И только утром он окончательно понял, что вновь пришло связующее его с Анной чувство.
Утром зашумел дождь. От земли и молодой зелени снова запахло грибами и брусникой. Кедры жухло опустили брызжущие ветки, стояли омертвело. От озера, от задымивших белогорий острыми зубцами поднимался сизый туман. По склонам и рытвинам скотопрогонной дороги катились серые потоки, приминая нежную траву. Тайга притаилась, как зверь в засаде.
Самоха только к обеду разыскал Семена Петровича. Топограф лежал под толстым кедром всего в десяти шагах от дороги, и, видимо, ее не заметил. Он тихо стонал, когда Кутенин почти волоком притащил его к стану.
А на второй день Джебалдок и Чекулак прибежали из улуса с искаженными лицами и в один голос закричали:
— Наши уехал тайга, а тут лежит черный русский человек.
Молодые камасинцы стучали зубами, не могли успокоиться.
Разведчики зарядили ружья и цепочкой двинулись к озеру. Шлепая броднями по мокрой траве, Самоха часто нагибался за черемшой и диким луком. Жевал он их, как голодная лошадь, целыми пучками, пуская по губам зеленую слюну.
— Отведай, Никандровна, — угощал он Стефанию.
— А зачем? — недоумевала та.
— Простуду выгонят и от живота первое средство.
— У меня живот не болит… От цинги, я знаю, помогает… Когда я сидела в тюрьме, товарищи носили в передачу черемшу и чеснок.
Стефания смотрела вперед немигающими глазами.
— Вот только воняет от нее почище не знай чего, — улыбнулся Самоха. — Меня один инженер што ись в палатку не пускал из-за этого кушанья. Прямо духу не мог терпеть человек… Бывало, мы с его женой поднапремся до бесчуру, а мужа сердцедавка берет…
— Может быть, она и от испуга полезна, — перебил рассказчика Севрунов.
— Это ты о недоноске! — рассмеялся Кутенин.
— А и верно! Ты напусти побольше серьезности, а мы поддержим, — посоветовал Додышев. — Внуши ему, что эта травка помогает от медвежьей болезни.
Но Самоха сплюнул на сажень и уже серьезно сказал:
— Не напомяни ему… Не дело человека добивать. Чудачка привезли, такого и по заказу не сделаешь.
— Тише, — предупредила Стефания, заметив впереди темное пятно.
Перед разведчиками лежал мертвый человек в заплатанной шубе, потемневшей от лесной смолы и дыма. Калмыцкие скулы покойника в черной жесткой бороде сохранили лишь одну живую черту — испуг. Рядом с ним лежали шапка и винтовка. Самоха потянул убитого за ворот, но ветхая шуба не выдержала и лопнула на крыльцах.
— Эх, износил! Да это Мишка Сабаев! Отплутал белым светом.
Самоха расстегнул шубу и из единственного кармана кожаных брюк убитого добыл берестяной бумажник.
— Ну-ко, глядите, — он подал Севрунову сверток пожелтевшей бумаги. Зверовод расправил первый лист и вслух прочел:
— «Начальник крестьянского боевого отряда».
Стефания сдвинула брови, оглянула присутствующих.
— Надо зарыть, а остатки наших запасов перенести к стану, — сказала она.
— Да так вернее будет, — согласился Севрунов.
Но на старом становище запасов не оказалось. Под тополями, где Самоха хозяйственно укладывал мешки с сухарями, валялись только клочья растоптанной бересты и изрезанных кожаных сум, в которых хранилась соль и другая мелочь.
Кутенин только руками развел. Все смотрели друг на друга, спрашивая глазами: что же теперь делать?
— Я-то проживу на рыбе и птичьем мясе! — вопил Самоха. — А что будете делать вы?
— Пойдем в улус, а потом в тайгу! — загорячился Додышев. — Джебалдок говорит, что банда живет в верховьях Сыгырды.
— Там-то ты и напорешься на пулю, — возражал Самоха. — Они тя как белку срежут, и не узнаешь, откуда прилетит.
— Да и смешно лезть на таежных волкодавов, — поддержал Севрунов.
Разведчики осмотрели оружие и осторожно направились к улусу.
С запада расширялась светлая полоса неба, дождь утихал. Но прибрежные кустарники окатывали теплой росой. И только один Самоха ловко увертывался от луж и деревьев. Его тонкие ноги легко, почти без шорохов, ступали по мокрой траве.
Около юрты старшины им встретилась маленькая старуха с ископанным оспой лицом и закивала Чекулаку косматой головой.
— Все бежал… Уй, бойся наша русских. Один Фанасей шаманит, — заговорила камасинка.
— Вот глупости, — возмутилась Стефания. — Мы никого не виним. Пусть являются обратно.
Старуха снова замотала головой и смешно побежала вниз по тропке. Сыгырда несла на своих прозрачных волнах остатки выброшенного тайгой мусора.
— А ну пойдем, шаманку послушаем, — предложил неунывающий Самоха.
Они спустились в разложину, из-за густых пихтачей неслышно приблизились к закрытой юрте шаманки. В кустах заворчала одряхлевшая собака, мелькнули две-три фигуры ребятишек. Самоха сделал знак рукой и присел на свежий пень.
В темной юрте сначала что-то пыхтело, а спустя минуту оттуда послышался глухой звук, похожий на далекое рычание медведя. Затем завыл волк, залаяла лисица, весело затрещала белка. На неизвестном инструменте жрица подражала всем зверям тайги и самой малой птичке.
— Что за ерунда! — поморщилась Стефания.
— Это она на звериных жилах выигрывает, — пояснил Севрунов.
— Но какой смысл вложен во всю эту комедию?
— А как же, по понятиям шаманистов через эти, голоса духи тайги делают откровение.
— И-и, какая обморочь! — рассмеялся Самоха.
Разведчики спустились на берег и здесь столкнулись с молодой камасинкой, волочащей на плечах больного, бьющегося в бредовом жару мужчину.
— Куда ты? — спросил Додышев, загораживая женщине дорогу.
— Мужика сдурела. В речку бросать надо, — ответила камасинка.
У Додышева остекленели глаза и сжались кулаки. Зверовод отстранил его и снял с плеч женщины больного.
— Не нужно бросать, лечить будем, — строго сказал он.
Сбросив с себя верхнюю рубаху, он разорвал ее вдоль и намочил в воде. Больной скрежетал зубами и колотил ногами о влажную землю.
— Третий день сдурел. Мой ребенка убивал, — причитала женщина.
— Раздевай донага, — попросил Севрунов Самоху.
Обезумевшей камасинец зарычал, как животное под ножом, когда Самоха вместе с одеждой сдернул у него со спины целый лоскут изопревшей, разъеденной вшами кожи.
— Фу, какой ужас! — воскликнула Стефания. — Александр Андреевич, у нас есть спирт?
— Йод есть.
Больного уложили на разостланную рубаху. Он буйно зацарапал землю костлявыми руками, когда Севрунов плеснул в рану лекарство. Камасинца завернули и, положив на голову травяной компресс, отнесли в юрту.
Прошло около часа, пока Чекулак вскипятил воду и остудил ее в реке. Но больной заснул и дышал ровно.
— Кризисное состояние, — сказал Севрунов. — На севере у меня подобных случаев были сотни… Там, например, вымирали целые стойбища, а впоследствии чуть и я не околел в чуме.
— А что у него? — Стефания смотрела на зверовода ясными глазами. Облик этого человека слагался в ее сознании совсем по-иному, чем когда встретила его в научно-исследовательском институте охотничьего хозяйства.
— Сыпной тиф, — ответил Севрунов.
— Сейчас же вымойте руки, — заботливо сказала она, увлекая зверовода к реке.
Чекулак, обтирая руки травой, подошел к Стефании. Глаза молодого камасинца были печальны, беспокойны.
— Старшина дома, — сказал он.
— Дома? Как ты узнал?
— Я был его юрта.
— Ну-ка пойдемте туда.
Севрунов осмотрел ружье и закурил трубку, взятую Самохой у убитого Сабаева. Разведчики направились через перешеек пади, заросшей кустарником. В зарослях блекла притоптанная, унавоженная трава: здесь спасался от гнуса камасинский скот. Теперь все омертвело, напоминало разгром… Пустые юрты камасинцев были ободраны, как скелеты…
«Это протест», — думала Стефания. А вслух спросила у шедшего рядом Джебалдока:
— Слушай, а если арестовать Алжибая, как к этому отнесутся ваши?
Парень завертел головой.
— Худо будет… Наша маленько не боится старшины, много — боится.
— Надо добиться, чтобы все не боялись, — вмешался в разговор Севрунов. — Я говорил, что словами тут ничего не сделаешь. Нужен хлеб и ружейные припасы. А главное — честность в отношении выполнения своих обещаний. Один раз обмани туземца и навсегда перед всем родом потеряешь доверие.
— Я настаиваю на аресте старшины, — возражал Додышев. — Это он сагитировал людей покинуть улус, а сам остался здесь для отвода глаз. Он знает и о нападении на нас. Откуда бандиты взяли коней?
Около юрты Алжибая их встретил табун собак. Серые кобели чуть не сшибли Самоху. Защищать гостей от псов выбежали с палками Алжибай, кривой Аёзя и плечистый, рослый Тимолай. Старшина сегодня был расторопнее и приветливее. Он усадил приезжих на разостланные шкуры и начал угощать аракой и вяленым мясом. Аёзя и Тимолай сидели почтительно, незримо для других улавливали тон и знаки старшины.
— Почему ваши бросили улус? — начала разговор Стефания.
Алжибай шевельнул плечами и сделал скорбное лицо. Нижняя губа у него отвисла, как неживая.
— Не снай, трук… Ваш начальник не бери подарка — наши люди испугался его. Наши люди не люби ссоры.
— А кто стрелял в нас? — вмешался Додышев. — На чьих конях приезжали бандиты?
— Не снай, трук… Тайга большой… Люди всяки живет много… Наша любит собетска власть. Ой, шибко любит!
Старшина пил араку маленькими глотками, верткими глазами смотрел на присутствующих, обижался, что гости, кроме Самохи и молодых камасинцев, не принимают угощения.
— Я будет поезжай тайгу, будет звать людей домой, — Алжибай хмелел. Он ближе подсел к Стефании.
— Я будет ловить зверей. Ой, никто лучше Алжибай не знает, где живет звери. Наша не уходил тайга. Наша любит собетска власть. Наш скажет, где русска ходит.
Додышев несколько раз порывался напасть на старшину, но его глазами и жестами укрощала Стефания.
Тимолай оседлал коней, когда разведчики вышли из душной юрты. Алжибай копной покрыл лошадиную спину. Покачиваясь, бормотал: