5 июня 1915 года, в день ужасающей гибели «Хэмпшайра», все союзные государства были потрясены. Путешествие Китченера в Россию сохранялось в глубочайшей тайне, и все же оно по неизвестной причине стало многим известно, и о нем спорили и говорили во многих петербургских домах, несмотря на опровержения английского посольства. Что произошло в ту ночь 5 июня, вероятно, никогда не будет выяснено. Действительно ли «Хэмпшайр» взорвался на мине, или же его потопила германская подводная лодка, причинив таким образом союзникам ущерб, который наложил отпечаток на весь дальнейший ход военных действий, – это так и останется тайной. Но странно, что Распутин почему-то боялся приезда лорда Китченера в Россию, его обаяния и силы его влияния. «Наш друг, – писала императрица государю вскоре после катастрофы, – говорит, что для нас было хорошо, что Китченер погиб, так как он причинил бы вред России…» Слова, заставляющие нас призадуматься над ролью Распутина в деле гибели Китченера.
В начале лета 1916 года отец мой поехал в Москву, чтобы присутствовать на обеде, который был дан в его честь местной британской колонией. В эти дни он был избран почетным гражданином города Москвы. В дальнейшем утверждали, что Московская городская дума, из состава которой впоследствии вышли некоторые члены Временного правительства, оказала ему столь высокую честь в благодарность за ту роль, которую он играл в русской революции. Казалось бы, эти обвинения опровергаются той телеграммой, которая была получена им по этому случаю от императора Николая II и которая воспроизведена на грамоте, поднесенной моему отцу москвичами и теперь находящейся на хранении в Лондоне, в Веллингтон-колледже. «Москва, – писал государь, – правильно истолковала чувства русского народа и оценила услуги сэра Джорджа Бьюкенена, отметив близость между Россией и Англией, которая теперь еще более увеличивается братством на поле брани. Я приветствую постановление Московской городской думы избрать сэра Джорджа Бьюкенена почетным гражданином города Москвы».
Добившись того, чтобы великий князь Николай Николаевич был назначен на Кавказ, и убедив государя, что его священным долгом является принять на себя Верховное командование на фронте, освободившись от генерала Поливанова и заменив его генералом Шуваевым, Распутин направил свои замыслы в другую сторону, и ему снова многое удалось. Поздно вечером 19 июля 1916 года товарищ министра иностранных дел Нератов посетил моего отца и со слезами на глазах сообщил ему, что получено известие об отставке Сазонова, которого будто бы будет заменять не кто иной, как Штюрмер. Это новое назначение должно было состояться через
двадцать четыре часа, и Нератов просил моего отца вмешаться, пока еще не было поздно. Не было времени ни просить официальную аудиенцию, ни телеграфировать в Англию, испрашивать указаний. А потому, беря все на свою ответственность и сознавая, что он рискует всем своим положением, отец мой послал царю телеграмму следующего содержания:
«Ваше Величество всегда разрешали мне, – так начиналась телеграмма, – откровенно выражать свое мнение относительно того, что прямо или косвенно касается благополучного исхода войны и заключения мира, который обеспечит всей Европе мир на все грядущие годы. Вот почему я почтительнейше решаюсь обратиться к Вам по поводу, который – я опасаюсь – может внести большие осложнения в отношения между Россией и союзниками. Я действую исключительно по собственной инициативе и за своей ответственностью и умоляю Ваше Величество простить меня за мой шаг, противный правилам дипломатического этикета».
Мой отец привел затем слухи относительно отставки Сазонова и просил государя подумать, прежде чем он примет окончательное решение.
«Сазонов и я, – писал мой отец, – работаем вместе почти что два года для сближения двух наших стран, и я всегда рассчитывал на его содействие в деле обращения этого союза, заключенного на время войны, в нечто постоянное. Я не могу не ценить тех услуг, которые Сазонов оказал союзным правительствам своим тактом и способностями, доказанными во время сложнейших переговоров с начала войны. Я также не могу скрыть от Вашего Величества того страха, который я испытываю при мысли потерять Сазонова в дальнейшей работе, которая нам предстоит».
Ввиду того что Распутин учитывал, что отставка Сазонова и назначение на его место Штюрмера вызовет значительное неудовольствие повесткой части русского общества, старец настаивал, чтобы императрица посетила Ставку, дабы своим личным влиянием поддержать государя в минуту колебания. Ввиду этого государь действительно привел свое намерение уволить Сазонова в исполнение и оставил телеграмму моего отца без ответа, так как императрица посмотрела на этот шаг английского посла, как на совершенно недопустимое вмешательство иностранного дипломата в русские внутренние дела. Наоборот, от сэра Эдуарда Грея отец мой получил за свою инициативу поздравительную телеграмму.
