Взбираясь на кедрач к венцам вершин за упорной шишкой, таежники подолгу смотрели на людей, копающихся около озера, на растущий таежный городок.
А городок рос медленно. Пастиков каждый день нанимал направляемых сюда Федотовым рабочих и прикупал у камасинцев свободных лошадей. И без писаных договоров соревновались лесорубы с лесоправами, плотники со столярами, и впереди шла по-прежнему самохина рыболовная бригада. Помимо ухода за питомниками, Севрунов разрабатывал нормы сдельщины и производственные планы. На полях главной помощницей Пастикова была Анна. Знающая хорошо работу, она поспевала к сенометчикам и руководила тракторной запашкой. И недаром, восхищаясь ею, Самоха подмигивал Пастикову.
— Не баба, а хлеб, брат ты мой… Такую во всем свете не откопаешь… Вот что значит приласкать человека.
— А тебе завидно?
— Да есть отчасти… И карточкой, и статью не подкачает.
— Грамотешка у ней таежная и уклончики были, — притворно хмурился Пастиков.
— Были, да сплыли… На себя-то оглянись.
Плотники клали треугольники стропил, которые, казалось, оседлали длинные срубы зимников, а в полукилометре от маральников и вольер поднимался сруб первого дома. Это теперь составляло главное, что могло обеспечить постройку консервной фабрики и расширение питомников. Люди и лошади отдыхали только ночами, но холодные утренники не давали залеживаться дольше пяти-шести часов. Не уступая в трудовом напоре пришельцам, камасинская артель прибывала численно.
Стефания приехала с двумя рыбоведами и инженером-строителем. Обследовав рыболовные водоемы, комиссия пришла к заключению, благоприятному для нового совхоза. В край была отправлена срочная телеграмма. И с этого же дня все убедились, что отсутствие рабочих рук и материалов не позволяют развернуть дело так, как предполагали руководители совхоза. Пастиков волновался, тревожно соскакивал по ночам, будил Стефанию, Севрунова и Самоху. В его распоряжениях строители начали замечать непоследовательность. Он то наряжал людей на рыбалку, то перегонял на постройку.
В начале сентября, когда от продолжительного ненастья и первых инеев на травы и зеленую гриву тайги налетела золотистая ржавчина, в питомнике внезапно заболели маралы. Отгулявшиеся за лето на вольных кормах, очистившиеся от зимней шерсти, звери начали гонку, но болезнь помешала. Боясь, что время для спаривания будет упущено, Севрунов настоял, чтобы для ухода за двумя десятками зверей снять необходимую часть рабочих. Пастиков, потрясенный этим неожиданным бедствием, вынужден был выехать в район для подыскания ветеринаров. Маралы увядали вместе с летней природой. Звери настолько были угнетены, что даже не реагировали на приближение человека. Вчера еще гордые и резвые, самцы стояли, опустив головы, с полузакрытыми слезящимися глазами, часто впадали в состояние дремоты и оставались почти без дыхания, испуская с отвисшего языка и нижней губы зеленоватую жидкость. Другие хромали от отека копыт и не поспевали на пастбищах за здоровым стадом.
Зверовод не терялся. Больные звери были в два дня изолированы в зимник, но от страшного пастереллеза пала треть стада. Целый месяц, вплоть до первых заморозков, питомник дезинфицировали известью и сам Севрунов при помощи Стефании и Анны прививал маралам бивалентную сыворотку. Стадо начало поправляться, звери стали на зимний корм раньше на два месяца, чем предполагалось. Все это значительно приостановило основные работы. Районные и краевые газеты впервые начали упоминать о строительстве. На Шайтан-поле появились представители охоттреста, рыбтреста, кооперации с предложением заключить договора на поставку разной продукции.
Пастиков томился переговорами. Ему, боевику строительства, не хватало как раз этого кабинетного опыта, не хватало грамоты для преодоления мудреной сути цифр, планирования и оформления заковыристых пунктов сделок.
…В новых бескрышных домах гасили огни, когда к нему вошли возвратившиеся из улуса Севрунов и Стефания: они отправляли первую артель камасинцев на осенний промысел. Отмывшееся от загара лицо Стефании розовело здоровым румянцем. Она прихлопнула руками бумаги, над которыми корпел Пастиков, и порывисто заговорила:
— Брось, Петро, сегодня мы отдыхаем!
— А ты чего так размалинилась?
Пастиков попробовал сдвинуть брови, но физиономии пришедших разоружили его.
— Я тоже говорю, — поддержала Анна. — Свалится, так и не то упустит.
— Правильно, Анна Ивановна!
И директор уступил. Откинувшись к стене головой, он сквозь улыбку что-то соображал.
— Да какая оказия с вами, ребята?! В улусе чем-нибудь развеселили?
— Просто надо отдохнуть, — объяснила Стефания. — Ведь совхоз-то растет. Фабрику строим!
— Ах вы, черти! Ну и хорошо! — Пастиков бегал по комнате, припадая на короткую ногу и смахивая с лица пот.
— Ну да… Отдохнем. Анна, зови Самоху! Загуляем, что ли.
Это был первый вечер за самоваром и сковородой жареных хариусов. Домовитая Анна извлекла откуда-то литр настойки и шумно поставила ее на стол.
— Петя! Ведь мы не по порядку женились, — усмехалась она. — Ровно пора бы и по закону зажить.
В такт ей пришлепывал броднем Самоха.
