— Пущай слободнее, Андреич, — подбадривал Самоха. — Так-то только мух бьют.
Распахнув ворота рубах, долбильщики все глубже и глубже выскабливали упругие внутренности бревна. И тут же, рядом, отлетали в сторону серые клепки, устанавливался примитивный станок для гибки непокорной лиственницы. А по кромке сопки, выбирая безлесые закоулки, группа рыбаков развешивала на рогулины обрывки неводов, собранных Самохой с вышек мужицких изб. Невода светились прорехами, но умелые руки быстро приводили снасть в нужный вид.
Давно мечтавшая вот о такой артельной работе на живом производстве, Стефания переходила от одной группы к другой. Она не могла осмысленно поверить быстроте, с которой осуществлялось то, что еще недавно волновало ее, как прекрасно-заманчивое, но далекое дело.
Внешне спокойная Анна улыбалась ей и зажигала спички мужчинам или не хуже их долбила теслом. В ней ежечасно рождалось нечто большее, чем вся ее прошлая жизнь. И мгновенно вспыхнувшая ревность к Стефании при первой встрече уходила из сердца.
Еще раньше обеда первую лодку положили на козлы и начали разжигать под ней костер.
— Таскай воды! — сказал Пастиков Анне.
— А ты остынь малость, — усмехнулась она, скосив бровь.
— Правильно, — заметила Стефания. — Вот это по-моему… Люблю, когда человека вовремя поставят на свое место.
Гремя ведрами и смеясь, женщины сбежали к ручью. Прислушиваясь к их веселью, Самоха озорно скорчил рожу.
— Чего тебя ломает? — осердился Пастиков.
— Кабы тебя не заломало, Петр Афанасьевич, — кольнул он директора глазами. — Она, брат, Ивановна-то, в землю видит на три метры. Шутить над собой не даст.
И в это же время, окатившись холодной водой, женщины делились своим.
— Не желает по-доброму — и плевать, — голос Анны звучал властно. — Для него и жизнь провела, а только мужики — псы… Как унюхают свежий бабий дух и — норку кверху… Но не размокну. Рука у меня тоже с зарубками.
— А ты обожди… Это ты не на меня ли намекаешь? — Стефания обняла ее и притянула к себе. — И ты думаешь, что если я просто держусь… Нет, пойми… Пастиков мне дорог, как работник и товарищ… Э, да зачем все это, когда делом можно захлебнуться.
— Да я и не на тебя… Он фыркает… И знаю, что от тебя отскочит всякий блудун… Но он привык холостым.
Раздувая, ноздри и закидывая назад упрямые волосы, Стефания легко вышла в гору.
— Э-э-э-й, поторапливайтесь! — певуче несся самохин голос.
Вокруг трех лодок собрались все рабочие. Пастиков вылил в желоба воду и деревянной лопатой опустил туда же докрасна раскаленный камень.
— Катай еще за водой, — распорядился Самоха.
Вода закипала ворчливо. Расширяющиеся желобы принимали форму узких легковых лодок.
— Распоры вставляй! — волновался Пастиков.
Сквозь поднимающийся пар фигуры людей двоились. Севрунов еще не успел вычерпать горячую воду из разведенной лодки, а Самоха уже подогревал вторую. Рядом громоздились сверкающие желтизной бочки, клепки, пахло черемуховыми свежевыстроганными обручами. Тайга молчала. И только беспокойный дрозд скрипел где-то, подражая треску надломленного дерева.
Стадо маралов лежало на покатом холме. Круглые глаза животных, окаймленные желтыми ободками, мечтательно отражались в целомудренно чистых водах Ширана. Полудремавшие звери, как музыку, слушали утреннюю будоражь тайги и были очень довольны тем, что в этот день не появлялась ненасытная мошкара. Они прокараулили приход на берег человека. И только когда Пастиков и Самоха спустили на воду первую лодку, стадо шумно поднялось и мелькнуло в долину серым клубком. Бег маралов был четок и стремителен.
— Заходи вот это улово! — Пастиков дрожал от ожидания, как игрок за картежным столом.
Метров двести ниже Севрунов с рабочими вкапывали столбы для воротовой тяги невода.
— Готово? — осведомился Самоха.
— Есть! — ответили с берега.
— Отчаливай!
Семь лодок, издали похожих на больших гусей, дружно скользнули по изумрудной поверхности озера, впервые несшего на своих волнах человека. За лодками воркотливо катились сероватые валуны и темная впадина. Самоха смотрел вперед на кутающиеся в синеватом мороке хребты. Вытянутое лицо завзятого охотника то светлело улыбкой, то омрачалось от одному ему ведомой мысли.
— А ведь там горит! — крикнул он, оглянувшись на сидевшего в корме Пастикова.
— Мне тоже кажется.
Рыбаки положили шесты и взялись за лопашные, которые сверкнули на солнце крыльями чаек.
Лодки зашли наперерез угольчатого залива и растянулись ровной цепочкой.
— Заметывай! — махнул задним Самоха, встряхивая желтый канат.
Широко расставив ноги, он следил за поплавками, описывающими на поверхности черную скобку. Глаза охотника бойко бегали от одной лодки к другой и с поразительной ясностью видели всяческое неверное движение рабочих.
— Не путляй, не путляй, четвертая! — покрикивал он.
— Почему глубже не заходим? — спросил Пастиков.
— Снастина ненадежна.
— А ты думаешь — много зацепишь?
