Девочка громко кричит, на ее зов прибегают деревенские. Свет меркнет для Вострока окончательно, но он еще чувствует, что его берут и куда-то несут…
Иггельд долго осматривал лежавших на лавках раненых мужчину и девочку, задавал вопросы, требовал сжимать его пальцы в ладошках, поднять то руку, то ногу, постукивал по сухожилиям. Княжич Младояр наблюдал за работой лекаря молча, вопросов не задавал, но старался углядеть все то, что разглядывал Иггельд, отметив для себя и полную неподвижность правого глаза у охотника, и странную белизну под веками у обоих больных.
Иггельд долго готовил отвары для лечения, отдавал распоряжения, чего еще набрать по лесам, велел заготовить бычьей крови… Ругнулся на княжича, собиравшегося как следует осмотреть отрубленную голову чудища.
— Ядовита, быть может, — бросил Игг, да так, что ручонки княжича, протянутые, было, к зубастому клюву, так и отдернулись…
— А как проверить?
— Достань пару мышек, вот и проверим!
— Достать не долго… А Вострок и Тюря… Они будут жить? — спросил Младояр.
— Завтра еще раз осмотрю, с утречка… — покачал головой старик, — Тогда, быть может, скажу!
Вечером охотник пришел в себя, Иггельд воспользовался моментом, чтобы расспросить раненого — что и где болит. Не смотря на то, что Вострока всего трясло, а кожу покрывал крупный пот, на вопросы служитель Волха отвечал четко, разум охотника не помутнел. Правый глаз не видел совсем — стоило охотнику закрыть левый глаз, как для него наступала темнота. Лекарь потрогал руки и ноги раненого, обнаружил, что тот не чувствует прикосновений к правой ладони, даже покалывания иголкой — и то не ощущает. Отвар жаропонижающих трав, малиновое варенье, холодные примочки — ничто не оказывало благотворного воздействия, тело Вострока так и горело огнем.
— Не выживет охотник, — сказал Иггельд Младояру, когда они остались наедине, — и это не яд.
— Не яд? Почему? — удивился княжич.
— Так бывает, когда внутри головы лопается жила, — объяснил старик, — странно только, что правый глаз…
— Глаз не слепнет?
— Нет, бывает, слепнет, но — левый…
— Если не яд, то что?
— Охотник говорил, что когда чудовище смотрело на него, то он почувствовал, как будто все тело затрясло, — медленно, размышляя по ходу речи, произнес Иггельд, — может, у этого летающего змея сила есть — изнутри человека рвать? Не знаю…
— Слушай, Игг… Мышей я достал, мальчишки наловили, — напомнил воспитателю княжич, — что с ними делать будем?
— Просто посадим на ночь вместе с отрубленной головой, — пожал плечами старик, — а завтра посмотрим, как бегать будут!
Утром было не до мышей. Пришла в себя девочка, села-поела. Иггельд поговорил с ней, пощупал узлы, да успокоил мать, заявив, что Тюре еще жить и жить. В избе, кроме лекаря, Младояра, матери девчушки и двух хворавших, сидел на лавке еще и деревенский староста, рядом стояла местная ведунья, предпочитавшая помалкивать в присутствии такого великого ведуна, как Иггельд. Из дверей были видны головы еще нескольких мужей и ребятишек, взрослые помалкивали, ожидая, что скажет лекарь, дети — галдели…
— Говорили, что коли чудище взглянет, то не жить человеку, — сказала девочка, — а на меня оно аж два раза смотрела.
— Дык клин клином вышибают! — подшутил лекарь.
— Все говорили, что умру… — продолжала недоумевать девчушка.
— Да мало ли что говорили, — промолвил Иггельд строго, — я лекарь, все меня знают в княжестве Крутенском и за пределами оного! Я смотрю и вижу, что нет у тебя смертельного недуга, и семи дней не пройдет, как позабудешь о своей болезни.
— Поживет еще Тюря, — послышался голос Вострока. Охотник лежал без движений, глаза прикрыты, лицо — бледное, с испариной, — а вот мне надо поспешать!
— Куда? — удивился княжич.
— Я помру, и скоро, — молвил охотник, — и пока не умер, пока один глаз видит, да язык ворочается… Обряд надо совершить… Во славу Волха!
— Это твое право, Вострок, — подтвердил Иггельд, — ты добыл зверя невиданного, тебе и решать, какая треба покровителю пойдет! Мы все исполним, наказывай — что да как сделать.
— Пусть лапы отрубят, да крылья, где когти, — прошептал Вострок, слабея, — костер разведут из дерев чистых, да шкуру мою, волчью, для меня…
Охотник забылся, хотя его губы еще шевелились, речей слышно уже не было. Иггельд положил руку на лоб умирающему, потрогал пульсирующую жилку на шее, покачал головой.
— Что? Что? — разом воскликнули и староста, и ведунья, и мать Тюри.
— Не увидеть ему завтрашней зари, — приговорил Иггельд, — а потому, селяне, делайте, как наказал Волха служитель, то — последняя воля его!
— Все сделаем, — поклонился староста.
— Будете лапы чудищу отрубать, — спохватился Иггелдьд, — руками не касайтесь, сорвите лопухов каких, через них только и трогайте. И топоры на огне прокалите… Может, ядовита та тварь!
