– Это в ее стиле.
– Она всегда называла тебя задницей, – сказал Уодли. – Когда ты был нашим шофером в Тампе, наедине со мной она о тебе иначе и не говорила. И в последний месяц тоже. Задница. Почему она тебя так звала?
– Может, вместо кретина.
– Пэтти тебя ненавидела.
– За что бы? – сказал я.
– По-моему, я знаю причину, – сказал Уодли. – Некоторые мужчины ублажают женскую часть своей натуры, склоняя женщин к занятиям особым видом орального секса.
– О Господи, – сказал я.
– Вы с Пэтти занимались чем-нибудь подобным?
– Уодли, я не хочу об этом говорить.
– Гетеросексуалы болезненно относятся к таким вещам. – Он вздохнул. Закатил глаза. – Зря мы, наверное, не развели огонь. Это было бы сексуальнее.
– Уж уютнее точно.
– Ладно, сейчас не до того. – К моему изумлению, он зевнул. Потом я понял, что он сделал это как кошка. Чтобы снять напряжение. – А меня Пэтти Ларейн этим баловала, – сказал он. – Собственно говоря, так она меня на себе и женила. Раньше я с таким качественным исполнением не сталкивался. Но потом, после свадьбы, все прекратилось. Резко. Когда я намекнул, что не прочь продолжить наши скромные забавы, она сказала: «Уодли, я не могу. Теперь всякий раз, как я вижу твое лицо, оно напоминает мне твой зад». Вот почему мне страшно не нравилось, когда она называла тебя задницей. Тим, а с тобой она когда-нибудь так делала?
– Я не собираюсь отвечать, – сказал я.
Он выстрелил. Прямо оттуда, где сидел. Он не целился. Просто навел дуло и спустил курок. На такое способны только самые лучшие стрелки. Я был в свободных штанах, и пуля прошла сквозь складку над коленом.
– В следующий раз, – сказал он, – я раздроблю тебе бедро. Так что, пожалуйста, ответь на мой вопрос.
Я внутренне спасовал. Подпитка моего мужества давно шла из запасного бака. В таких условиях дай Бог сохранить хотя бы видимость спокойствия.
– Да, – сказал я, – однажды я попросил ее это сделать.
– Попросил или заставил?
– Она была не против. Молодая, хотела новизны. По-моему, раньше она никогда так не делала.
– Когда это случилось?
– Когда мы с Пэтти Ларейн впервые легли в постель.
– В Тампе?
– Нет, – сказал я. – Разве она тебе не говорила?
– Ответь сначала ты, потом я.
– Как-то мы с подругой поехали в Северную Каролину. Я жил с этой подругой уже два года. Откликнулись на объявление и махнули в Северную Каролину к супругам, которые хотели обменяться па ночь партнерами. По прибытии обнаружили там крепкого старикана и его юную женушку, Пэтти Ларейн.
– Тогда ее звали Пэтти Эрлин?
– Да, – сказал я, – Пэтти Эрлин. Она была замужем за одним тамошним священником. Еще он работал футбольным тренером в средней школе и хиропрактиком. В объявлении, правда, отрекомендовался гинекологом. Потом он сказал мне: «Это приманка. Ни одна американская юбка не устоит против такого обмена, если думает заполучить акушера». Это был длинный, нескладный пожилой мужик с большим аппаратом, по крайней мере так мне потом сказала подруга. К моему удивлению, они отлично спелись. С другой стороны, Пэтти Эрлин была рада познакомиться с настоящим барменом из Нью-Йорка. – Я оборвал речь. Мне стало неловко от своей разговорчивости. Я явно перестал следить за его вниманием.
– И она сделала это с тобой в первую же ночь?
Видимо, насчет его внимания беспокоиться не стоило.
– Да, – сказал я, – такой ночи, как та, у нас никогда больше не было. Мы оказались прямо созданы друг для друга. – Пусть живет с этим, подумал я, когда меня не станет.
– Она делала все?
– Более или менее.
– Более?
– Допустим.
– А в Тампе она уже не заходила так далеко?
– Нет, – солгал я.
– Ты лжешь, – сказал он.
Я не хотел, чтобы он выстрелил снова. Мне пришло в голову, что его добрый папаша Микс, наверное, частенько бил Уодли без предупреждения.
– Ты выдержишь правду? – спросил я.
– Богатым всегда лгут, – сказал он. – Но я готов жить с любой правдой, даже самой неудобоваримой, – это для меня дело чести.
– Хорошо, – сказал я, – это бывало и в Тампе.
– Когда? – спросил он. – В каких случаях?
– Когда она уговаривала меня убить тебя.
Так я не рисковал еще ни разу. Но Уодли был человеком слова. Он кивнул, соглашаясь с истинностью сказанного.
– Я догадывался, – промолвил он. – Да, конечно, – добавил он, – потому она и дала тебе такое прозвище.
Я не сказал ему, что после той ночи в Северной Каролине Пэтти Ларейн некоторое время писала мне. Похоже было, что, когда я вернулся в Нью-Йорк, та ночь не давала ей покоя. Она точно хотела стереть со своих губ всякую память о ней. «Задница» – так называла она меня в своих письмах. «Милый задница», – начинала она, или: «Привет, задница». И это прекратилось только вместе с письмами. Что произошло примерно через год после того, как я угодил в тюрьму. За решеткой я не мог допустить, чтобы меня называли такими именами, и перестал отвечать, так что на этом переписка оборвалась. Жизнь развела нас в стороны. Потом, спустя несколько лет, стоя как-то вечером в одном из баров Тампы, я почувствовал на плече чью-то руку и, обернувшись, увидел красавицу блондинку, роскошно одетую, которая сказала: «Хелло, задница». Передо мной словно предстала внушительная печать самого Случая.