— И эх-а, баба-то тебе досталась!
И уже под утро, когда на столе грудились рыбьи скелеты, он изрек свои пожелания:
— Слышь, Петро! Чтоб обязательно сын был.
— Ну-ну, тебя в кумовья позовем! — разошлась Анна.
Северные ветра сшибали с кедров шишку-паданку. Вокруг Шайтан-поля пропадало ореховое богатство. Проворные белки, зобатые бурундуки запасали в гнезда зимний корм. Над тайгой без умолку стрекотали кедровки. Ветра мешали ловить рыбу. Целую неделю Самоха развешивал на берегу пустые невода, спорил с рыбоведами.
После неприятного разговора с администрацией он созвал свою артель и пригласил на рыбалку Пастикова. Молодой рыбовед в широких очках стоял на берегу, рассматривая в бинокль волнующееся озеро. Настраивая лодку, Самоха говорил:
— Вот вы не верите, что ветром прогнало рыбу вглубь, я вам докажу на практике. Все улова я облазил здесь и хошь бы мулявка какая зацепилась в сетях.
Рыбовед тряхнул плечами:
— Это деревенское, не научное объяснение, Кутенин. К осени рыба, видимо, переходит в другие улова. Их и надо отыскивать.
У Самохи от досады раздувались ноздри, еще больше морщилось старушечье лицо.
— По-научному мы не знаем, товарищ техник… А только на простой ум понятно, что вода для рыбы везде одинакова. За каким чертом тварь пойдет бродяжить, если ей не делают перепугу.
Пастиков рассмеялся и взялся за весла. В переднюю лодку сели рыбовед и Самоха. Волны звонко плескались в нос, с борта, шипели, оставаясь позади.
Артель держалась около берега. До соединения перешейка озера с Сыгырдой с неимоверными препятствиями нужно было приплыть до сумерек. Рыбаки сбросили пожитки, на мелких местах проталкивали лодки шестами. Самоха злился, работал, как всегда, с мокрым лбом.
— Наплюйте мне в глаза и уши, если поймаете что-нибудь, — не унимался он. — Чертополоху там много, а не рыбы.
— И наплюем, — лукаво улыбался Пастиков. — Ты говорил, что здесь осетров нет, а их поймали.
— Это из Сыгырды занесло каких-то дуроплясов.
— Значит, промазала ваша милость!
Волны на озере редели. К вечеру ветер повернул косым сечением с запада на юго-восток. Лодки течением прибивало к южному берегу. Люди теряли силы, ход замедлялся. К перешейку подплыли в сумерках. Вода полиловела. Край неба розовым ободком окрасила вечерняя заря, обещая перемену погоды. Далеко, на увядающих травах Шайтан-поля лежали отсветы проясняющегося неба.
Самоха размял отекшие от сидения ноги и привычным глазом облюбовал углом выдавшееся из черты берега тихое улово.
— Здесь метнем! — крикнул он артельщикам.
Рыбаки приготовились, с лодки загремели шесты. Невод медленно описывал полукруг. Деревянные наплава колебало течением, тянуло к перешейку, где виднелась рябь быстреца.
Пастиков, рыбовед и часть рабочих ждали на берегу.
Первая лодка шла на закругление медленно. Самоха, опоясав себя бечевкой, изо всех сил толкал ее к отлогому месту песчаной косы. Под железным наконечником шеста хрустела речниковая галька.
— Рыбой тут и не пахнет, — сказал он, бросая на берег веревку.
— Нынче ворожеям не год, — шутил Пастиков.
Рыбовед протирал очки, беспокойно топтался на месте.
— Может быть, ее сразу всю и выловили, — делали свои замечания рабочие.
— Так бывает… Жил табунок под тем берегом, вот и заневодили его сразу… Вот тебе и фабрика!
— Чего вы ахинею несете… Столько воды… Сдурели люди.
До половины невод прошел пустой. Пастиков перестал улыбаться, потемнел лицом и бросил тетиву. Но наблюдавший за срединой невода Самоха, громко крикнул:
— Тяните живее!
Рыбаки заторопились. Под ногами захрустела галька. Около самых наплавов взбулькнул хвостом первый сиг. За ним взбелели животами хариусы. Чем быстрее шел на берег невод, тем гуще плескалась и вырывалась из ячеек невода рыба.
— Ну, как? — усмехнулся рыбовед, глядя на хороший улов.
Самоха снял шапку и подошел к Пастикову.
— Плюй!
Рыбаки дружно рассмеялись. Темнело. Над озером прокурлыкали запоздалые журавли.
— Налаживайте костер! — распорядился Пастиков.
Рабочие начали собирать высохшие валежины. Самоха обтесывал рогулины для сушки снасти. Между делом перебрасывались замечаниями о новых песках. Рыбовед с Пастиковым переплыли перешеек и, осмотрев берег, вернулись повеселевшими.
— Умирать тебе надо, Самойло Петрович, — сказал Пастиков.
— Как так?
— Все хвастаешь, что много знаешь по таежному делу. А выходит, ты еще в двести лет не научишься азбуке. Посмотри, какие берега.
— Ну, это ты не проспался сегодня. Гляди, Анна Ивановна не любовала на правой ручке.
— Вот тебя когда положат на ручку, не дождешься, видать.
Около костра расстелили брезент. Дождались, пока под дровами образовалась зола. Самоха закопал в нее с десяток крупных ленков и, облизывая сухие губы, сказал: