– Видите, барышня? – спросила она, и нота усталости была слышна в ее голосе. – Опять будут, наверное, беспорядки.
Я остановилась около нее и оглянулась на все увеличивавшуюся толпу, и до меня донесся хриплый голос агитатора.
– Верьте мне, товарищи, нас предают, нами пользуется капиталистическое правительство. Революция в опасности, святое дело свободы в опасности, только мы, народ, можем спасти свободу, за которую боролись. Вся власть Советам и земля народу.
Восторженный рев толпы встретил эту тираду, и я повернулась к женщине в дверях.
– Но что все это значит? – спросила я.
Женщина с отчаянием пожала плечами.
– Они не оставляют нас в покое, – ответила она. – Они каждый день являются со своими речами, обещаниями и посулами. Кто знает, быть может, они и дадут то, что обещают? – Она опять пожала плечами, и ее глаза были бесконечно печальны.
Два раза на моем обратном пути мимо меня проехали грузовики, наполненные вооруженными людьми. Когда я после обеда выглянула из окна, еще несколько грузовиков прогремели через мост, где-то в отдалении слышались крики «ура». Мой отец, работавший целый день, хотел вечером покататься, но, когда наш лакей Вильям доложил, что карета подана, моя мать спросила, почему на мосту такая толпа, он покачал головой.
– Лучше не выходить сегодня, – сказал он. – Что-то должно произойти.
Мой отец все же решил выехать, и он, и моя мать пошли к экипажу. Я смотрела на них из окна и видела, как карету остановило на мосту скопление трамваев и извозчиков, и как она, в конце концов, повернула по совершенно пустынной набережной. И когда я продолжала стоять у окна, снова услышала крики «ура» и видела, как поднялся большой красный флаг над дворцом Кшесинской. По моей спине пробежал холод. Этот флаг мог означать только то, что большевики опять находились в своем генеральном штабе и что готовилось что-то недоброе.
Мои родители вскоре вернулись и рассказали мне, что все дальше по набережной было спокойно, но напротив посольства у Суворовской площади толпа делалась все гуще и гуще, что трамваи остановились окончательно и несколько частных автомобилей были захвачены солдатами, которые тут же выбросили сидевших в них и заняли их места. Вскоре показались войска, и толпа вооруженных рабочих перешла через мост, за ними следовали грузовики, переполненные солдатами. Они несли черные и красные плакаты, испещренные большими белыми буквами с яростными воззваниями вроде: «Долой капиталистическую войну», «Долой правительство помещиков и буржуев», «Да здравствует анархия», «Хлеб, мир и свобода».
Взволнованный этими признаками все разрастающихся беспорядков, отец мой послал за генералом Ноксом, но, когда последний пришел в посольство и позвонил по телефону в Военное министерство, ему не могли дать никакого определенного ответа, и никто не знал, какие шаги предпримет правительство, чтобы подавить восстание, хотя генерал Половцев, бывший в то время военным губернатором, и заявил, что казаки готовы выступить, если положение станет серьезным.
Немного позже в посольство пришел еще один из газетных репортеров и сообщил нам, что солдаты отправились на Варшавский вокзал, чтобы арестовать Керенского, который собирался отправиться на фронт. Однако они опоздали, так как поезд уже ушел, и они повернули к Мариинскому дворцу, где собрался Совет министров во главе с князем Львовым. «Мы пришли арестовать членов правительства», – было сказано в посланной коротенькой записке, но, когда их пригласили зайти, солдаты разошлись, вероятно испугавшись ловушки, которая им показалась в готовности их принять.
Из другого источника мы слышали, что на Невском проспекте происходят сильные бои, и в половине одиннадцатого с Марсова поля внезапно послышалась пальба пулемета, и толпа на Суворовской площади поспешно разбежалась по всем направлениям, когда прогрохотали мимо два или три грузовика вооруженных людей, оставив после себя какую-то таинственную тишину, которая длилась всю ночь.
На следующее утро все опять было нормально, трамваи начали ходить, несколько ломовых проехали через мост как ни в чем не бывало. Золотые шпицы и купола сияли в безоблачном, летнем небе, люди проходили по набережной, несколько нянек с детьми, женщины с изможденными лицами, переругивавшиеся извозчики, рабочие в цветных рубахах, священник в черной рясе. Однако эта картина будничной жизни длилась недолго. Опять появились толпы солдат и рабочих, идущих через мост, трамваи остановились, частные автомобили задерживались, и их реквизировали, а немного позже по Суворовской площади и вдоль по Марсову полю прошли три тысячи кронштадтских матросов. Их присутствие в столице являлось признаком неизбежных беспорядков. И это вскоре дало себя почувствовать. Начались опять стычки на Невском проспекте, так как, когда матросы проходили, им показалось, что кто-то выстрелил в них из окна. Матросы открыли огонь из пулеметов и очистили всю улицу, убив и ранив около ста человек.
