Мы шли через бесконечные залы и комнаты, а затем, спустившись по широкой лестнице, попали из современной части дворца в покои с низкими потолками, выложенными старинной мозаикой и отделенными друг от друга золочеными сводами. Затем мы вдруг увидели широко раскрытые, выходившие на крыльцо двери и лестницу, носившую название Красного крыльца, по которой мог ходить только государь. А внизу на площади, куда только ни простирался взгляд, чернела толпа народа, теснившегося на ступенях соседних церквей, на стенах, окружавших дворец, наполнявшего все пространство между Грановитой палатой и далеким Чудовым монастырем и оставлявшего свободной лишь узкую дорожку, слегка возвышающуюся над землей и покрытую красным ковром.
И когда государь с государыней показались наверху крыльца, вся эта громадная толпа простого народа, с женщинами и детьми, встала на колени, и глубокое молчание было вдруг прервано вздохом, вырвавшимся из сотни тысяч грудей и оборвавшимся у древних стен Кремля, как плеск морского прилива. Люди кричали «ура», иные плакали, третьи пели «Боже, царя храни», смотря глазами, полными слез, на изящную, стройную фигуру царя, который спускался с Красного крыльца.
Медленно, среди коленопреклоненной толпы прошел государь, и люди, которые стояли направо и налево, были от царя так близко, что если бы протянули руки, то дотронулись бы до него. И никто не охранял этой дорожки – ни один солдат, ни один полицейский. Теперь весь народ дрожащими от волнения голосами пел «Боже, царя храни», глотая слезы. Женщины поднимали детей. А когда мы уже прошли, какая-то пожилая женщина нагнулась и поцеловала ковер, по которому ступала нога государя.
И из сияющего солнцем ясного дня, наполненного народными криками, мы вдруг попали в таинственную тишину старинного храма. Вся середина храма, между высокими золотыми колоннами, переливалась морем драгоценностей, золота, серебра, блестящих форм, мундиров и облачений. А с потемневших стен смотрели на нас старинные, покрытые пылью веков иконы замечательной работы, на фоне которых огни свечей и пестрых лампад горели в полутьме, как драгоценные камни.
Моя спутница прижалась к моей руке и молча тихо плакала. Направо от меня дама в белом кружевном платье, с орденом Святой Екатерины на груди, опустилась на колени, и слезы, которые она не вытирала, струились по ее лицу. Позади меня старый генерал крестился дрожащей рукою. «Дай Бог им победы! Дай-то Бог», – беспрестанно повторял он.
Через высокое окно в храм проник длинный луч солнца, скользнул по лицу молодого офицера, заиграл на ярких красках облачения священника и, наконец, остановился на белокурых волосах одного из певчих, делая это юное лицо в стихаре, обшитом золотым галуном, похожим на лицо ангела со старинной картины.
И когда эта густая толпа иногда двигалась, издалека видна была стройная фигура государя или же обрисовывался силуэт высокого казака-конвойца с хрупкой фигурой цесаревича на руках, далее мелькало бледное, напряженное лицо императрицы, поразительная, одухотворенная фигура ее сестры великой княгини Елизаветы Федоровны, в длинном, наподобие монашеского одеяния, платье, молодые великие княжны в своих соломенных, украшенных бледно-голубыми цветами шляпах. Великая княжна Мария Николаевна плакала, спрятав лицо в платок, а великая княжна Анастасия время от времени поворачивалась к ней, ее успокаивая. Великая княжна Татьяна наклонила так низко голову, что ее лицо было спрятано под полями шляпы. Великая княжна Ольга была очень бледна, но ее лицо было проникнуто такой верой, как будто ей представилось видение, которое было невидимо нам всем. Раз я заметила, как государь повернулся к ней и что-то вполголоса сказал. Я увидела затем внезапную улыбку, которая осветила ее лицо, когда она ответила отцу, и невольно задала себе вопрос, что их могло порадовать.
Затем раздался тихий шелест платьев дам, которые встали на колени, местами прерываемый звоном оружия о плиты каменного пола, и над всей этой толпой в глубокой тишине полились слова молитвы – ее читал седой митрополит, с бледным лицом, в золотой митре, подняв кверху дрожавшие руки. То была молитва за победу, за силу, единство, терпение и мужество, молитва, которая испрашивала благословение на оружие России и ее союзников, за торжество справедливости и установления долгого и прочного мира.
Проникновенный голос старика замолк, и в наступившей затем тишине едва было слышно чье-то всхлипывание. И вдруг торжественные и звонкие молодые голоса хора запели 104-й псалом Давида, и государь опустился на колени пред чудотворной иконой Владимирской Божией Матери, той самой иконы, которую, по преданию, когда-то князь Дмитрий Донской воздел на свою хоругвь перед битвой с татарами на Куликовом поле.
