шидловского, других националистов и октябристов. Но те отказались говорить с Советом министров без других участников Прогрессивного блока.
Под этим названием объединилось шесть фракций Думы — прогрессивных националистов, центра, земцев-октябристов, Союза 17 октября, прогрессистов и кадетов, — что составило 235 голосов депутатов из 422. В него не вошли правые, а также трудовики и меньшевики, считавшие программу блока недостаточно радикальной, но обещавшие ему всяческую поддержку. К Прогрессивному блоку присоединились и три фракции Государственного совета — центр, академическая группа и беспартийные — общей численностью более шестидесяти человек. Общая координация осуществлялась бюро блока во главе с бароном Меллер-Закомельским.
Совет старейшин Думы в августе принял решение о проведении «длительной сессии», то есть фактически о превращении Думы в постоянно заседающий орган. Однако в начале сентября император поручил Горемыкину объявить о перерыве в работе нижней палаты. Собравшиеся на квартире Родзянко думские лидеры намеревались сперва ответить акцией неповиновения, но по здравому размышлению решили этого не делать. Война все-таки. 3 сентября 1915 года Дума разошлась на перерыв, вся кипя, но без внешних проявлений протеста.
А Прогрессивный блок пошел в народ и в общественные организации.
Земгор и ВПК
Еще в годы русско-японской войны земские и городские органы самоуправления выступили с инициативой формирования добровольных ассоциаций, которые помогали бы фронту. С первых же дней Первой мировой войны эта практика была возобновлена, но только в гораздо больших масштабах. Во множестве губерний власти одновременно столкнулись с похожими проблемами: сбором и транзитом масс военнослужащих, организацией госпиталей и снабженческих служб, обустройством масс беженцев, помощью семьям военнослужащих. Своих средств для этого не хватало. Для координации деятельности местных властей и их взаимодействия с центром и его казной в первый месяц войны были созданы самодеятельные организации — Всероссийские Земский и Городской союзы.
Инициатива шла из Москвы, которая с момента переезда столицы в начале XVIII века традиционно выступала центром оппозиционных настроений в отношении официального и бюрократического Санкт-Петербурга. Эти настроения выражались то в славянофильском либерализме, то в радикальном западничестве. За 20 лет, предшествовавших революции, ее население удвоилось и превысило 2 млн жителей, почти как в столице. В начале XX века именно в Москве — в домах князей Петра и Павла Долгоруковых, Рябушинского, Коновалова, — как мы уже видели, традиционно проходили оппозиционные сходки, именно здесь была главная твердыня кадетов, именно профессура Московского университета обеспечивала работу либеральных думских фракций. «Представители интеллектуальных, промышленных, коммерческих и артистических кругов Москвы всегда гордились свободой от духа бюрократического формализма и придворного низкопоклонства Петербурга»[726], — свидетельствовал Георгий Катков. Московская элита сомневалась в способности элиты столичной выиграть войну.
Впрочем, когда сразу же после объявления мобилизации глава Московской губернской земской управы Федор Шлиппе призвал создать Всероссийский земский союз для поддержки фронта, ни ему, ни кому другому и в голову еще не могло прийти, что Союз вскоре превратится в один из основных центров оппозиции. «Было намечено создать новую организацию, опиравшуюся на законно избранных земских деятелей, — рассказывал Шлиппе. — Еще до объявления войны мы с А. Д. Самариным съездили в Петербург и доложили министру внутренних дел о нашем замысле… В день объявления войны я телеграфно сообщил всем пятидесяти земским управам о наших намерениях и принципиальном согласии министерства… В течение недели вся без исключения земская Россия выразила согласие объединиться в Земский союз. На 30-е июля был назначен съезд для основания Союза и утверждения его устава»[727]. Однако в тот момент все еще существовало неформальное и еле теплившееся общеземское объединение, созданное в годы войны с Японией, под руководством князя Георгия Львова.
Прознав о новом начинании, он моментально примчался в Москву и стал убеждать Шлиппе и начавших съезжаться делегатов пустить его на учредительный съезд (туда приглашали только официальных представителей земств, коим князь тогда не был), козыряя при этом и былыми заслугами, и якобы оставшимися у него с прежней войны большими деньгами. Свидетельствовал Николай Мельников, представлявший на съезде казанское земство: «Осведомленный об инициативе Московской губернской земской управы и о предстоящем съезде, кн. Георгий Евгеньевич выразил желание вступить в его состав в качестве председателя пока еще существующей земской организации, причем заявил, что в его распоряжении имеется миллион рублей, оставшихся от прежних мероприятий… Ф. В. Шлиппе и его сотоварищи, а также многие из провинциальных земцев поверили этому миллиону, пленились им и, сделав «во имя целесообразности» натяжку в отношении прав кн. Георгия Евгеньевича быть членом съезда, на участие в котором его никто не выбирал, решили пойти навстречу его желанию»[728]. Незначительным большинством голосов никем не избранного Львова допустили к участию в съезде в качестве полноправного участника.
Он сразу же занял место в президиуме и первым взял слово, чтобы предложить верноподданнический адрес императору. Когда дело дошло до выборов главы Союза, безусловный фаворит Шлиппе решительно снял свою кандидатуру: он считал недопустимым, чтобы во главе общеземского объединения во время войны оказался человек с немецкой фамилией. Сам он предложил графа Уварова, но тот заявил о намерении отправиться на фронт (что и сделал). Тогда Львов выдвинул свою кандидатуру и прошел большинством в один (собственный) голос перед не баллотировавшимся Шлиппе, согласившимся стать заместителем председателя. Стоит ли говорить, что миллиона у князя не оказалось. Но именно он сменит Николая II на посту главы российского государства.
Львов принадлежал к обедневшей ветви Рюриковичей. Окончив юридический факультет Московского университета, вернулся в родовое имение Поповку Тульской губернии и превратил ее вместе с братом в доходное помещичье хозяйство. На его политическое становление и мировоззрение в решающей степени повлиял сосед-граф по имени Лев Толстой, с которым князь был дружен и от которого усвоил идеи создания справедливого общественного строя, исключающего насилие и устанавливающего доброжелательное единство людей. Федор Степун отмечал его «славянофильское народолюбие, толстовское непротивленчество и несколько анархическое понимание свободы: «Свобода, пусть в тебе отчаются иные, я никогда в тебе не усумнюсь»[729]. Львов женился на графине Бобринской, которая являлась прямым потомком Екатерины Великой и графа Григория Орлова. Но супруга скоропостижно скончалась, и безутешный князь уединился в Оптиной пустыни, где даже хотел принять постриг. Но старец, с которым князь беседовал на эту тему, счел его недостаточно готовым к монашескому подвигу. Из Оптиной Львов отправился с врачебно-продовольственным отрядом на поля русско-японской войны, где его ближайшим коллегой стал Гучков.
Львов был депутатом I Думы, примыкал к правым кадетам, но затем политической карьере предпочел широкую филантропическую деятельность и, вероятно, участие в масонских организациях (некоторые биографы называли ложи «Возрождение», «Полярная звезда», «Малая медведица»)[730]. Он был широко известен в стране и приемлем как для правоцентристов, так и для многих левых, которые, впрочем, находили его старомодным. «Превосходный организатор и глава земского движения в предреволюционную эпоху, человек, в высшей мере способный внушить уважение, умный, осторожный, тактичный, незаменимый там, где надо сглаживать трения, выбирать сотрудников и налаживать работу, кн. Львов, однако, носил в себе слишком много инерции уходящей в прошлое эпохи…»[731], — замечал эсер Виктор Чернов. В 1913 году Львов от прогрессистской группы гласных Московской думы был избран городским головой, но министр внутренних дел Маклаков его кандидатуру в этом качестве не утвердил. С началом войны князь с присущей ему энергией принялся за знакомую ему общественную деятельность. Комиссаром Красного Креста при Всероссийском земском союзе (ВЗС) и правой рукой Львова стал Александр Гучков.
А вот избранный после Львова и благополучно утвержденный в МВД новый московский мэр Михаил Челноков был избран также главноуполномоченным Всероссийского союза городов (ВСГ) на съезде городских голов, который прошел 8–9 августа 1914 года. Потомственный почетный гражданин, обучался в Лазаревском институте восточных языков, владелец четырех кирпичных заводов в Мытищах, он также представлял правое крыло кадетов, входя в их ЦК и думскую фракцию. «Энергичный, несмотря на сильную хромоту, непоседливый, подвижный… На умном, выразительном лице скользила улыбка старого дядьки, которому приходится мириться с тем, что дети все шалят… Это был самородок, с умом живым и острым, с редким здравым смыслом, с богатым запасом метких словечек»[732], — характеризовала Челнокова соратница по партии. Активным сотрудником Союза городов с первых дней его существования стал Александр Коновалов. В августе 1914 года в ВСГ состояли 140 городов, к декабрю 1915 года -464.
Занимаясь сначала сугубо тыловыми и гражданскими делами, позднее Союзы земств и городов создали объединенный комитет по военному снабжению — Земгор. К 1916 году число контролируемых им заводов и мастерских превысило две тысячи. Самодеятельные земские организации насчитывали около 8000 учреждений, в которых работало около 250 тысяч служащих. Они получали освобождение от военной службы, но носили военного вида форму и были прозваны в народе «зем гусарам и».
Военными поставками должна была заниматься третья всероссийская самодеятельная организация, возникшая в мае 1915 года, когда конференция Всероссийского Совета съездов представителей промышленности и торговли по предложению П. П. Рябушинского, нарисовавшего ужасающую картину с боеприпасами на фронте, приняла резолюцию о создании во всех губерниях военно-промышленных комитетов. Идея состояла в том, что бизнесмены сами наладят производство оружия и боеприпасов при координирующей роли Центрального военно-промышленного комитета (ЦВПК), который должен был вести учет потребностей армии и распределять заказы по региональным отделениям. В течение двух последующих месяцев было создано 78 областных и местных военно-промышленных комитетов, привлечено для обслуживания нужд фронта более 1300 предприятий[733]. В военно-промышленных комитетах по всей стране на 1 октября 1916 года работало более 976 тысяч человек[734], среди них немало героев будущей революционной драмы.