— Не, не ядовита! — послышалась из-за дверей, — мой Кабысдох уже обглодать ей бочину успел, так бегает, ничего ему не стало!
— Береженого боги берегут! — Иггельд, как всегда, был осторожен в таких делах.
— А теперь пошли, взглянем на мышек, — сказал лекарь княжичу, выходя из избы.
— Думаю, живы они, да хвостами вертят!
— Я тоже так думаю, однако ж — проверим!
Мыши и не думали помирать, более того, не удовлетворившись оставленным зерном, они слегка попортили и голову чудища…
Для Вострока наскоро изготовили носилки, обвязав пару толстых жердей крепкой сетью. Четверо селян, взявшись за концы носилок, легко понесли тощее тело охотника к уже разгоревшемуся костру. Вокруг огня собралась уже вся деревня. Прискакали на лихих жеребцах и мужи с ближних сел да хуторов, были двое из дружины княжеской. Все дивились на диковинный трофей Вострока, кое-кто даже осмелился потрогать тушу крылатого змея, не смотря на строгие запреты Иггельда. Оно конечно, если бы запрет был божеский, никто не притронулся бы, ну, а если просто опасность смертельная — отчего бы и не рискнуть?! На то и мужи, чтобы с жизнью играть, смерть дразнить…
Востроку помогли надеть изрядно потрепанную шкуру заветную, слегка приподняли, чтобы он мог видеть пламя. Служитель Волха начал обряд, шептал какие-то слова, прикасался то к голове чудища, то к четырехпалым лапам. Работала только левая рука, потому Вострок не смог самостоятельно отрезать кусочки от трофеев, пришлось одному из дружинников помогать, придерживая то крыло, то лапу. Каждый кусочек, после сказанных слов, отправлялся в костер, когда Востроку не удавалось докинуть требу до огня, ее подталкивали туда палками — прикасаться пальцами к предназначенному богу — нельзя!
Наконец, дошло дело до самого заветного — до зубов. Увы, Вострок не смог единственной здоровой рукой вырвать ни одного зуба, помог коваль, прихвативший железные клещи. Тут же, наскоро, в одном из клыков была проделана дырка, зуб надели на бечевочку — на ней уже красовалось немало памяток о трофеях Вострока, теперь присоединился главный и, увы, последний. Пусть хоть до заката, да поносит на шее! Другой зуб торжественно поднесли маленькой Тюре —всем на удивление, девочка добралась до места торжества сама, ножками. Да уж, в этот момент не было в деревне мальчишки, который бы не завидовал этой девчушке!
Огонь окропили кровью чудища. Чресел, сколько не искали, наружи не нашли, возможно, зубастая птица была самкой… Вместо положенных богу частей тела сожгли немного кожи с брюха. К концу церемонии Вострок ослабел окончательно, его глаза закрылись, но губы продолжали шевелиться. Иггельд попытался дать умирающему целебного отвара, но Вострок не смог пить, все выливалось изо рта наружу.
Вечером Вострок пришел в себя, позвал Иггельда. Тот сразу явился на зов, разумеется, с Младояром. Охотник решил напоследок поведать о том, что надо было знать людям об убитом звере. Нельзя же уходить, не оставив добытый знаний другим! К тому же Иггельду, как волхву, было завещано передать голову зубастой птицы служителям Волха, да рассказать обо всем, что поведает Вострок. Рассказ охотника оказался коротким. Он едва успел поведать о гибели своего старшего наставника, как случилось несчастье. У Вострока неожиданно горлом хлынула алая, какая-та пенистая кровь, он мгновенно захлебнулся, дернулся, глаза закатились.
— Кровь из легких, — объяснил Иггельд потрясенному княжичу, — видишь, какая светлая! Жила лопнула…
Лекарь даже не попытался чем-то помочь умиравшему, из чего Младояр заключил, что искусство его было сейчас бессильно. Иггельд произнес слова для Велеса, положенные в таких случаях, прикрыл покойнику глаза, утер кровь. О дальнейшем позаботятся селяне…
— Садись и пиши! — велел Иггельд воспитаннику.
Тело Вострока уже было сожжено, заветная волчья шкура свернута и уложена — Иггельд отдаст ее в Крутене служителям Волха, пусть носит какой-нибудь юный охотник… Вот и лук тугой — тоже богатырю какому сгодится. А голова с зубастым клювом красовалась на столе, лекарь не спешил убирать ее.
— Может, лучше в Крутене все запишем? — спросил Младояр. После всего увиденного его не вовсе тянуло к писарскому делу.
— Записывать надо по свежим впечатлениям, потом забудем и цвета, и запахи, — объяснил Иггельд, — помни! То, что записано сразу, ценится выше, чем то, что писалось по памяти. С течением времени человек склонен приукрашать события, одни детали теряются, забываются, другие приходят на их место из грез — ведь всяк желает, чтобы было не так, как есть, а лучше!
— А что писать, как?
— Сначала обозначь, когда сие случилось, лета 432 867 эпохи смертных, потом напиши где — в какой деревеньке, близ какой реки, у какого города, княжество наше, Крутенское, не забудь упомянуть. Быть может, твое писание не раз еще перепишут, далеко за моря увезут, там читать будут…
— Все написал, — молвил отрок через некоторое время, — что дальше?