В этот момент мысль о неудачах или поражении не шла в голову. Ни о чем другом нельзя было думать, как только о полной, блистательной победе! Широко распахнулись царские врата, и весь храм наполнился солнечным светом. Крик радости вырвался из тысячи уст этой громадной толпы, стоявшей снаружи храма, и смешался с праздничным звоном с колокольни Ивана Великого, посылая в безоблачное небо победные звуки. Европа, двадцатый век, современная цивилизация – все это куда-то исчезло! Это была подлинная, старая Московская Русь, Русь царей, Русь святой веры и единения царя с народом, которая переживала еще и не такие испытания, но всегда поднималась победоносно из развалин. Никакая цивилизация или воспитание, обязывающее человеческие чувства к сдержанности, здесь не могли бы что-либо поделать, чтобы поколебать детскую веру русского народа в победу над врагом. Мы вернулись обратно в предшествии чудотворных икон. Православие было выше русской государственной идеи, и русский двор был скорее похож на монастырь, чем на собрание военных и придворных.
Когда государь выходил из Успенского собора, он обратился к моему отцу и к Палеологу, прося их быть около него.
«Эти приветствия, которые вы слышите, – сказал с той улыбкой, делавшей его личное обаяние ни с чем не сравнимым, – относятся ко мне так же, как и к вам».
И он пошел дальше, ясный, светлый и задумчивый, и этот океан людских голов приветствовал царя с еще
большим воодушевлением, чем раньше. Казалось, что в жизни России наступила новая эра, которая раз и навсегда искореняла из жизни русского народа такие чувства, как недоверие к царю, недовольство, подозрительность или же ненависть к верховной власти.
Первоначальный план войны на русском фронте заключался в том, что Россия начинала наступление против Австрии, пока мобилизация и сосредоточение всех сухопутных русских сил не будет закончено. И только после этого должно было начаться наступление против Германии. Вероятно, это был самый благоразумный план. Однако наступление германских войск на французском фронте вызывало в Париже панику, и Палеолог настаивал, чтобы Россия предприняла немедленно более активные действия против Германии, чтобы отвлечь часть немецких сил на себя. Вследствие этого генерал Ренненкампф вторгся с гвардейской кавалерией уже 17 августа в Пруссию, овладел Сталупененом и Инстербургом, а несколько дней спустя армия генерала Самсонова начала свое наступление с юга в район Мазурских озер, подвергая себя страшному риску быть вовлеченной в мешок, который готовил ей Гинденбург.
Как известно, наступление генерала Самсонова закончилось разгромом его армии под Сольдау-Танненбер-гом, окружением двух русских корпусов и гибелью самого Самсонова. И хотя Париж был спасен и русским удалось привлечь значительную часть немецких сил с Западного фронта на Восточный, жертва, принесенная Россией под Сольдау, была слишком велика, и это первое русское поражение, казалось, унесло общий подъем и уверенность в победе.
Под Танненбергом погибли лучшие русские кадровые части, среди которых были также полки Варшавской гвардейской пехоты. Люди и лошади тонули в болотах Мазурских озер, блуждали в лесных дефиле и попадали в плен к немцам. Значительные потери понесла также и армия генерала Ренненкампфа, в которую входили самые блестящие гвардейские кавалерийские полки. Казалось, в Петербурге не было ни одной семьи, которая не понесла бы тяжкой утраты. Со всех вокзалов двигались погребальные процессии с гробами погибших офицеров, которых должны были похоронить под полковыми церквами. Мрачная туча повисла над столицей. Все как-то примолкли и ушли в себя. Даже победа генерала Иванова, и Рузского, и Брусилова на австрийском фронте, взятие Львова и целого ряда галицийских провинций не могли смягчить горечь поражения под Сольдау.
Лето как-то быстро прошло. Потянулись унылые дни, когда ветер гнал по земле осенние листья, и нависшее свинцовое небо, казалось, плакало над петровской столицей. Я невольно вспоминала тот жаркий июльский вечер, когда под нашими окнами проходили из Красносельского лагеря запыленные кавалергарды, и того юного офицера, который так весело желал мне спокойной ночи, и мне делалось бесконечно грустно.
Глава 10Неподготовленность
13 сентября 1914 года, по случаю дня святого Александра Невского, в Мариинском театре состоялся торжественный патриотический спектакль. Играли национальные гимны всех союзников, и мой отец, Палеолог и бельгийский посланник граф Бюиссере сделались предметом восторженных оваций.
Командиры английских подводных лодок Макс Хортон и Лауренс, первые английские моряки, которым удалось провести в Балтийское море свои подводные лодки, были с нами в ложе. Они скромно прятались в глубине ложи, но мой отец попросил их выйти вперед. Известие о том, что английские подводные лодки прибыли в Ревель, сделалось всеобщим достоянием, а потому при виде двух моряков в английских формах взрыв энтузиазма потряс весь театр. Еще свежо было в памяти у всех посещение Петербурга эскадрой адмирала Битти, и тот факт, что это были те самые суда, которые еще так недавно стояли в водах Кронштадта, а затем приняли участие в первом морском бою у Гельголанда, вызвал среди присутствующих в театре большое воодушевление.