Председателем ЦВПК был избран сначала руководитель Совета съездов Аваков, но затем его сменил… кто же? Гучков. Его заместителем стал Коновалов, членом руководства — князь Львов. Рябушинс-кий возглавил московский ВПК, где его заместителями оказались Челноков и опять же Львов. Круг замкнулся. Три организации, не теряя своей самостоятельности, стали практически единым целым через унию своего руководящего состава.
Царю хорошо было известно об оппозиционных настроениях, царивших в Земгоре и ВПК, но он шел на сотрудничество с ними, видя практическую пользу в подключении бизнеса и общественности к помощи армии. Военно-промышленным комитетам был придан официальный статус. Через них стали осуществляться многие военные заказы. Более того, император пошел на создание при правительстве новых органов военно-экономического регулирования, куда приглашались и правительственные чиновники, и законодатели, и представители самодеятельных организаций. В мае 1915 года было образовано Особое совещание по улучшению снабжения армии. Инициатором его создания был Родзянко, приехавший в Барановичи вместе с банкирами и предпринимателями Литвиновым-Фалинским, Вышнеградским и Путиловым и предложивший эту идею Верховному главнокомандующему Николаю Николаевичу. Он и пролоббировал соответствующее решение императора. Совещание действовало под председательством военного министра и туда входили, словами Родзянко, «не только члены Государственной думы и Государственного совета, но также и представители промышленности, правда, в ограниченном числе, но это обусловилось самой необходимостью — нельзя создавать громоздкую организацию»[735]. 17 августа Николай II подписал закон о формировании уже четырех особых совещаний: по обороне государства, которое возглавил Поливанов, по транспорту — министр путей сообщения Сергей Рухлов, по топливу — министр торговли и промышленности Шаховской, по продовольствию — Кривошеин.
Первое объединенное заседание всех четырех совещаний прошло 22 августа в Зимнем дворце под председательством императора. «Царь, таким образом, привлекал членов Государственной думы не только к законодательной работе, но отдавал в их руки и часть исполнительной власти»[736], — с удовлетворением констатировал участник заседания Василий Шульгин. Создание относительно автономных органов в лице особых совещаний приводило к известному ослаблению властной роли Совета министров и его председателя, отделению управления военной экономикой от общеполитического, обостряло проблему координации и единства государственного управления[737]. Но император полагал, что это не слишком большая цена за подключение бизнеса и парламентариев к созидательной работе.
В конце 1915 и в 1916 году снабжение армии оружием и боеприпасами начало улучшаться, что было представлено прессой и прогрессивной общественностью как результат героических усилий Земгора, ВПК и особых совещаний в борьбе с некомпетентной, продажной и предательской царской бюрократией. Критические замечания в адрес самодеятельных организаций априори объявлялись происками реакции. И любая их деятельность, даже весьма сомнительная в условиях войны, если не сказать большего, встречала бурную поддержку всех политических сил, ориентировавшихся на Прогрессивный блок.
О том, насколько работа этих организаций была действительно плодотворной и насколько она укрепляла российские армию и государство, единого мнения нет. Попробуем разобраться.
Начнем с Земгора. Его организации общественности неплохо справлялись с заготовкой медикаментов, перевязочных средств, хирургических инструментов, белья, теплой одежды, с уходом за ранеными, доставкой их в тыловые госпитали, размещением эвакуируемых, устройством благотворительных столовых, интендантскими поставками кожи и т. д. Однако в деле непосредственной помощи фронту их достижения оставались скромными, Кроме того, следует подчеркнуть, что работа земских органов осуществлялась на субсидии из центральной казны, объем которых постоянно рос. Князь Львов встал на позицию, что коррумпированная царская бюрократия не в состоянии честно и эффективно тратить народные деньги, а потому изначально запросил на нужды Союзов земств и городов миллиард рублей, даже не представив смету расходов. Требование министра внутренних дел Маклакова о введении отчетности было с негодованием отвергнуто. Тем не менее, по настоянию Верховного главнокомандующего Николая Николаевича Союзам была предоставлена неограниченная кредитная линия. Если в конце 1914 года субсидирование их деятельности измерялось суммой 43 млн рублей, то к сентябрю 1916-го достигло 553 млн, при том, что сами земства привлекли за время войны чуть больше 9 млн[738]. А среди расходных статей по-прежнему доминировали традиционные земские затраты на народное образование и здравоохранение.
По поводу эффективности расходования средств для нужд обороны можно привести множество свидетельств людей самых разных политических взглядов. «Во всей русской истории не было института, ресурсы которого тратились таким диким образом, как это было во Всероссийском Земском союзе. Если бы война не закончилась революцией, его руководители, конечно, должны были быть привлечены к следствию»[739], — напишет знакомый нам член Госсовета Владимир Гурко, между прочим, один из авторов программы Прогрессивного блока. Дмитрий Фурманов, будущий комиссар легендарного Чапаева, а в годы мировой войны санитар земского поезда Красного Креста, поражался: «Откуда-то свыше санкционированы все эти шальные расходы, и масса денег уплывает попусту»[740]. Сергей Ольденбург писал, что «большинство учреждений Земгора не имело оборудования и мало понимало в технике дела; местные комитеты были еще беспомощнее, чем центральный; их поставки запаздывали, оказывалось до 50 процентов брака»[741].
А вот что поведал тоже нам известный казанский земский деятель Мельников, перешедший на службу в Министерство земледелия в должности главноуполномоченного по заготовке продуктов для армии: «Земгусары» перебивали работу министерских и интендантских заготовщиков, приобретая продукты по таким ценам, которые решительно ничем не оправдывались. Мои попытки примирить заготовщиков, уговорить их действовать согласованно, полюбовно разделив районы заготовок, не привели ни к чему; «земгусары» довольно нагло заявляли, что не находят нужным заниматься такими «пустяками» и считают важным одно: все, что делается, должно делаться Всероссийским земским союзом»[742]. Существует множество других свидетельств отчаянного бюрократизма, бесхозяйственности, хищений, непотизма, протекционизма в органах Земгора. Нет каких-либо весомых доказательств их большей эффективности по сравнению с госорганами. На заседании правительства 27 февраля 1915 года глава МВД Маклаков возмущался: «Союз — рыло в пушку, но кричит о невинности, жалуется и спорит даже с командующим войсками. Государство не может дальше молчать. Надо порядок, иначе власть растворится в чем-то ей заведомо враждебном»[743]. Стоит ли говорить, что требование отставки Маклакова стало одним из главных лозунгов прогрессивной общественности.
Теперь несколько слов об эффективности работы военно-промышленных комитетов. Поливанов, став военным министром, активно покровительствовал ВПК, тем более что Гучков стал его фактическим помощником (впрочем, в данном случае трудно определить, кто чей помощник). Военные заказы щедро авансировались. Так, уже к концу 1915 года из выделенных ВПК 16 млн рублей авансом было выплачено больше 80 %, причем львиная доля средств распределялась именно через ЦВПК Гучкова, на балансе которого на 1 ноября находилось 13,8 млн рублей. Отдача оказалась небольшой. В августе 1915 года министр торговли и промышленности князь Шаховской направил Поливанову доклад авторитетной военно-технической комиссии с результатами проверки частных предприятий Московского района, где говорилось, что комиссия «при обзоре ею заводов и фабрик не нашла в их деятельности той готовности в деле скорейшего изготовления снарядов, которую неоднократно высказывали заводчики и фабриканты в своих пожеланиях»[744].
У дворцового коменданта Воейкова на руках была ведомость состояния главнейших заказов ЦВПК на 1 января 1916 года: «Так, например, снарядов к бомбометам заказано 3 245 000, подлежало поставке 2 225 750, а сдано 96 136; мин заказано 663 400, подлежало поставке 152 221, а сдано 119 штук и т. д. А куда уходили деньги военно-промышленного комитета, осталось тайной»[745]. Постоянное невыполнение заказов подтверждают и многочисленные архивные документы, которые проанализировал наиболее профессиональный современный историк этого вопроса Олег Айрапетов. По отчету ЦВПК на конец ноября 1915 года единственным выполненным заказом были футляры для фугасов в количестве 1000 штук. К концу декабря Московский ВПК, которым руководил Павел Рябушинский, должен был сдать 225 бомбометов из заказанных 500, но не сдали ни одного. Мин к минометам Дюмезиля было заказано 50 000, поставок не было. Из 3,2 млн ручных гранат было сдано только 15 тысяч. И это в Московском районе, который считался самым передовым с точки зрения выполнения заказов. Основной причиной срывов предприятия называли недостаток топлива и чугуна. А откуда им 8ыло взяться? До 1 июня 1916 года Екатеринославский, Киевский, Одесский, Харьковский, Херсонский ВПК должны были поставить 743 тыс. пудов сортового железа, а на 1 мая сдали 7 тыс. пудов, меньше 1 % заказа. Более или менее регулярные поставки трехдюймовых фугасов по линии ВПК, с нарушением технологии производства, сроков и объемов заказов начались только в октябре 1916 года.
Но, может, частные предприятия за счет большей эффективности демонстрировали и большую производительность, снижали издержки и цены? Ничего подобного. В 1916 году государственный Тульский завод поставлял пулемет вместе с двумя запасными стволами по 1370 рублей, частные предприятия ВПК предлагали за 2,7–2,8 тысячи. Казенные Петроградский и Пермский заводы поставляли 3-дюймовые орудия по цене 5–6 тысяч рублей, а Царицынская группа заводов при помощи ВПК выторговала себе контракт по 10,6 тысячи за орудие (цены ВПК доходили и до 12 тысяч). И так далее. В целом за первые полгода своего существования ВПК выполнили не более 2–3 % полученных заказов. В 1916 году 10 % военных заказов были выполнены комитетами в срок — на сумму в 280 млн руб. Среди региональных ВПК были и свои рекордсмены, вроде Московского, выполнившего заказ чуть более, чем на 50 %, Ревельского — на 14,5 %, но были и Закавказский — 7,1 %, и Вятский, получивший 1,8 млн рублей и не давший вообще ничего. По самым оптимистическим подсчетам, совокупный удельный вклад 1300 предприятий, объединенных ВПК, вдело национальной обороны составил за все время их существования 6–7 %, в стоимостном выражении — всего 800 млн руб[746].
Генерал Курлов (который считал Гучкова главным разрушителем страны), не отрицая пользы от ВПК и Земгора, выражал сомнение, что отпущенные им деньги были бы с меньшей пользой потрачены самим военным министерством, при всех имевшихся в нем хищениях. «Отрицать таковые невозможно, но я не знаю случаев, когда лица, занимавшие в военном ведомстве выдающиеся места, являлись бы самыми крупными поставщиками. Между тем, документально доказано, что некоторые из общественных деятелей, входивших в состав этих учреждений брали на себя многомиллионные спешные подряды предметов военного снаряжения, не имея необходимых для этого материалов, а потому заведомо лишенные возможности их выполнить»[747]. Подобные мнения общественники, естественно, с гневом отвергали как инсинуации нанятых немцами темных сил. На генерала Маниковского, ставившего вопрос о целевом расходовании средств в Земгоре и ВПК, посыпались жалобы в Ставку, и сам Николай II в разговоре с ним посоветовал «не раздражать общественное мнение»[748].
Но не удивительно, что император и правительство отдавали предпочтение развитию казенной промышленности, чем вызывали еще большее озлобление предпринимателей и общественных организаций. В феврале 1916 года специально для борьбы за свертывание казенного производства был создан Совет съездов представителей металлообрабатывающей промышленности, который направил премьеру записку: «Путь насаждения новых казенных заводов, на который, по-видимому вступает военное ведомство, представляется в высшей степени опасным. Целесообразная промышленная политика… должна искать решения вопроса в частной промышленности»[749]. Правительство так не думало. Гучков и входящие в ВПК заводчики негодовали по поводу недополученной прибыли. Особенно после того, как на место Поливанова пришел генерал Шуваев, опытный тыловик, не расположенный проявлять щедрость в отношении военно-промышленных комитетов.
Но, может, в Особых совещаниях, заседая вместе с правительственными чиновниками, представители общественности и депутаты вносили вклад в обеспечение обороноспособности? Да нет, заседания использовались в основном для критики власти, а сами Совещания довольно быстро превратились в место для игры в перетягивание каната между правительством, пытавшимся установить хоть какой-нибудь контроль над расходованием денег самодеятельными организациями, и ими самими, видевшими в таком контроле зажим свободной гражданской инициативы.
Для Курлова и многих его единомышленников из правого лагеря польза от работы самодеятельных организаций «парализуется вредом, нанесенным особым совещанием и военно-промышленным комитетом государственному строю России. Подобно земскому и городскому союзу, они образовали дополнительное сорганизованное «правительство», задачей которого было уничтожение существовавшей власти»[750]. Вклад всех этих организаций в дело революции действительно трудно переоценить. Именно в земгоровских кругах родилась идея отстранения императора от престола (впрочем, августа 1915 года вряд ли можно провести какую-либо разграничительную черту между Союзами земств и городов, военно-промышленными комитетами и Прогрессивным блоком в Государственной думе и Государственном совете).
Когда эти круги пришли к мысли о свержении? О вендетте Гучкова с императором нам уже известно. А что другие лидеры прогрессивной общественности? Сергей Мельгунов обратил внимание на рассказ одного из лидеров Союза городов кадета Николая Астрова о том, как при встрече Николая II в Москве летом 1914 года князь Львов вынес впечатление, что с таким царем победить немцев нельзя. «Что же, в таком случае — «президент республики»?» — формулировал свое впечатление Львов, садясь с Астровым в автомобиль. Оба собеседника промолчали. Мельгунов делает вывод о том, что идея отстранения царя промелькнула в голове Львова уже в первые дни войны. Впервые же вполне конкретно мысль о негодности монарха или даже замене династии прозвучала в июне 1915 года на совещании оппозиционеров, проходившем дома у Коновалова[751]. После этого на самых различных совещаниях эта мысль озвучивается снова и снова.
Начало борьбы ВПК и Земгора с императором следует отнести к концу лета 1915 года, когда они вслед за Прогрессивным блоком Думы призвали к созданию кабинета народного доверия, а их лидеры стали усиленно доказывать, что правительство не в состоянии выиграть войну. На приватном совещании в начале августа дома у Рябушинского, которого посетили Челноков, депутаты Мосгордумы и полтора десятка крупных предпринимателей, гостеприимный хозяин произнес речь, «в коей, указывая на серьезное внутреннее положение, переживаемое страной, на бездарность, полную бездеятельность правящих классов и неспособность правительственного элемента сорганизовать страну для победы, доказывал необходимость для всех общественных элементов, своевременность вступить на путь полного захвата в свои руки исполнительной и законодательной власти»[752].13 августа принадлежавшая Рябушинскому газета «Утро России» напечатала циркулировавший в думских кулуарах список «кабинета обороны», где премьером был князь Львов, министром внутренних дел — Гучков, главой МИДа — Милюков, министром финансов — Шингарев, путей сообщения — Некрасов, торговли и промышленности — Коновалов, земледелия — Кривошеин. В списке были также Поливанов, Савич, Ефремов, Владимир Львов, Василий Маклаков и граф Игнатьев. Забегая вперед, скажу, что во Временном правительстве, которое будет сформировано 2 марта 1917 года, не из этого списка будет только четыре фамилии (Терещенко, Керенского, Годнева и Мануйлова). Всех этих людей объединяла принадлежность к Земгору, ВПК, Прогрессивному блоку Думы, либеральному крылу правительства. И очень многие из них, как потом выяснилось, состояли в масонских ложах.
Еще в конце августа 1915 года земгоровцы были настроены на мирные методы борьбы за новое правительство. На собрании московской общественности на квартире Челнокова, где были также Львов, Рябушинский, Коновалов и другие, возобладало мнение городского головы, который заявил, что «еще далеко не исчерпаны все средства воздействия со стороны общества, что переговоры с правительством вести еще можно, и требования Прогрессивного блока не должны ставиться ультимативно»[753]. Событием, приведшим к переходу самодеятельных организаций к тотальной и радикальной оппозиции, стало объявление 3 сентября перерыва в заседаниях Думы. На 7 сентября были назначены экстренные съезды Земского и Городского союзов.
А накануне на квартире московского мэра состоялось подготовительное собрание с участием думцев, где тон задавали сам Челноков, князь Львов, Милюков, Шингарев, Коновалов, Маклаков, лидеры Союзов и ВПК. Именно на этом собрании было решено, что земгоровцы примут знамя борьбы с режимом из рук обреченной на длительное бездействие Думы. И именно на нем был впервые озвучен тот анализ внутриполитической ситуации в стране, от которого оппозиция уже не откажется до самой революции и который основывался на детально выстроенной концепции «блока черных сил». Суть этой концепции внимательно записали осведомители Московского охранного отделения. «В противовес «Прогрессивному блоку» и всей стране, жаждущей победоносного конца войны, образовался другой блок, черный блок, в состав которого входят германофильская придворная военная партия, меньшинство Совета министров в лице Горемыкина и Хвостова и правые крылья обеих законодательных палат. Первой целью этот блок поставил захват в свои руки Государя. Для этого необходимо было удаление от Государя наиболее верных ему людей… Вторая цель придворной партии — создание бессильного и безвольного правительства, которое не хотело бы или не смело бы сказать Государю правду в глаза. Для осуществления этой цели необходимо поддерживать во главе правительства такого старца, как Горемыкин… Третьей целью блока было удаление великого князя Николая Николаевича… Государь становился непосредственно ответственным за поражение армии, каковое обстоятельство, при нерешительности Государя, открывает возможность всегда отговорить его от принятия решительного сражения, которое подвергло бы риску целость армии. Это обстоятельство, в свою очередь, открывает надежду, что Государя при известной обстановке легче будет уговорить изменить союзникам и заключить сепаратный мир, чем решиться на генеральное сражение… Заключение же сепаратного мира составляет основную цель стремлений черного блока… Для германофильской придворной партии, связанной тесными и неразрывными кровными и национальными узами с германской военной аристократией и вместе с нею преклоняющейся перед Вильгельмом, сепаратный мир это не только поддержание вековых и милых сердцу связей, но и сохранение своего положения при русском дворе»[754]. Главой немецкой партии объявлялась императрица Александра Федоровна.
Эта концепция ляжет в основу идеологии, агитации и пропаганды всех оппозиционных партий и групп, знаменем Прогрессивного блока и социалистов, ляжет в основу донесений всех западных дипломатических миссий. Ее озвучат тысячи ораторов и авторов, миллионы голосов в России и по всему миру. Концепция не была основана ни на чем, кроме воспаленной фантазии ее авторов.
На следующий день ее озвучат на объединенном съезде Земгора. «С утра 7 сентября и в течение следующих суток происходило ознакомление членов съезда, действительно представляющих земские и городские самоуправления империи, с результатами, к которым пришло подготовительное совещание на квартире у Челнокова. Разоблачения эти произвели на членов съезда ошеломляющее впечатление. Общее возмущение непрерывно растет»[755]. Многие приписывали авторство концепции Гучкову. Он славился как мастер производства и распространения слухов. Точных сведений нет. Но что абсолютно достоверно, так это участие пропагандистского аппарата ЦВПК и Земгора в устном и печатном доведении концепции «черных сил» до широких слоев трудящихся масс города и деревни.
27 сентября 1915 года в «Русских ведомостях» появляется статья одного из лидеров Прогрессивного блока кадета Василия Маклакова, старшего брата министра внутренних дел, под заголовком «Трагическое положение», которую справедливо расценили как едва закамуфлированный призыв к перевороту. «Вы несетесь на автомобиле по крутой и узкой дороге. Один неверный шаг, и вы безвозвратно погибли. В автомобиле — близкие люди, родная мать ваша. И вдруг вы видите, что ваш шофер править не может; потому ли, что вообще не владеет машиной на спусках, или он устал и уже не понимает, что делает, и ведет к гибели и вас, и себя… К счастью, в автомобиле есть люди, которые умеют править машиной, им надо поскорее взяться за руль. Но задача пересесть на полном ходу нелегка и опасна; одна секунда без управления — и автомобиль будет в пропасти. Однако выбора нет — вы идете на это. Но сам шофер не идет». Описывая все опасности выкидывания шофера, Маклаков заключал: «Что будете вы переживать, если ваша мать, при виде опасности, будет просить вас о помощи и, не понимая вашего поведения, обвинит вас за бездействие и равнодушие»[756].
Именно с сентября 1915 года начинается планомерная подготовка к свержению Николая II. Помимо чисто пропагандистской работы, эта подготовка шла по линии привлечения на свою сторону максимального количества сторонников в верхушке госаппарата и, прежде всего, в верхушке армии. Другое важнейшее направление — создание опоры в тех социальных силах, которые способны были обеспечить успех восстания на улицах столиц, в первую очередь в армейской массе и организованном рабочем движении.
В деле обработки военной верхушки огромную роль играли Особые совещания и те возможности, которые открывала деятельность ЦВПК на фронте. Регулярная работа Совещаний началась как раз в сентябре. Вот рассказ очевидца — либерального министра князя Всеволода Шаховского — о заседаниях Особого совещания по обороне под руководством Поливанова: «Председатель совещания допускал свободное обсуждение политических вопросов, которые возбуждались, главным образом, Родзянкой и Гучковым, и, таким образом, мало-помалу совещание это обратилось в новую политическую говорильню. Для примера укажу, что, например, Гучков заявил в заседании, что если бы Россией управлял германский генеральный штаб, то он делал бы именно то, что делает наше правительство. И, несмотря на такие выходки, Председатель ни разу не остановил такого рода выступления и не призвал к порядку. Его главные помощники, генералы Маниковский и Лукомский, так же, как и он сам, заискивали перед разнузданной общественностью, для которой военное министерство открыло все двери. Но если Поливанов так искал популярности через Особое совещание, то уж в Государственной думе он переходил всякие пределы»[757].
«Заискивавший» генерал Маниковский, на котором лежала реальная ответственность за обеспечение армии вооружением, человек, которого уважали и в военных, и в общественных кругах, тоже был не в восторге от работы ОСО: «Большинство же совещания… состояло из общественных деятелей, которые ставили себе определенную задачу — доказать во что было то ни стало, во-первых, полную несостоятельность военного ведомства в деле обеспечения армии боевыми припасами и, во-вторых, что все спасение Родины — в руках только их, общественных деятелей… Все, кто противился такой политике Особого совещания и старался доказать, что и главные управления (военного министерства — В. Н.) кое-что делают, а главное, могут сделать значительно больше, если только им не будут мешать, не будут их травить… — все такие протестанты безжалостно изгонялись из совещания и из управлений как «вредные» люди старого бюрократического режима, неспособные проникнуться новыми веяниями и виновные во всех наших бедах». Для увольнений даже высших офицеров и генералов не нужны были доказанные обвинения, порой достаточно было «обоснованных подозрений» Родзянко, Гучкова, Протопопова, Милюкова, Коновалова[758].
О значении ЦВПК для революционной работы в армии можно составить некоторое представление из свидетельств Константина Глобачева: «Комитет являлся, так сказать, той легальной возможностью, где можно было совершенно забронировано вести разрушительную работу для расшатывания государственных устоев, создать до известной степени один из революционных центров и обрабатывать через своих агентов общество и армию в нужном для себя политическом смысле… Агенты комитета и сам председатель постоянно выезжали на фронт для постепенной подготовки оппозиционного настроения среди командного состава, причем Гучков брал на себя главнокомандующих фронтами и командующих армиями… Рекламируя свою деятельность по снабжению армии, Комитет в то же время старался обесценить, очернить и скомпрометировать действия идентичных правительственных органов и создать такое впечатление в широких кругах, что единственным источником питания боевым снаряжением армии является общественная организация Центрального военно-промышленного комитета. Словом, не будь этого Комитета, армия осталась бы без пушек, без ружей и без снарядов»[759].
Для работы в армейской массе незаменимы были «земгусары». Десятки тысяч молодых людей в стилизованной военной форме, излюбленный объект для газетных фельетонов и предмет насмешек и презрения в войсках, разъезжали по фронтам и всей необъятной стране, выясняя потребности армии и размещая военные заказы, а заодно несли людям слово «правды». Начальник Московского охранного отделения Мартынов так описывал облик «боевиков» образца 1915–1916 годов: «Они не вооружены больше револьверами; на ремне, перекинутом через шею, уже не прикреплена бомба, как это было обычно в 1905–1906 годах; нет, на этом ремне висит теперь безобидный полевой бинокль, дополняя установленную декоративную форму «земгусаров»… Новые боевики вооружены еще одним оружием в борьбе против своего правительства и верховной власти — это оружие старо, как мир, но оно оказывается сильнее бомб: это клевета! Под ее ударом падет историческая Российская Верховная Власть»[760]. Можно не вполне верить представителю охранки, но нет оснований не верить Николаю Мельникову, входившему в высший орган управления Союза земств — его съезд (который, кстати, практически не собирался), который не видел оправдания «революционной пропаганде, которая велась агентами Союза среди солдат и мелкого офицерства. Это — не клевета, и об этом я неоднократно слышал от лиц хорошо осведомленных и заслуживающих полного доверия. Кн. Георгий Евгеньевич это знал, но никаких мер к прекращению этого зла не принимал. Наоборот, как бы сочувствуя такой «работе», он допускал в свои кадры значительное количество заведомых революционеров». При этом Мельников подчеркивал, что подавляющее большинство земских деятелей на местах не только не поддерживало революционную деятельность центральных органов Союзов, но вообще не знало ни о какой их деятельности, поскольку «оторвавшийся от периферии центр Всероссийского земского союза остался работать сам по себе как прикрывшаяся земским флагом политическая организация, а создавшие его земства действовали каждое отдельно как организации деловые»[761].
Путь завоевания трудящихся масс объяснял зампред ЦВПК Коновалов: «Под прикрытием работы на оборону необходимо создание целого ряда новых всероссийских союзов — рабочего, кооперативного, торгового, крестьянского и других. По организации их все они вместе со Всероссийскими земскими и городскими союзами и военно-промышленными комитетами должны выделить из своей среды высший орган, который явился бы для всех них единым направляющим центром и был бы штабом общественных сил всей России или, вернее, Союзом союзов»[762].
Развертывание антиправительственного пролетарского движения осуществлялось через создание рабочих групп ВПК. Рабочим оборонных отраслей было предложено направлять своих представителей в губернские военно-промышленные комитеты. Гучков начал создавать рабочие группы ВПК в Петербурге, Коновалов — в Москве, Терещенко — в Киеве. Меньшевики и другие оборонцы идею поддержали, тогда как большевики и остальные пораженцы решили выборы в ВПК бойкотировать, что было отражено в специальных решениях Петербургского комитета и Русского бюро РСДРП(б). В столице каждая тысяча рабочих посылала одного выборщика на собрание, которое проходило в помещении Соляного городка.
Охранное отделение отслеживало происходящее: «Делегаты, собравшись в 12 часов дня, до глубокой ночи ни к каким положительным результатам не пришли, так как приблизительно половина их, а именно большевики как пораженцы, решительно отказались от вхождения в буржуазное учреждение, работающее для войны»[763]. Не меньше полиции кампанией бойкота, приведшей к срыву выборов, был доволен Ленин, который из швейцарского далека писал: «Впервые за время войны… эти выборы притянули действительно массы пролетариев к обсуждению и решению основных вопросов современной политики, показали нам настоящую картину того, что есть в социал-демократии как массовой партии»[764].
Большевистская агитация за их бойкот и нежелание сознательных пролетариев сотрудничать с буржуазией привели к тому, что далеко не везде рабочие группы удалось сформировать. Лишь в 76 военно-промышленных комитетах из имевшихся 244 удалось провести выборы, причем рабочие группы реально были созданы в 58 ВПК[765]. Но, главное, Гучкову все-таки удалось провести повторные выборы в Петрограде. Хотя они вновь были пробойкотированы большевиками, в результате индивидуальной селекции выборщиков на заводах, махинаций и подлога к концу ноября рабочая группа столичного ВПК была сформирована под руководством Кузьмы Гвоздева, неоднократно арестовывавшегося с 1902 года эсера, переметнувшегося к меньшевикам. А Гучков позаботился о том, чтобы они ни в чем себе не отказывали и занимались «правильным» делом.
«Рабочая группа… имела свое отдельное помещение, свои отдельные заседания, свое делопроизводство и полную связь с заводами и фабриками, — констатировал Глобачев. — Это был, так сказать, в малом масштабе Совет рабочих депутатов. В общих собраниях ЦВПК рабочая группа мало интересовалась вопросами снабжения, выдвигая на очередь вопросы исключительно политического характера»[766]. Глобачев действительно подметил главное: для нужд борьбы с Николаем II Гучков в лице рабочей группы ЦВПК создал фактически Совет рабочих депутатов. Тот Совет, который формально возникнет в первый же день Февральской революции, будет инициирован именно руководителями рабочей группы ЦВПК.
«Гвоздев и все рабочие представители были известны розыскным органам не как техники, а как социалисты, представляющие собой величины в революционном мире. Нисколько не способствуя практическим целям комитетов, они тотчас же создали на заводах революционные ячейки и постепенно приобрели значение руководителей массами»,[767] — отмечали спецслужбы. Свою деятельность рабочая группа ЦВПК — эта, по идее, патриотическая организация — начала с заявления: «Учитывая нынешнюю ситуацию в стране и потребности ее обороны… и считая единственным выходом… полный разрыв с существующим режимом, рабочий класс сейчас не может, не обманывая себя и народ, взять на себя ответственность за оборону страны»[768]. Стоит ли удивляться, что именно с созданием рабочей группы ЦВПК стали происходить первые с начала войны массовые забастовки на оборонных предприятиях, начиная с важнейшего — Путиловского завода.
Размах забастовок к началу 1916 года стал настолько широк, что Алексеев подал императору докладную записку с предложением разгрузить столицу от рабочих путем эвакуации части заводов в глубь страны. Прослышав про это, рабочая группы ЦВПК выступила с обращением, где, в частности, говорилось: «Целый ряд законов, произведенных в порядке 87 ст., порядки и обязательные постановления военной власти, отдающей рабочих в распоряжение военно-полевых судов, превращающей рабочие массы, лишенные к тому же малейшей видимости свободы коалиций, в закрепощенных рабов, определенно толкает их к стихийному протесту. Стачка становится единственным выходом, в котором по всяким заводам выливается такой протест». О чем только сожалели гвоздевцы, так это о спорадичности выступлений пролетариата, которым следовало придать общероссийский, скоординированный с другими общественными организациями размах[769]. За подобное выступление в любой воюющей в стране легко могли поставить к стенке, у нас же это заявление цензура лишь не разрешила к открытой печати, поэтому оно распространялось нелегально.
Гвоздев сотоварищи потребовали провести всероссийский съезд рабочих для создания общенациональной организации по типу земских. «Съезд этот должен быть созван — этот факт считается предрешенным — под флагом военно-промышленного комитета, — сообщало Московское охранное отделение. — Деятельное содействие созыву этого съезда оказывают: бывший председатель 3-й Государственной думы А. И. Гучков, член Государственной думы А. И. Коновалов, член Государственного совета П. П. Рябушинский»[770]. Действительно, за эту идею единогласно проголосовали делегаты проходившего 26–29 февраля 1916 года Всероссийского съезда ВПК, который даже создал организационную комиссию и выработал программу будущего рабочего съезда.
Надо сказать, что множеству российских предпринимателей эти игры с рабочим движением не нравились. Тем более что собрания по выборам делегатов на рабочий съезд превращались не только в антиправительственные и пораженческие, но и антикапиталистические митинги. Но руководство ВПК это, похоже, мало смущало. Оно все более азартно делало ставку на развертывание рабочего движения, которое надеялось контролировать.
Итак, с осени 1915 года самодеятельные организации перешли к прямой конфронтации с властями. Ни на день не прекращались волны все новых «разоблачений» в прессе, любой политик, сотрудничавший с властью, подвергался жесточайшей обструкции в олигархической периодике. Шла активная деятельность, направленная на установление связей в армии, изыскание способов давления на императора или подготовки дворцового переворота. Полагаю, Николай II проявил очевидную недальновидность, не только разрешив деятельность Земгора и ЦВПК, но и обеспечив им огромное государственное финансирование, которое шло не только на нужды обороны, но и на борьбу с режимом. Власть самым щедрым образом финансировала собственное свержение. Расчет на то, что оппозиционеры в трудный час проявят патриотизм или, посаженные на финансовую иглу госсубсидий и военных заказов, ослабят натиск на государство, оказался несостоятельным. Сотни миллионов рублей получил под свой контроль человек — Гучков, — который находился под негласным надзором полиции! Он же при министре Поливанове во многом влиял на военное ведомство и на работу Особого совещания по обороне! И при этом не скрывал цели борьбы с императором, о чем последнему было известно! Николай кровавый, как его звали социалисты, явно был не кровожаден.
Ас 1 января 1916 года Гучков и Рябушинский пополнили ряды парламентской оппозиции после избрания в Государственный совет.
Масонство
Одна из самых загадочных и запутанных страниц в истории революции — роль в ней масонских организаций. История русского масонства (да и не только русского) — сплошная тайна. Прежде всего потому, что масоны старались не оставлять следов. По авторитетному свидетельству Александра Керенского, в ложах сохранялась «непременная внутренняя дисциплина, гарантировавшая высокие моральные качества членов и способность хранить тайну. Не велись никакие письменные отчеты, не составлялись списки членов лож. Такое поддержание секретности не приводило к утечке информации о целях и структуре общества»[771]. Его дополнял не менее авторитетный масон Гальперн: «Члены одной ложи не знали никого из других лож. Масонского знака, по которому масоны в других странах опознают друг друга, в России не существовало. Все сношения ложи с другими ячейками организации проходили через одного председателя ложи — Venerabl’я»[772]. Разглашать сам факт принадлежности к масонам запрещалось, большинство тайн участники лож унесли с собой в могилы, не желая создавать проблем себе и своим братьям. Знаменитая революционерка, издательница и лидер эмигрантского движения Екатерина Кускова в 86-летнем возрасте напишет своему корреспонденту из женевского далека в 1955 году: «До сих пор секреты этой организации не разглашались, и тем не менее организация была весьма разветвленная. Ко времени Февральской революции сеть лож покрывала всю Россию. Здесь в эмиграции живут многие члены этой организации, но все они хранят молчание. И они будут молчать в дальнейшем из-за людей в России, которые еще не умерли»[773]. Молчание масонов в эмигрантском далеке объяснялось и подмеченным у них историком Аврехом чувством «неловкости и даже некоторого стыда перед своей публикой»[774].
Кроме того, сама тема была изрядно дискредитирована еще в предреволюционные годы, когда тема «жидомасонского заговора» была исключительно популярна в черносотенной журналистике, а затем была творчески развита в правонационалистической литературе. Известный эмигрантский историк Борис Николаевский замечал, что в подобного рода литературе «крупицы правды так безнадежно тонут в огромной массе злостной лжи и бредовых измышлений столь специфического характера, что вся она в целом только отталкивает беспристрастного читателя, вызывая у него, в качестве первой и более чем естественной реакции, желание как можно дальше отойти от этой темы, вокруг которой переплелись так много нечистых и нечестных интересов»[775]. В Советском Союзе тема масонства в революции резко всплыла и почти сразу была дискредитирована в 1970-е годы с выходом книги очень плодовитого историка Николая Яковлева «1 августа 1914 года», где стала одной из центральных[776]. Как выяснилось, в основу книги легли любезно предоставленные автору архивные фонды КГБ, что дало очевидную достоверность в глазах одних: где еще могут храниться сведения о масонах, кроме как в архивах спецслужб. И вызвало полное отторжение у других, полагавших, что руками Яковлева была осуществлена очередная комитетская провокация Юрия Андропова и Филиппа Бобкова. Кроме того, авторитетные советские историки — академик Исаак Минц, Евгений Черменский — обвинили Яковлева в стремлении (вслед за эмигрантским автором Георгием Катковым) возродить старый миф черносотенцев о масонах как организаторах русской революции, чтобы опорочить все освободительное движение[777]. Масонская тема до сих пор отвергается рядом серьезных отечественных историков (например, Поликарповым), полагающих, что в ее освещении господствует «авантюрно-опереточная стилистика, привлекательная для любителей остросюжетной дешевки и удобная для пропаганды черносотенства»[778].
Среди серьезных ученых первым о роли масонов в революции заговорил Сергей Мельгунов в 1931 году, знавший о них «уже потому, что меня туда звали». Он был информирован: «Под внешним масонским флагом хотели достигнуть того политического объединения, которое никогда не давалось русской общественности… Мне кажется, что масонская ячейка и была связующим как бы звеном между отдельными группами «заговорщиков» — той закулисной дирижерской палочкой, которая пыталась управлять событиями»[779]. Но даже Мельгунов, самый скрупулезный историк революции, по косточкам разбиравший каждый факт из жизни любой особы или организации, в этом вопросе (в предисловии в первому французскому изданию своей нашумевшей книги «На путях к дворцовому перевороту») как будто спотыкался: «Мы видим несомненную связь между заговорщицкой деятельностью и русским масонством времен мировой войны. Но здесь передо мной табу уже по масонской линии. Современнику очень щекотливо раскрывать чужие тайны»[780]. Впрочем, и самому Мельгунову, как уверяла Кускова, «почти ничего не известно».
Львиную долю сведений о масонах долгое время представляли их переписка, кулуарные интервью, обрывки в мемуарах. Многое поведали некоторые видные масоны историку Борису Николаевскому. Первые документы были опубликованы в середине 1960-х в Лондоне Борисом Элькиным, получивший доступ к архиву «Великого Востока Франции», куда для официальной регистрации подавались списки возникавших в России лож. С эмигрантскими масонскими архивами, как бы обрывочны они ни были, работали писательница Нина Берберова, историк Серков, вышли истории масонства, написанные самими масонами — Кандауровым, Бурышкиным. Стали доступны материалы царского Департамента полиции, следственные дела советских спецслужб. За рубежом и в России появились серьезные научные исследования. Сегодня даже академические энциклопедии и биографические словари с достаточной долей уверенности относят исторических персонажей к тем или иным известным ложам. Тайна раскрылась. Хотя явно далеко не вся и далеко не в точном виде. Но о чем вообще мы знаем точно?
Появление ордена масонов, или вольных каменщиков, относится к Средним векам, когда в Западной Европе возникла потребность в организации, передающей из поколения в поколение секреты строительства огромных готических соборов и дворцов. Бог у членов этой организации получил титул Великого Архитектора и Великого Строителя, а молоток, угольник, циркуль и другие инструменты каменщиков стали их символами. Интересы масонов, к которым присоединялись люди разных сословий, в том числе — и высших, росли от строительства прекрасных зданий к строительству истинных форм жизни, они становились продолжателями дела Господа на земле.