После полудня моему отцу позвонили по телефону. Министр иностранных дел Терещенко сообщил, что правительство вызвало лояльные войска и готовится твердой рукой подавить большевистское восстание. Одновременно он советовал нам уехать из города, так как опасался сильных боев на улицах и беспокоился за нашу безопасность. Мой отец ответил, что не может покинуть свой пост, но он сказал мне в тот же вечер, что я должна буду уехать, если представится малейшая возможность. Я, решив, что политика непротивления и внешней покорности приносит наилучшие результаты, сделала вид, будто согласилась, хотя в душе решила остаться, если меня не принудят уехать.
Генерал Нокс и полковник Торнхилл заняли посты в посольстве, и рота солдат под командой очень разговорчивого маленького офицера незаметно вошла в дом. Дом посольства сразу превратился в осажденную крепость с солдатами во всех углах, отдававшими честь, когда мы мимо них проходили, амуницией и ружьями в вестибюле и с маленьким чернобородым офицером, вооруженным до зубов и выкрикивающим отрывистым голосом странные слова приказаний.
Во время обеда в дверях появился бледный и взволнованный Вильям. «Ваше превосходительство, казаки атакуют площадь!» – воскликнул он, и, заражаясь его волнением, мы повскакали с наших мест и бросились к большим окнам кабинета отца. Толпа кронштадтских матросов распространялась по Суворовской площади. Некоторые из них бежали молча, другие с криками и проклятиями. Они бежали по мосту и вдоль набережной с обеих сторон, а за ними в облаке серой пыли мчались вдоль Марсова поля казаки, стоя на стременах, и стреляли вслед убегавшим фигурам, размахивая шашками или же низко наклонившись к седлу с пиками в руках. Повернув вдоль набережной, они поскакали по направлению к Летнему саду, и едва стих гул лошадиного топота, как послышалась резкая пальба, которая продолжалась несколько минут, то усиливаясь, то стихая. Мы ничего не видели, но группа солдат на мосту с любопытством
смотрела вдоль набережной, по-видимому следя за тем, что было скрыто от нашего взора, пока не раздался громкий выстрел из орудия и не заставил их всех разбежаться. Секунду спустя мимо наших окон проскакали три или четыре лошади без всадников и исчезли в направлении Зимнего дворца. Полковник Торнхилл, вышедший узнать, в чем дело, вскоре вернулся и рассказал нам, что казаки попали в засаду Летнего сада, что они дерутся с большевиками на Литейном и что никто не знал, кто одержал верх, хотя говорили, будто убито несколько казаков.
Ночь прошла совершенно спокойно, но рано утром несколько грузовиков, переполненных солдатами, в сопровождении броневиков подъехали к мосту, и, пока мы старались угадать, какой стороне они принадлежали, наш маленький офицер попросил, чтобы его приняли. Он сообщил, что это были преданные правительству войска, которые решили захватить все мосты, чтобы изолировать большевиков на той стороне реки. Одновременно нас предупредили, что войска, захватившие крепость, могут воспрепятствовать этой мере и открыть огонь из орудий тяжелого калибра. Так как английское посольство было на линии огня, мы должны были быть готовы немедленно уйти. Мы пошли приготовить маленькие саквояжи, и я впервые поняла, как трудно выбрать необходимые вещи, когда в распоряжении так мало места. Позже, когда распаковывала мой саквояж, я была поражена, какие ненужные вещи захватила с собою, позабыв то, что было бы действительно полезно и даже необходимо. К счастью, этот саквояж не понадобился, так как большевики не оказали сопротивления, мост медленно был разведен, вдоль набережной стояли солдаты, и вдруг водворилась невероятная тишина. Над городом расстилалось безоблачное летнее небо, Нева, точно покрытая маслом, медленно катила свои воды вдоль набережной с необитаемыми дворцами и мрачной крепостью, где время от времени мелькал штык какого-нибудь солдата на часах.
Несколько позднее днем я пошла прогуляться по набережной. На каждом углу стояла охрана, каждый проезжавший автомобиль задерживался, и сидевшие в нем подвергались допросу, толпы любопытных собирались у разведенных мостов и смотрели на противоположный берег, но в общем город выглядел так, как будто его жители праздновали какой-то национальный праздник, и большевистское восстание было для всех неожиданностью.
Княгиня Салтыкова, жившая в другой половине дворца, занимаемого британским посольством, обедала у нас в этот вечер, вместе с генералом Ноксом, полковником Торнхиллом и караульным начальником.
– Я думал, что вы собирались сегодня уехать, – мрачно сказал мне генерал Нокс.
– Я не могла уехать далеко, – отвечала я, – если все мосты разведены. А кроме того, пока все же было совершенно спокойно. И я не хочу уезжать без особой необходимости.
Княгиня Салтыкова положила свою красивую большую руку на мою.
– Мне кажется совершенно понятным, что она не хочет оставлять своих родителей, – сказала она, и ее глаза, которые всегда казались наполненными бесконечной грустью, мне улыбнулись.
После обеда я сидела на подоконнике и наблюдала из окна тишину Суворовской площади, где всегда было столько трамваев, экипажей и автомобилей. На мосту стояли солдаты, прислонившись к ружьям и тихо переговариваясь. Время от времени проезжали каз