— Значит, надо говорить не о том, что было, а о том, что могло бы быть, — предложил я, дослушав одного из самых важных людей, двигающих всю кампанию, — Мы могли бы быть спасателями. Пожарными, скалолазами, принимать участие в операциях, где от исполнителя требуются почти сверхестественные физические качества. Могли бы. Но нас держали всегда в «черном теле», не допускали до курсов, не выдавали документы. Как вам? Работа с большими перерывами, высокой ответственностью и требованиями к исполнителю, очень хорошо оплачивается. На мо…
— Идеально, — серьезно кивнул продюсер, — Идеально, Кирью-сан. Мы даже можем приоткрыть краешек бизнеса теневых арен, показать, куда был растрачен этот потенциал…
— Чем нанесете урон нашему бизнесу! — резко откликнулась Харима.
— Незначительный, — это уже нехотя буркнул Кабакири Норио, присутствующий с фиксирующей повязкой на челюсти, от чего говорил медленно и невнятно, — Снадобье сейчас воспринимают как смерть, без альтернатив. Через год… арены опустеют полностью. Вы пока процветаете лишь потому, что даете укрытие…
На меня Норио косился почти с обидой. Видимо, готовый тогда к любому коварству «вора техник», он никак не ожидал, что проиграет из-за банальных прямых в челюсть. Ну что тут поделать, мне нельзя, да и не хотелось, побеждать его «нечестно». Эта схватка была очень важна как для самого Кабакири, оставшегося благодаря ей в Токио, так и для меня. Немного популярности не помешает.
Разразилась жаркая дискуссия. Мое предложение «пропихнуть» практиков боевых искусств в очень ответственную, с точки зрения правительства и населения, зону было… обоюдоострым мечом, грозящим ударить использующего. Даже при всей незримой (но ощутимой) поддержке кистомеи, подобный фокус грозил присутствующим большими проблемами. Но альтернатив, по сути, не было.
— Альтернатива есть, — второй из продюсеров, нанятый нашими токийскими партнерами, в том числе и Темным миром, молча выслушав первичный обмен мнениями, подал голос, — Пойти на сделку с правительством. Мы создадим угрозу по первому варианту, но выйдем с ней не на публику, а наверх. Всё-таки, декларируемый нами вектор не несет каких-либо общих благ. От него, если не ошибаюсь, может выиграть лишь Кирью-сан.
— Логично, — развел руками я, — Не имею возражений. Нам нужно зафиксировать маятник, а не возвести бойцов в святые.
— Вы не забыли, что мы только возвели его? — тут же встрял представитель Коджима, тыча пальцем в меня, — Мы не сможем отменить концерты Ханнодзи и других айдолов! А еще Сурагами и его новая международная клика…
— Плевать на клику, снизить к ним интерес легко. Мы можем разбавить репертуар девчонок! Сменить его!
— А что скажет Комитет? — подал я голос, прерывая начавшееся обсуждение контрмер.
Взгляды обратились в сторону двух мужчин в деловых костюмах, о чем-то шепчущимися между собой. Один из них отвлекся, переведя своё внимание на остальных, ждущих реакции представителей СК.
— Мы предлагаем третий вариант — дождаться ответа из главного офиса, — высказался один из них, — Есть немалая вероятность, что ваш первый вариант будет поддержан на международном уровне, а предложение господина Кирью по эффективному использованию «надевших черное» получит существенные… дополнения. При полной государственной поддержке.
— Вы знаете что-то, чего не знаем мы. Некую критическую информацию, — нахмурился человек, представляющий пришельцев, — Потрудитесь объяснить?
— Нет, — качнул головой комитетчик, — Простите, не можем.
— Тогда смысла что-либо обсуждать далее нет, — тут же встал вопрошавший, — Я объявлю новое собрание, когда мы будем владеть всей полнотой информации. Это будет достаточно скоро.
— Сильно сомневаюсь, что у вас получится получить нужную информацию, — неожиданно высказался второй комитетчик, слегка усмехнувшись, — Давайте просто подождем.
Собравшимся подобное поведение не понравилось, а я, подозревая, о чем идёт речь, счел нужным промолчать. «Надевшие черное», в текущий момент и до него, действительно были совершенно бесполезны, но если представить их спасателями, то определенный уровень признания и пользы они бы заслужили быстро. Однако, у нас была еще одна область применения. Гены. Прекрасные здоровые гены для клонирующих фабрик.
Только вот в чем загвоздка: совсем немногое требуется, чтобы создать «надевшего черное». Снадобье, чья синтетическая формула не является большим секретом, да подросток, которому можно засунуть пилюлю в рот, а затем, отпустив на волю, дождаться, пока он «созреет». Нюанс лишь в том, что в этом случае признание «надевших черное» как полноценных граждан, на международном уровне, может значительно затруднить подход к ним. Либо облегчить, если к этому с умом подойти.
Тут ход именно за главами государств.
Нам придётся ждать.
///
Самоконтроль. Он никогда не думал, что может его потерять. Оказаться в ситуации, когда скрепы разума и дисциплины полностью растворяются, позволяя вырваться зверю. Он… никогда не чувствовал этого зверя. Знал, что он может быть, что он должен себя проявить в такой ситуации, но не чувствовал. Мы на многое не обращаем внимания, если этого не чувствуем.
Это произошло… и не собиралось заканчиваться.
Такао стоял, набычившись, его крупно трясло. С его рук, мертвой хваткой вцепившихся в тонфы, стекала кровь, капая на асфальт редкими крупными каплями. Перед юношей в переулке валялось четверо рослых бразильцев, а позади, за большим железным мусорным ящиком, у стены сидела его мать, которую обнимала сестра. Мать, которую только что чуть не похитили.
Картина, понятная от начала и до конца, короткая сказка со счастливым концом, но…
Всегда есть это «но».
Все четверо взрослых мужчин были совсем недалеко от их могил, если у подобных им личностей они вообще имеются. Разъяренный подросток, тренированный опытным и безжалостным бойцом, не просто избил, он искалечил похитителей, с садистским, но праведным удовольствием кроша их кости ударами своих коротких дубинок. Кровь, проломленные черепа, выбитые зубы, раздробленные ребра. Он разделался с ними так, что они никогда уже не смогут преступить закон так, как делали это раньше, но…
Оно всегда есть.
— Ч-что…? — еле справились со словами пляшущие челюсти школьника, — Со мной нет… не так легко… как с… женщиной⁈ Ну⁈ Вставайте! Подъём, гнилые ублюдки! Или я подойду сам!
Его трясло. Он горел. Он хотел продолжать. Хотел снова услышать хруст их костей… даже нет, он хотел, жаждал увидеть то, что уже видел. Боль, страх, беспомощность, обреченность. Отчаяние, с которым окровавленный человек смотрит на тебя, когда ты дробишь в слякоть его пальцы!
Праведный гнев человека, на мать которого напали. Такао Кирью жаждал и утолить его, и разжечь еще сильнее.
— Вставайте! — хрипло потребовал он у полутрупов, валяющихся без сознания, — Ну! Я ждать не буду…
В его голосе была смерть. Он сам чувствовал, что вот-вот перешагнет порог, из-за которого нет возврата, чувствовал, что это неправильно. Нехорошо. Они не должны умереть, они должны жить долго, растертые в порошок, разбитые и калеченные, проклиная момент, когда взгляд их главаря лёг на веселую миниатюрную азиатку.
— Таки! — голос матери, слабый, жалкий и растерянный.
— Тихо, ока-сан! — голос сестры, необычайно серьезный, — Не трогай его! Не зови!
Правильно, имото. Брат… занят. Брату… тяжело. Тяжелее с каждой секундой. Ослепляющий гнев превращается в тошноту, в тяжесть, в липкость рук, в дурман, наполняющий голову. В стыдное бессилие.
Потому что они не движутся. Не смотрят со злобой и превосходством на маленького японского туриста. Не скалятся прокуренными ртами.
— Такао… — негромкий голос, знакомый. Это отец. Почему он так спокоен?
Полуобернувшись, Такао смотрит, как его отец, отлучавшийся до этого по важному делу, привстает с корточек. Он явно сидел напротив матери с сестрой, а теперь, убедившись, что всё нормально, говорит с сыном.
Но он… еще… не… закончил!
— Такао, — еще раз произносит мужчина, подошедший к сыну со спины.
— Ото… сан? — с трудом выталкивает из себя тот. Его начинает трясти еще сильнее, но это уже не освежающая тряска ярости, не переполняющая его тело энергия, а нечто обратное, забирающее силы.
— Ты сделал всё правильно, сын, — говорит человек, который сейчас должен вопить нечто паническое и невнятное, хвататься за голову и умолять Такао остановиться, — Ты всё сделал правильно. Ты защитил маму.
Не совсем. Он не доделал. Ему нужно… нужно вбить больше страха и боли в тупые головы этих ублюдков. Только слова отца почему-то повисают чугунными гирями, окончательно обволакивая Такао, вышибая из него жажду крови. Со стуком тонфа падают на асфальт, а отец, комично охнув, присаживается на корточки, чтобы их подобрать.
Он всё сделал.
Всё.
Ноги японского школьника подкашиваются, и он садится на задницу, глядя пустым взглядом перед собой. И вот тогда… тогда его обнимают. Сначала руки отца. Затем сестры. Потом матери.
В себя отважный защитник приходит лишь в самолете. Всё приключение семьи, чуть ли не тактическая операция на окраинах Буэнос-Айреса, куда их занесло благодаря родителям, проходит мимо внимания молодого японца. Он лишь помнит, что его куда-то тащили, прикрывая, что сестра содрала с себя рубашку, оставшись в легкомысленном топике, а одежду использовала, чтобы стереть кровь, забрызгавшую брата. Они втроем еще оборвали ему рукава, придав довольно «дикий» вид. Отец выкинул его дубинки, скинув их в очень узкую нишу где-то между домами…
В аэропорт они попали уже чистыми, свежими, даже принявшими душ в одном из отелей.
Теперь… улетают? Почему?
— Пришел в себя? — бросает на него одобрительный взгляд отец, сидящий рядом, — Хорошо. Мы возвращаемся домой, Таки-чан.
— Зач-чем? — бормочет Такао, — Нас же никто не… видел.
— Забываешь о тех парнях, которых ты отделал, — грустно усмехается его неожидан