Духовное, или умозрительное масонство берет свое начало с образования в 1717 году Великой ложи Англии. Его конечный идеал — создание на планете некоего совершенного общества посредством воспитания членов в духе свободы, равенства, братства и солидарности. «Масонство есть всемирный союз, покоящийся на солидарности. Цель масонства — нравственное совершенствование человечества… Конечное стремление масонов — объединение на основе свободы, равенства и братства всех людей, без различия рас, племен, наций, религий и культур в один всемирный союз для достижения царства Астреи, царства всеобщей справедливости и земного Эдема»[781], — говорится в конституции Великой ложи Франции. С точки зрения этой, весьма космополитической идеологии, препятствием к раю на земле служат национальные государства, которые должны пасть перед единым сверхгосударством, в котором мерилом всех вещей станет человеческий разум. Понятно, чей разум.
Масонство, как и многие другие новшества, были занесены в Россию во времена Петра I, есть сведения, что первыми нашими вольными каменщиками были его сподвижники Лефорт и Гордон. Первым гроссмейстером стал капитан Джон Филипс, назначенный Великой Лондонской ложей в 1731 году. Присоединение собственно русских к ложам началось во времена Елизаветы Петровны, когда в масонских реестрах появились фамилии Голицыных, Сумарокова, Дашкова, Воронцова. Причины быстрого распространения масонства дореволюционный историк Пыпин видел в том, что его «идеалы, как бы ни были они отвлечены и неясны, дольше могли оставаться единственным нравственным руководством и стремлением»[782]. Масонами были весьма достойные люди среди которых — Суворов, Кутузов, Карамзин, Грибоедов, Пушкин, Сумароков, большинство профессоров Московского университета в первые десятилетия его существования. Из поколения в поколение в масонские ложи входили представители таких еще не называвшихся, но не менее известных фамилий, как Лопухины, Тургеневы, Татищевы, Бутурлины, Гагарины. Нарышкины, Орловы, Трубецкие, Муравьевы[783].
Масонство в России неоднократно запрещалось. Первой это сделала императрица Екатерина II в связи с делом литератора Новикова. Затем Александр I, хотя, как и его отец Павел I, был связан с Мальтийским рыцарством (как некатолики, они не могли стать полноценными рыцарями). Еще более жесткие запреты ввел Николай I, когда выяснилось, что из 27 преданных суду декабристов 23 принимали участие в работе масонских лож[784]. Тайная же деятельность масонов продолжалась, особенно в виде оккультных групп и кружков.
Многие наши соотечественниками, годами жившие на Западе, становились членами ведущих зарубежных лож. Масонами были такие разные люди, как анархист Бакунин и изобретатель лампочки накаливания Павел Яблочков. В начале XX века членами русских лож в Париже, которые носили название Гора Синай, Космос (посвящали и в другие ложи), были философ-позитивист Вырубов, университетские профессора Ключевский и Котляревский, поэт Волошин, писатель Амфитеатров, журналист Немирович-Данченко и другие[785].
Как и другие общественные организации, ложи начали активно расти после 1905 года, хотя масонство так никогда и не будет легализовано. Примечательно, что из трех основных направлений масонства — политическое, мистическое и нравственное — в России слабее всего было представлено последнее, которое доминировало, скажем, в Англии, где масонам прямо запрещалось «вмешиваться в заговоры и конспирации против мира и благоденствия народов» или «нарушать постановления высших властей».
Оккультизм и мистика в России зашкаливали, существовали тысячи кружков, некоторые из которых ассоциировались с масонством — филалеты, розенкрейнцеры, мартинисты и т. д. К ним принадлежали и видные представители императорской фамилии. Великие князья Георгий Михайлович, Николай и Петр Николаевич были членами французского ордена мартинистов, считающего себя законным наследником учения философа XVIII века Сен-Мартена. Активным участником этого ордена называли модного ясновидца и гипнотизера Нивьер-Вашоля Филиппа, который через супругу великого князя Николая Николаевича Милицу познакомился с императорской четой, и Николай II якобы получил посвящение в мартинисты в мистической ложе Креста и Звезды. Великий князь Александр Михайлович был членом французского же ордена филалетов[786]. Хотя, конечно, мистические ордена не были масонскими организациями даже в не самом строгом смысле этого понятия.
Ну и, конечно, спецификой нашей страны стало стремительное распространение политического масонства, что было характерно исключительно для французской традиции. Как справедливо заметил Мельгунов, «русское масонство возродилось в начале 1900-х гг. и связано было с французскими ложами»[787]. Современный историк Шубин подтверждает: «Масонство было модной игрой российской элиты между двумя революциями, элементом культуры Серебряного века, заимствованным из Франции (прежде всего от ложи «Великого Востока Франции»)[788]. Человеком, который обеспечил связь русского и зарубежного масонства, стал известный профессор истории, права и социологии, академик Петербургской академии наук и множества европейских академий Максим Ковалевский.
Он учился и преподавал в Берлине, Париже, Лондоне, Оксфорде, Вене, Брюсселе, Стокгольме, Сан-Франциско, Чикаго и т. д., писал книги о средневековой Англии, о происхождении демократии, о докапиталистической экономике Европы. С 1887 года, когда его за политические взгляды уволили из Московского университета, он жил за границей и вернулся в августе 1905 года. Князь Александр Голицын зафиксировал его появление в родном Харьковском уезде: «На нашем горизонте появился М. М. Ковалевский, крупный ученый, принужденный покинуть свою ученую карьеру в России и эмигрировать во Францию еще во времена царствования императора Александра III. Крупный землевладелец нашего уезда со старинной барской усадьбою, он устроился во Франции безбедно, приобрел прекрасную виллу в Ницце и продолжал свою ученую деятельность в Сорбонне. М. М. Ковалевский прибыл в Харьков еще 10 сентября 1905 года и на следующий день в Актовом зале университета, на торжественном заседании Юридического общества, сделал доклад о Законе 6 августа и, разумеется, беспощадно раскритиковал его… На лестнице, на крыльце, на улице стояли толпы народа»[789]. Ковалевского изберут от Харькова в Думу, а затем от академического сообщества — в Государственный совет. Он входил в несчетное количество общественных организаций, советов, комитетов. Прогрессивная общественность хотела видеть Ковалевского везде, он был нарасхват Но только посвященные знали, что именно он наделен Великим Востоком Франции полномочиями по открытию масонских лож внутри России.
Зачем французскому масонству нужна была Россия? Великий Восток шел своим путем, за что его не признавали все классические ордена. В 1880-е годы он исключил из устава всякую религиозную символику, потребовал отделения церкви от государства. Великий Восток чуть ли не открыто участвовал в политике, инициировав даже создание во Франции массовой партии радикалов и радикал-социалистов. Масонов весьма интересовали международные дела. С одной стороны, они поддержали линию официального Парижа на укрепление союза с Россией в преддверии предстоявших столкновений с Германией для возврата Эльзаса и Лотарингии и были не прочь подкрепить этот союз по масонской линии через родственные послушания. С другой стороны, французским масонам очень не нравился российский режим, который мешал реализоваться их уставным идеалам свободы, равенства и братства. Редакционная коллегия ведущего масонского журнала «Акация» во главе с его главным редактором Лимузеном полагала: «Как и Людовик XVI, Николай II несет ответственность за своих предков, организовавших гибельный для страны режим». Лимузен доказывал, что до возникновения Соединенных Штатов Европы для восстановления равновесия сил «следовало бы использовать возможную революцию для восстановления Польши, защитного вала Европы, а остальную часть России разделить на три-четыре страны»[790].
А зачем в самой России, где и так была уйма партий и движений, понадобились еще и масонские ложи? Кускова с явным раздражением много десятилетий спустя объяснит это в письме непонятливому Дану: «Вы забываете, что 9/10 русских людей были не только беспартийны, но они ненавидели партии и партийность. Эту… голую в смысле политическом среду надо было прежде всего вычистить. Этой работой мы и занимались». И в другом письме: «Почему была выбрана такая форма? Чтобы захватить высшие и даже придворные круги. На простое название политическое они бы не пошли»[791].
Первоначально для целей продвижения масонства Ковалевский использовал лекторский кружок Русской высшей школы социальных наук. Разрешение от Великого Востока Франции на формальное открытие лож внутри самой России пришло в 1906 году. Первой стала московская ложа «Возрождение». Протокол учредительного собрания от 15 ноября 1906 года подписали Ковалевский, Василий Маклаков, Сергей Котляревский, Владимир Немирович-Данченко, а также Баженов, Аничков, Лорис-Меликов, Гамбаров, де Роберти. Одновременно они направили в Париж послание: «Желая систематически работать над развитием масонства и общего блага человечества, просим вас о приеме в какую-либо федерацию Великого Востока, предоставив нам символическую конституцию, которая узаконит ложу французской системы, основанную нами временно на Востоке Москвы… Мы обещаем непоколебимо оставаться приверженцами Великого Востока Франции, точно соблюдать его устав и общий регламент, точно выполнять обязательства, вытекающие из них для лож и франкмасонов». Приложенный к документу список содержал также фамилии известного адвоката кадета Кедрина и князя Бебутова, уже имевших степень мастера. В списке «Возрождения» от 1908 года значились также фамилии принятых на месте адептов: адвокатов Сахарова, Обнинского, Голдовского, Балавинского, бывшего замминистра внутренних дел Урусова, драматурга Дворжака, актера Сумбатова-Южина.
Наиболее полный список основанной чуть позже петербургской ложи «Полярная звезда» от 9 мая 1908 года насчитывал 19 фамилий, среди них те же Кедрин, Бебутов, Маклаков, Немирович-Данченко. Из новых лиц — граф Орлов-Давыдов, адвокаты Маргулиес, Переверзев, Колюбакин, Болотин, Кальманович, вице-директор Императорской публичной библиотеки Браудо, видный кадет Шингарев, присяжные поверенные Окунев и Антоневский, барон Мейдель, архитектор Павел, член Думы трудовик Булат, известные историки Щеголев и Павлов-Сильванский, старый народоволец Николай Морозов и другие. Протоколы учредительных собраний, заверенные списки опубликованы Элькиным[792].