Недели шли за неделями. Дни уже стали короче. Мы переживали третью военную зиму. На Восточном фронте было затишье, но говорили, что русская армия вполне подготовлена для решительного наступления весною 1917 года. Сербская армия понесла настолько серьезное поражение, что была вынуждена эвакуироваться на Корфу. Румыния была побеждена. Затруднения с продовольствием и снабжением топливом столицы усиливались. Благодаря оппозиции моего отца Штюрмер подал в отставку в ноябре 1916 года. Его заменил всеми уважаемый Н.Н. ГЕокровский. Но А.Д. ГЕротопопов все еще был министром внутренних дел. Верхи общества могли говорить только о растущем влиянии Распутина.
– Отвратительные петроградские сплетни! – воскликнул государь в разговоре с ГЕалеологом. – Они доходят даже до фронта. И источником этих сплетен являются главным образом дворцы и великосветские салоны. Какое это несчастье! Это Божье наказание.
И действительно, казалось, что русское общество потеряло последнюю выдержку. Раздражение против императрицы было настолько сильно, что люди забывали всякую лояльность, патриотизм, уважение к матери и женщине. Обстановка войны обесценила человеческую жизнь, и планы об убийстве старца обсуждались открыто в самых высокопоставленных кружках.
Около этого времени князь Юсупов познакомился с Распутиным для того, чтобы выяснить, в чем был секрет его обаяния. Грубое бахвальство старца, его разговоры о влиянии при дворе, его попытки влиять на назначения и увольнения министров – все это побудило князя Юсупова задуматься над тем, что следовало предпринять, чтобы освободить от этого зла Россию.
После долгих размышлений и приготовлений было решено, что Распутин будет приглашен в Юсуповский дворец в Петрограде на Мойке вечером 29 декабря нового стиля. В особняке был специально оборудован подвал и обставлен сообразно случаю. Хозяин приготовил шоколадные пирожные, начиненные ядом, и немного яда было положено в приготовленные стаканы. Когда все было готово, великий князь Дмитрий Павлович, князь Юсупов, депутат Пуришкевич, доктор Лазоверт и еще двое лиц собрались в верхней комнате, которая была соединена внутренней лестницей с нижней комнатой. Князь Юсупов отправился к старцу на его квартиру, где ему удалось уговорить Распутина поехать к нему. Он провел его, по приезде, немедленно в подвал. Наверху играл какую-то веселую музыку граммофон, и Юсупов сказал Распутину, что у его жены гости, но что, вероятно, они скоро разойдутся. Осмотрев картины и обстановку комнаты, Распутин сел за стол, но отказался от угощения. Он начал говорить о своих планах на будущее, о своем влиянии на императрицу, о тех изменениях, которые он собирается внести в состав Совета министров, о своем намерении закончить войну и добиться подписания мира. В конце концов, он все же решился отведать предложенных ему пирожных и протянул руку за стаканом. Попробовав вина, старец заметил, что оно ему нравится, и попросил еще. Юсупов сделал вид, что разбил стакан, после чего он налил вина в приготовленный стакан с ядом. С ужасом наблюдал князь, как старец пил вино.
И ничего не произошло. Распутин заметил только, что он почувствовал в горле легкое раздражение, а время шло. Юсупов начал испытывать состояние полной беспомощности. Ему уже стало приходить в голову сомнение в том, действительно ли Распутин – обыкновенный смертный, быть может, перед ним какое-то исключительное существо, наделенное необычайной силой. Это было непостижимо. Каждому было бы достаточно съесть хотя бы одно из этих отравленных пирожных, чтобы немедленно испустить дух, а старец съел их чуть ли не всю вазу и пил вино из отравленной рюмки, внешне не меняясь и не выказывая никаких признаков страдания.
В конце концов, извинившись под каким-то предлогом, князь Юсупов поднялся к своим друзьям и с отчаянием сообщил им, что яд не подействовал. После совещания великий князь Дмитрий Павлович предложил спуститься вниз и пристрелить старца, но князь Юсупов с этим не согласился и, захватив револьвер великого князя, спустился вниз. Распутин сидел в той же позе. Юсупов начал расспрашивать его, и Распутин сознался, что чувствует какое-то оцепенение. Однако, выпив еще вина, старец опять приободрился. Встав от стола, Распутин подошел посмотреть резной ларец, стоявший в углу комнаты. На ларце стояло небольшое красивое распятие из серебра и хрусталя. В это время князь Юсупов приблизился к Распутину.
– Григорий Ефимович, – сказал он хрипло, – посмотрите на распятие и помолитесь в последний раз.
Распутин удивленно оглянулся на него, и в это мгновение князь Юсупов поднял револьвер и в упор выстрелил в старца, который с криком бешенства упал на пол.
Услышав шум, остальные заговорщики поспешили вниз, и доктор, осмотрев раненого, заявил, что агония началась и что минуты его сочтены. Заперев комнату, все поднялись наверх, чтобы сделать последние приготовления. Было условлено, что один из них наденет пальто и шапку Распутина, сядет в автомобиль, ожидавший их у подъезда, и отправится на квартиру старца, чтобы отвлечь подозрения. Затем они собирались сжечь одежду и отвезти тело в пустынное место на островах, чтобы бросить его в Неву. Вдруг, пока они об этом разговаривали, Юсупов почувствовал какое-то беспокойство, которое ему подсказывал