Невод кончился, захватив совсем ничтожный клочок величественного Ширана. На берегу, в окружении семидесяти рабочих, подсолнухами желтели новые бочки, звенели колокольцами пасущиеся лошади и торчали оглоблями в небо порожние телеги.
— Ладьте опоры к столбам! — ратовал Самоха.
Пастиков улыбался в усы, но молчал, не желая мешать руководителю рыбалки.
Две лодки потянули к берегу заводной канат, а пять — окружили невод на недалеком расстоянии. На средине поплавки стремительно дернулись вниз, осадив лодки с канатом.
Пастиков побледнел.
— Неужели зацепились?
Самоха выпрямился по-журавьи и сунул в воду шест. Поплавки на мгновение показались на поверхности и снова скрылись.
— Тяни полным ходом! — закричал он.
Но канат не хватил до берега на целых десять метров. Севрунов и Анна, а за ними группа рабочих забрели навстречу лодкам. Всплескивая по воде, канат заскрипел, и к берегу двинулись только крайние поплавки.
— Так и знай, камень прем, — волновался горбатый старик с желтой бородкой. — Аж ребро за ребро заходит.
— Бросать бы ли что ли, мужики, — вторили ему. — Ить тут живая грыжа!
— Грыжа — не грыжа, черт с ней, а вот ежели снасть испакостим, тогда — закройся!
— Чего Петро-то смотрит?
Самоха выскочил из лодки и, завертывая на толстый брус взмокший канат, неистово ревел:
— Пластай, пластай, ребятушки!
Четверо рабочих ухватились за ваги, блок заскрипел, и невод плавно двинулся к берегу.
— Ох, как лопнет где ни набудь! — вздыхал горбатый старик. — Черти! Надуваются, как богатыри.
Севрунов стягивал сапоги и сквозь стекла очков тревожно поглядывал на Пастикова. Около них хлопали мокрыми юбками женщины.
— Гляньте, рыба-то! — первая закричала Анна.
Глаза рыболовов направилась на поплавки, но рыба черным табуном хлынула к берегу. Она вздымала волны и плескалась на поверхности. Три лодки под командой Самохи снова отплыли к неводу. Канаты загудели натянутыми струнами. С боков лодочники били по воде веслами, но лодки отбрасывало рыбным валом и, казалось, вся добыча уходила мимо невода. Что-то кричали и махали руками от второго ворота. Метались люди, метались красноперые таймени, перепрыгивали через поплава быстрые сиги и хариусы. Люди забыли думать, что зацепились за камень, и нетерпеливо подгоняли невод, напрягая последние силы. Некоторые оторопело бегали по берегу, глядя на подступающую черную гущу улова.
Но вот тяжелые грузила скрипнули по гальке, концы невода зашли на сухую косу, и на отмели, как серебряные рубли, запрыгали сначала хариусы, за ними пегие щуки и окуни. Мелкая рыба искала спасения от крупной и от мертвой петли невода. И только наиболее крупная билась в снасть, и наиболее смелая вылетала через нее обратно в озеро.
— Поднимай невод! — шумел Самоха.
Он кружился на лодке около длинного куля и не вытерпел, когда сгрудившаяся рыба особенно взбунтовала, угрожая прорвать невод. Бросив лодку, он по грудь ухнул в воду и подпер плечами верхнюю тетиву.
— Братцы, да тут целая каша! — захохотал он. — Тащи, тащи проворнее!
Но рыбаки не замечали его. На серой косе росли кишащие бугры добычи; она отливала сталью, серебром, изумрудом, золотом. Рыбный запах сразу перешиб запахи тайги. И когда главный хвост невода подходил к самому берегу, громадный таймень пробил снасть и закрутил толовой на поверхности воды.
— Хватай! — загремели голоса.
Самоха бросился к рыбе, но таймень ударил его хвостом по ногам и подкосил. Между рыбой и человеком завязалась борьба. Таймень движениями сильного тела делал отчаянные изгибы и отталкивал Самоху, старавшегося ухватить добычу за жабры. Самохе на помощь подоспела Анна. Она ударила рыбу по голове железным ломом.
— Ура! — загрохотали голоса.
Хвосты невода подтянулись. Тяжелые таймени барахтались в гальке и тяжело дышали.
— Мелочь бросай отдельно! — крикнул Пастиков, оглядев улов.
Петляя по темным ущельям, молодые камасинцы перебредали десятки горных ревущих речонок и огибали безымянные хребты. Стараясь не шуметь, они подбирались к становьям охотников. Разведчики каждый раз при виде дымков приседали, в кусты и замирали. Тайга дышала гарью копченого мяса и разлагающимися потрохами, а вокруг балагана висели обесцененные несвоевременным убоем шкуры зверей.
— Все пропал, — шептал Додышеву нетерпеливый Чекулак.
— Тут был Алжибай… Купец был тут, — вторил спокойный Джебалдок.
Студент торопил спутников. В нем появился задор охотника. Путь им не один раз пересекали следы зверей, а над головами шумно пролетали рябчики и глухари, но молодежь не делала ни одного выстрела.
Старик Парабилка встретился им на четвертые сутки. С продымленным побуревшим лицом он был неузнаваем.
— Где Алжибай? — спросил Додышев.
— Алжибай тут нет… Алжибай улус ходи. Он сказал всем камасинцам, что красные обманули и не привезут никакого товару… Русские тоже ходил по тайге и помогал старшине… Алжибай хитрой есть.