Всего с 1906 по 1909 год было основано 9 лож, из которых четыре работали в Петербурге (Полярная звезда, Северное сияние, Заря Петербурга, Военная ложа), две — в Киеве, по одной — в Москве, Нижнем Новгороде и Одессе. Планировались — в Саратове, Курске и на Кавказе. Резервуарами, из которых черпались кадры, стали земские кружки, Союз освобождения Петрункевича, в руководство которого входил и Ковалевский, Союз Союзов. Численность адептов орденских мастерских в это время была невелика, вряд ли более сотни (минимальная численность ложи составляла 7 человек, максимальная — 14), но они занимали весьма влиятельные позиции в обществе. На две трети ложи состояли из дворян, примерно 10 % приходилось на евреев из верхушки бизнеса, столько же составляла высшая аристократия. Так, Полярную звезду возглавлял ближайший друг великого князя Николая Михайловича граф Алексей Орлов-Давыдов, в особняке которого на Английской набережной столицы она и собиралась. Он же был одним из главных финансистов деятельности масонов[793].
В Первой Государственной думе российский исследователь Кирпачёв насчитывает 11 масонов, никто из них не успел о себе громко заявить. Во второй — всего восемь, Федор Головин стал спикером. В 3-й Думе их снова было 11, в том числе и такие активные парламентарии, как Маклаков, Некрасов, Шингарев[794]. Большинство депутатов-масонов представляли партию кадетов, в руководстве которой имели прочные, хотя и не всем видимые, позиции. «Что есть масоны среди кадетов, я знала, — подтверждала Тыркова-Вильямс. — Возможно, что масонство с его директивами, исходящими из центра, имело косвенное влияние на политику партии, но влияния решающего, абсолютного иметь на нас оно не могло. Слишком большая царила среди нас свобода суждений»[795]. Вне лож из руководства партии кадетов оставался Милюков. «Я ненавижу всякую мистику!», — якобы заявил он, когда получил приглашение вступить в одну из лож. Но о постановлениях масонских собраний его регулярно осведомляли[796].
Идеология русского масонства 1900-х годов во многом совпадала с идеологией отечественного либерализма. Внимательный исследователь масонского следа в революции Брачев справедливо подчеркивал, что «в отличие от традиционного масонства, на первый план русские братья выдвигали не моральное усовершенствование, а борьбу за освобождение России от царского самодержавия»[797]. Им претила революция масс, они были сторонниками свободы, гуманизма и демократических ценностей западного образца. Самодержавие рассматривалось масонами как препятствие для вхождения в мировое цивилизованное сообщество, а Российская империя как «тюрьма народов», которую следовало преобразовать в Российскую демократическую республику на началах национальной автономии.
Сразу после основания первых лож Бебутов и Баженов ездили в Париж, где встретили радушный прием в совете Великого Востока Франции. Посланцев сразу посвятили в 18-ю степень шотландского обряда, в Россию были направлены два видных представителя совета для инициации наших братств. В ноябре 1908 года состоялся масонский конвент, на котором тайным голосованием одних мастеров избрали управляющий орган — Верховный совет в составе Бебутова (секретаря), Головина, Маргулиеса, Орлова-Давыдова и Урусова, а также капитул 18-й степени, который возглавил тот же князь Бебутов[798]. Однако это руководство продержалось недолго.
В 1909–1910 годах в российском масонском движении произошла революция, резко изменившая характер масонства, состав руководителей и лож, взаимоотношения с Великим Востоком Франции. Что произошло? До конца не вполне понятно, но похоже, что начало перемен было связано с повысившимся интересом спецслужб к деятельности масонов (хотя эта тема могла быть и просто поводом для перемен). Видный масон Кандауров свидетельствовал: «В 1909 г. до сведения Департамента полиции дошло, что в России действует франкмасонская организация, учрежденная Великим Востоком Франции… и был назначен специальный кредит в 200 тыс. руб. на их обнаружение… Члены русских лож Великого Востока насторожились, и в конце 1909 г., от страху ли от скуки, — ложи было решено усыпить»[799]. Немного другую версию озвучивал Некрасов: «В 1909 г. для очистки новой организации от опасных по связям с царским правительством и просто нечистоплотных морально людей организация была объявлена распущенной и возобновила свою деятельность уже без этих элементов (князь Бебутов, М. С. Маргулиес…)»[800]. Это было использовано энергичной частью политических масонов для того, чтобы очистить ложи от балласта, освободиться от зарубежной опеки и радикализировать движение.
Серков зафиксировал, что в феврале 1910-го произошло фактическое «усыпление» братьев, получивших капитулярные степени во Франции, стоявшей у истоков масонства профессуры, склонной скорее к философии, чем к политике[801]. После этого большая часть лож возобновила свою работу под руководством Верховного совета русского масонства, который возглавил небезызвестный нам Николай Некрасов. Началось формирование новой, общероссийской организации, которую решено было назвать Великий Восток народов России.
В отличие от всех традиционных масонских организаций мира, его руководящие органы были выборными, была упрощена иерархия, был разрешен прием в ложи женщин. Из устава полностью выпала эзотерическая сторона, отсутствовали ссылки на старинные обычаи и традиции, признаваемые всеми масонами, отсутствовали ссылки на принадлежность ко всемирной масонской семье, сохранялись только две ступени вместо трех. Керенский вспоминал: «Предложение о вступлении в масоны я получил в 1912 году, сразу же после избрания в IV Думу… Следует подчеркнуть, что общество, в которое я вступил, было не совсем обычной масонской организацией. Необычным, прежде всего, было то, что общество разорвало все связи с зарубежными организациями и допускало в свои ряды женщин. Далее, были ликвидированы сложный ритуал и масонская система степеней»[802]. Наши ложи должны были быть самыми демократичными в мире! Ни одна иностранная орденская федерация не могла признать законности подобной организации, хотя попытки получить такое признание предпринимались. «Тем самым, вместо законных и инициированных филиальных лож Великого Востока Франции, вопреки масонским регламентам, в России возникло совершенно иное общество, которое лишь сугубо условно можно отнести к Ордену вольных каменщиков»[803], — пишет известный исследователь масонства Олег Соловьев.
Окончательное конституирование независимой от Великого Востока Франции русской масонской организации произошло на учредительном съезде в Москве в 1912 году. Руководящим органом Великого Востока народов России (ВВНР) стал Верховный совет, генеральным секретарем — Некрасов. Следующий масонский конвент состоялся летом 1913 года в Петербурге. Он принял предложенный проект устава и поручил Верховному совету конспиративно издать его в виде книги об итальянских карбонариях начала XIX века, которую написал Мстиславский под псевдонимом Сидоренко[804].
Шло активное селективное вовлечение перспективных лиц, формирование новых братств, организация в Думе и в прессе выступлений по политическим вопросам, поиски путей расширения влияния на земства и кооперативы, проникновение в профсоюзы и легальные общества. Приступили и к целенаправленному формированию специализированных лож, имевших целью установить прямые связи с государственными институтами, общественными группами и организациями.
Наибольший вес имела Думская ложа «Роза» во главе с Ефремовым, в которую входили все депутаты-масоны IV Думы, а их там насчитывалось минимум 23. В большинстве по-прежнему кадеты, но были и прогрессисты — сам Ефремов и Коновалов, и меньшевики — Гегечкори, Скобелев, Чхеидзе, Чхенкели, и трудовик Керенский[805].
Ничуть не менее значимой была Военная ложа ВВНР, состав которой точно установить не удалось. Известный историк масонства Старцев уверял, что создание ее относится к зиме 1913—14 годов, а организатором стал полковник генерального штаба эсер Сергей Мстиславский, в будущем — популярный советский писатель. В число членов Старцев записывал генералов Свечина и Орлова-Давыдова, полковника Теплова[806]. Полагаю, именно об этой ложе шла речь у Мельгунова: «Очевидец рассказывал мне, например, о приеме в масонский клан командира Финляндского полка Теплова. Одним из «братьев» ему был задан вопрос о Царе. Теплов ответил: «Убью, если велено будет»[807].
Но существует и другая информация о Военной ложе. А может, — о другой ложе. Берберова уверенно пишет, что в Военную ложу «входили А. И. Гучков, ген. Вас. Гурко, Половцев и еще человек десять — высоких чинов русской армии». По ее утверждению, через Гучкова были посвящены в масонство до десятка высокопоставленных военных, включая генералов Алексеева, Рузского, Крымова[808]. Есть весьма авторитетное свидетельство Кусковой, которая на вопрос о «заговоре Гучкова» ответила: «Этот заговор был. Но он резко осуждался членами масонства. Гучков вообще подвергался неоднократно угрозе исключения»[809]. Современный историк русского масонства В. Бра-чев, высказывая немало сомнений, приходит к выводу, что «имеющиеся в литературе указания на его принадлежность к масонству, скорее всего, верны. А. И. Гучков был принят в масонскую ложу еще в 1913 году. Решительное же отрицание этого факта самими масонами объясняется последующей «радиацией» А. И. Гучкова в 1920 году, т. е. исключением из масонства — процедурой, требующей от братьев безусловного отрицания какой-либо принадлежности исключенного к братству»[810].
Полагаю, Гучков все-таки не был классическим масоном. Ведь он не был республиканцем. Как свидетельствовал Кандауров, целью организации было «ниспровержение в России самодержавного режима и установление демократическо-государственного строя. Ввиду такой цели в ложи вовсе не принимались лица, считающимися по своей партийной принадлежности поддерживающими самодержавие, а именно октябристы и стоящие правее (этим самым исключалась возможность участия лидера октябристов Гучкова)»[811]. Даже «Александр Иванович Буревестник» был для наших масонов слишком правым и промонархическим политиком! Но у Гучкова и без того, как мы знаем, было немало других каналов взаимодействия с армейскими чинами, которые по степени секретности ничем не уступали масонским.