– Наверное, она по-настоящему хотела убить меня, – сказал Уодли.
– Ты должен посмотреть правде в глаза.
Он заплакал. Он крепился уже очень долго, и теперь его наконец прорвало. К моему удивлению, я был тронут – вернее, только половина меня. Другая половина будто оцепенела, напрягшись: сейчас каждое движение было опасно, как никогда.
Через несколько минут он сказал:
– Я плачу в первый раз после того, как меня выгнали из Экзетера.
– Неужели? – сказал я. – А со мной это случается.
– Ты можешь себе это позволить, – сказал он. – В тебе есть мужское, на которое можно опереться. А я по большей части сам себя создал.
Я оставил это висеть в воздухе.
– Как вы с Пэтти сошлись опять? – спросил я.
– Она написала мне. Это было через пару лет после нашего развода. Я имею полное право ненавидеть ее, говорила она в письме, но она без меня скучает. Я сказал себе: у нее кончились деньги. И выбросил письмо.
– Разве Пэтти не достался хороший куш после суда?
– Ей пришлось согласиться на небольшую часть капитала. Иначе мои адвокаты промурыжили бы ее апелляциями до гроба. Она не могла ждать. Я думал, ты в курсе.
– Мы с ней финансовые вопросы не обсуждали.
– Ты просто жил за ее счет?
– Я хотел стать писателем. Меня это не угнетало.
– Ты хорошо писал?
– Мои мысли были слишком заняты ею, чтобы писать так хорошо, как я надеялся.
– Может быть, ты все-таки бармен, – сказал Уодли.
– Может быть.
– И ты не знал, как у нее с деньгами?
– Ты хочешь сказать, что она разорилась?
– У нее не было чутья, которое помогает правильно вкладывать деньги. Провинциальная закваска мешала ей прислушиваться к разумным советам. Я думаю, она начала понимать, что впереди долгие годы ограничений.
– И потому стала писать тебе.
– Я держался сколько мог. Затем ответил. Ты знал, что у нее есть другой почтовый ящик в Труро? – спросил Уодли.
– Понятия не имел.
– Завязалась переписка. Через какое-то время она выдала свой интерес. Ей хотелось купить усадьбу Парамессидеса. По-моему, этот дом напоминал ей обо всем том, что она потеряла в Тампе.
– И ты играл на ее желании?
– Я хотел истерзать все четыре камеры ее сердца. Конечно, я играл с ней. Два года я то подогревал ее надежды, то разрушал их снова.
– И все это время я думал, что ее жуткие депрессии – моя вина.
– Тщеславие – твой порок, – сказал Уодли. – Но не мой. Я постоянно твердил себе, что вернуться к ней – это все равно что вернуться к дьяволу. Но я тосковал по ней. У меня еще оставалась надежда, что ее и правда немного ко мне тянет. – Он потопал по песку ногами. – Ты удивлен?
– Она никогда не говорила о тебе ничего хорошего.
– Как и о тебе. Самой неприятной чертой характера Пэтти была привычка всех охаивать. Если тебе нужен человек, по-настоящему лишенный сострадания, ищи добропорядочного христианина.
– Может быть, потому она была так хороша в остальном.
– Конечно, – сказал Уодли. Он закашлялся от холода. – Знаешь, что я ублажал ее как надо?
– Нет, – сказал я. – Она никогда мне не говорила.
– Тем не менее. Ни одна лесбиянка со мной не сравнялась бы. Иногда я прямо героем себя чувствовал.
– Что произошло, когда она приехала в Тампу с Тесаком Грином?
– Я не огорчился, – сказал Уодли. – Подумал, что это умно с ее стороны. Если бы после стольких лет она появилась у меня на пороге одна, это было бы уж очень подозрительно. А так мы чудно провели время. Тесак может по-всякому. Мы баловались втроем.
– И ты спокойно смотрел на Пэтти с другим партнером?
– Я всегда говорил: за сексуальной наивностью иди к ирландцу. С чего мне было страдать? Когда я был в Пэтти, Тесак был во мне. Кто не испытал этой маленькой радости, тот не жил по-настоящему.
– И ты был спокоен? – повторил я. – Пэтти считала тебя страшно ревнивым.
– Это было, когда я старался выполнять роль мужа. Ничто не делает человека более уязвимым. Но теперь я играл щедрого дядю. И получал такое удовольствие, что наконец отдал приказ Лорел. Поезжай на Восток, моя милая, и пиши заявку на усадьбу Парамессидеса. Она послушалась. К сожалению, дело усложнилось из-за ее жадности. Во время разговора по телефону Лонни Пангборн обмолвился, что Оквоуд приехала обратно в Санта-Барбару. Это меня насторожило. Ей следовало торговаться с бостонским юристом. Поэтому я был вынужден разузнать, не обратилась ли она к богатым калифорнийским друзьям, чтобы те помогли ей купить усадьбу самой. Вообще-то она только сыграла мне на руку. Теперь я могу признаться, что хотел именно этого. Пэтти Ларейн был нужен замок, чтобы изображать королеву, но мне хотелось, чтобы ей в любом случае нужен был я. Разве это так уж необычно?