Кроме того, возникали специализированные ложи, призванные привлечь важные для братьев фигуры. Например, была создана ложа для Зинаиды Гиппиус и Дмитрия Мережковского (в нее, кстати, входили также Керенский и Некрасов), что позволило масонам обрести влияние на Религиозно-философское общество. Через создание специальной ложи для Кусковой и ее мужа Прокоповича были обеспечены выходы на Техническое и Вольное экономическое общества. По ее свидетельству, «интерес к движению был огромен, и наша пробковая комната (обитый пробкой для звукоизоляции кабинет Прокоповича — В. Н.) действовала вовсю»[812]. К концу 1913 года Верховному совету ВВНР подчинялось 40 лож, в которых насчитывалось до 400 братьев.
С началом Первой мировой войны после недолгого колебания большинство лож Великого Востока народов России решило встать на патриотические позиции, а тогдашний генеральный секретарь Верховного Совета Колюбакин даже пошел на фронт и пал смертью храбрых, освободив место для Керенского. Но этот порыв продолжался лишь до середины 1915 года.
Переговоры о создании Прогрессивного блока начались при активной роли Ефремова и Коновалова и шли на квартире профессора Ковалевского[813]. Исследователь Государственной Думы А. Ф. Смирнов замечал, что «фактически Прогрессивный блок был полулегальным объединением масонских лож, а координатором последних являлся Керенский А. Ф. И нет ничего удивительного, что речи депутатов разных фракций часто совпадали (напр., Керенского, Чхеидзе, Милюкова), ибо они были членами Прогрессивного блока и одновременно влиятельными масонами. Современники употребляли термин «думское масонство»[814]. Смирнов не совсем прав. Милюков не был масоном. А масонская ложа «Роза» была более радикальной, чем Прогрессивный блок в целом. Как говорил один из руководителей Верховного Совета ВВНР социал-демократ Гальперн, «задачи группы во многом аналогичны задачам Прогрессивного блока 1915–1917 гг., только с левым уклоном»[815].
С августа-сентября 1915 года ориентация Великого Востока народов России, как и всех других организаций прогрессивной общественности, кардинально менялась. «Если раньше она принимала оппозиционеров, но не ставила цели насильственной революционной смены режима, а скорее рассчитывала перестроить существующую государственную машину путем проникновения в ее звенья, то теперь она прямо ориентировалась на замену монархии демократической республикой через ту или иную форму переворота»[816], — констатировал Старцев. Это во многом подтверждается откровениями Гальперна. Мстиславский осенью 1915 года предложил братьям «организовать заговор на жизнь Государя», обещая найти для этого подходящих молодых офицеров. Организатора Военной ложи заподозрили в провокации, и больше он не объявлялся. Гальперн подтверждал, что «очень характерной для настроения подавляющего большинства организаций была ненависть к трону и монарху лично»[817]. Не случайно, что в это время в ложах появляются такие пламенные революционеры, как эсеры Авксентьев и Савенков, большевик Скворцов-Степанов. Кстати, история приобщения Скворцова-Степанова началась еще до войны. С ним беседовал Коновалов, сетовавший на невозможность создания единой освободительной организации при наличии большого количества партий и предлагавший неформальные консультации в межпартийном кругу. Скворцов-Степанов доложил обо всем Ленину, который сразу смекнул, в чем дело, и инструктировал: «За сообщение очень благодарен. Оно очень важно. По-моему, на указанных Вами условиях Ваше участие было вполне правильное и для дела полезное… Наша цель информироваться и подтолкнуть на всякое активное содействие революции с возможно более прямой и откровенной постановкой вопроса»[818].
Отражением радикализации масонского движения стал состоявшийся летом 1916 года в Петрограде на частной квартире 3-й Всероссийский съезд ВВНР. Некрасов выступал с докладом, главная мысль которого заключалась в переходе к более решительным формам борьбы. Отражением перемен стали перемены в руководстве Верховного совета, секретарство переходило от левых кадетов Некрасова и Колюбакина к трудовику Керенскому, а от него летом 1916-го — к социал-демократу Гальперну[819]. Впрочем, о составе руководящих органов есть разночтения. Как бы то ни было, накануне революции Некрасов обеспечивал связи с либеральной оппозицией, Керенский — с социалистами всех оттенков, Терещенко — с военными, Ефремов и Коновалов — с бизнесом, ВПК и Земгором. Секретарем городского петербургского совета ВВНР был профессор Политехнического института Дмитрий Рузский, двоюродный брат главнокомандующего сначала Западным, а затем Северным фронтом генерала Рузского. Через князя Урусова поддерживалась связь с Великим Востоком Франции. «Размах движения был огромен. У нас везде были «свои» люди. Полностью контролировались такие ассоциации, как Свободное экономическое общество и Техническое общество»[820], — поделится Кускова. «Организационно братство к этому времени достигло своего расцвета, — свидетельствовал Гальперн. — В одном Петербурге в ложи входило 95 человек. Ложи существовали в Петербурге, Москве, Киеве, Риге, Ревеле, Нижнем, Самаре, Саратове, Екатеринбурге, Кутаисе, Тифлисе, Одессе, Минске, Витебске, Вильне, Харькове»[821]. Следует заметить, что в столице насчитывалось до 27 братств, в Киеве — 8, в Москве и Вильно — по три, в Одессе — 2, в остальных — по одному. В научной литературе мне не попадалась оценка максимальной численности масонов в России накануне революции выше цифры 800.
И организация действительно радикализировалась. «Последние перед революцией месяцы в Верховном совете было очень много разговоров о всякого рода военных и дворцовых заговорах. Помню, разные члены Верховного Совета, главным образом, Некрасов, делали целый ряд сообщений — о переговорах Г. Е. Львова с генералом Алексеевым в Ставке относительно ареста царя, о заговорщических планах Крымова (сообщил о них Некрасов), о переговорах Маклакова по поводу какого-то заговора…»[822], — продолжал Гальперн. Еще более определенным в своих воспоминаниях был Чхеидзе: «Когда выяснилось, в какой тупик заводит страну война, и в ложах, и в Верховном Совете встал вопрос о политическом перевороте. Ставился он очень осторожно, не сразу. Переворот мыслился руководящими кругами в форме дворцового переворота, говорили о необходимости отречения Николая II и замены его. Кем именно, прямо не называли, но я думаю, что имели в виду Михаила. В этот период Верховным советом был сделан ряд шагов к подготовке общественного мнения к такому перевороту. Помню агитационные поездки Керенского и других в провинцию, которые совершались по прямому поручению Верховного Совета. Помню сборы денег для такого переворота»[823].
Почему же эта антигосударственная деятельность масонов не была пресечена? Аврех предполагал, что полиция взяла «ложный след», просто проспав масонов[824]. Это не совсем так. Действительно, поначалу власти принимали за масонов оккультистов. Но затем это начало меняться. Аналитический доклад Департамента полиции от июня 1913 года содержит данные на 90 политических масонов, и за небольшим исключением (спецслужбы, например, считали масонами Максима Горького и Александра Блока) эти данные не сильно расходятся с представлениями современных аналитиков[825]. Так почему же не известен ни один случай, когда бы кто-нибудь пострадал за свою принадлежность к масонству, хотя оно было запрещено? Полагаю, прежде всего, то же самое, что мешало противодействовать многим другим революционерам: они занимали слишком высокие посты, пользовались депутатской неприкосновенностью и покровительством влиятельных особ. Другая причина — масонов не так-то просто было за что-то поймать и что-то им инкриминировать. Другая записка Департамента полиции, называя масонство организацией, работающей над ниспровержением существующего строя, с сожалением констатировала, что «собираясь под прикрытием якобы заседаний всевозможных легализированных обществ, масонство, будучи тайным политическим обществом, может работать беспрепятственно»[826].
Так какова роль масонов в революции? Ведущие масоноведы расходятся. Николаевский вообще ушел от прямого ответа. Старцев уверял о «максимальном влиянии масонов». Аврех был обратного мнения: «Расклад реально задействованных политических сил накануне и в ходе Февральской революции был таков, что масонского присутствия среди них практически не ощущалось… Не масоны стояли над всеми буржуазными партиями, в том числе и над кадетами, а наоборот…» С ним соглашался Серков, полагавший, «что ни дворцовый заговор, ни Февральская революция не были подготовлены тайным масонским центром». Промежуточную позицию занимает Соловьев: «Разумеется, нельзя отрицать определенного значения масонов в подготовке краха самодержавия, которое, по существу, сводилось к поддержке планов дворцового переворота и к «обкатке» в своей среде кандидатов на правительственные посты и видные должности в местных органах власти предполагаемого нового демократического режима»[827].
Что ж, масоны не были уж так сильны и всемогущи, как их часто пытались изобразить в националистической литературе. Однако, безусловно, каналы организации выступали связующим и координирующим звеном для многих из вовлеченных в подготовку революции организаций — думской оппозиции, партий, общественных организации, Земгора, Военно-промышленных комитетов. Именно поэтому я поместил раздел о масонстве в главу об институционализированной оппозиции. Ложи были и тем местом, где вырабатывалась общая для всех противостоящих государственной власти сил идеология. Керенский особенно подчеркивал, что внепартийный подход масонов «позволил достичь замечательных результатов, наиболее важный из которых — создание программы будущей демократии в России, которая в значительной мере была воплощена в жизнь Временным правительством»[828].
Не только его программа, но и само это правительство выйдет во многом из масонства. Кандауров оставил ценное признание, пусть и преувеличенное: «Перед Февральской революцией Верховный Совет поручил ложам составить списки лиц, годных для новой администрации, и назначить в Петрограде на случай народных волнений сборные места для членов лож. Все было в точности исполнено, и революционным движением, без ведома руководимых, руководили в значительной степени члены лож или им сочувствовавшие»[829]. Насколько это было так, рассмотрим ниже.
В 1825 году не все масоны были декабристами, но почти все декабристы были масонами. Так и в феврале 1917 года: не все масоны станут членами Временного правительства, но очень многие его члены окажутся масонами.