Пастиков запнулся и поддержался за плечо Анны.
— Пробный ход? Свет!
Он смотрел в голубые, слипающиеся от копоти глаза технического руководителя.
— Да… Пробный… На днях попробуем немного замариновать рыбы, — продолжал Горлинский. — Я уже привожу погреба и посуду в стерильный вид… Водопровод тоже закончен… Эге, как вы уездились! Идите-ка лучше в постель. Государство не может дешево расходовать таких… Ведите-ка его, Анна Ивановна.
— Оставьте, надо за дровами наряжать! — отмахнулся директор. — Когда же это заграничное оборудование придет?
Инженер дернул плечами.
В одной из комнат поместилась контора вновь открывающегося прииска. Следом за артелями рабочих тянулись на Караган подводы с инструментами и продовольствием, а их, пыхтя и громыхая, обгоняли новые грузовые машины. В усилиях, в неудержимом порыве сплетались трудовые дни с короткими летними ночами. Первые партии рабочих прииска уже шурфовали около старых заросших разрезов, и каждый день в конторе совхоза, взвешивая добычу, прорабы и техноруки с удовлетворением отмечали кривую подъема процентов. Появившийся на Шайтан-поле легкий автомобиль беспрерывно летал в район, а оттуда телеграф торопил «Востокзолото» с посылкой продовольствия. Горный инженер, бойкий человек с черной острой бородкой, ежедневно говорил Пастикову:
— Удивительная недооценка была здешних возможностей, товарищ директор. Сегодняшний анализ дает прямо рекорд… Золото настоящее. Что-то большое будет, если мы оборудуем прииск по последней технике и установим драги.
— Будем стучать, товарищ инженер!
— Не стучать, а в набат нужно бить!
В один из вечеров в помещении городка брызнул электрический свет, что сначала всполошило камасинцев. Они бежали в улус и долго не соглашались вернуться к «шайтанову огню».
Горлинский нашел нужным сменить какие-то части и переместить отделение для стерилизации. Все свободные силы рабочих совхоза тем временем были брошены на заготовку топлива. Жаровые гудящие сухостойники успевали целыми долетать только до земли, где их дружно перегрызали пилы.
Накануне окончания внутренней отделки фабрики Пастиков одной рукой прижимал к уху телефонную трубку, другой удерживал около себя Стефанию.
— Нет, ты обожди… Федотов говорит, что сюда едут из края рабочие механического завода… И ты понимаешь, что нам нельзя ударить в грязь лицом…
— Но ведь все готово… Чего ты кипятишься?
Шутливый тон Стефании злил его.
— Нет, не все! Мне хочется, чтобы краевые работники не по-празднику, не по-парадному, на ходу увидели всю нашу работу. А где у нас фабрика? Это только скелет!
— Ну и посмотрят… Они, наверное, поживут здесь не один день… чем богаты…
Позади их улыбался Севрунов и недоуменно переглядывались инженеры…
Из конторы вышли все вместе. Зеленый городок подчищался от щепы, которую отвозили к фабрике. И это окрыляло неудержимую мечту Пастикова. Широко размахивая руками, он доказывал невидимому противнику превосходство перед ломовым транспортом железнодорожной линии:
— Вы только посудите… Рыба, шкуры, панты, золото. Да, может быть, еще чего отыщем… Вот сами увидите… Через два-три года здесь будет пять, то и все десять тысяч рабочих.
Немного приотстав от других, Стефания остановилась около грузовой машины, где производилась посадка. В район уезжали заготовители и уполномоченные нового прииска. Позади кузова Василий поддерживал все еще слабую Веру, она сильно похудела и облизывала сохнущие губы. Но Стефания заметила исчезновение из глаз девицы пугливости и звериной отупелости, которая появляется у людей, долго проживших в тайге.
— В больницу? — спросила Стефания. — Это хорошо.
Василий взглянул на улыбающуюся Веру, затем на Стефанию и зашептал:
— Фершал отправляет… На мой ум и тут бы оправилась, но надо действовать по учению… Как оно там гласит… Вот побаивается, кабы не заштопорили там в милицию.
— Ничего не будет. Я напишу Федотову. — Стефания вырвала из блокнота листок и начала писать. — Не торопись возвращаться… набирайся сил. Осенью откроем здесь школу, а может быть, пошлем тебя в город, — говорила она.
Вера склонила голову и украдкой взглянула на поникшего Василия. Заметив это, Стефания прищурила глаза.
— Не беспокойся, тебя не спросим, — кивнула она Кушненке и подошла к кабине, где рядом с шофером умещался уполномоченный золотой промышленности.
— Товарищ, уступите место для больной работницы, — настойчиво попросила она.
— Машина наша, — было заупрямился франтоватый бритый человек, поправляя широкополую шляпу.
— Это ничего не значит… Все машины советские. — Человек повертел головой, и пыхтя, вылез из кабинки.
— Для больных нужно специальный транспорт иметь, — сердито пробурчал он и полез при помощи Василия на площадку кузова. Машина сделала круг и, оставляя позади чуть заметную пыль, скрылась в ложбине за колком низкорослых черемушников. Василий повернул к Стефании широкое улыбающееся лицо.
— Ты напрасно, Никандровна, сомущаешь у меня бабу, — полушутя, полусерьезно начал он.
— А вы разве сошлись с ней?
— В настоящее сожительство вступили. Записаться в загсе хотели, да эта беда помешала. Чисто горе… Думал чулки задерет баба. И то я с ней намучился. Хотела все ребенка этого уничтожить, поднимала тяжести разные. Не желала, стало быть, поиметь приплод от Тимолайки. По ночам соскакивала и диковала…
— Надо ей учиться, да и тебе не мешает этим заняться, — внушительно ответила Стефания, срывая цветок. — Теперь женщина — не вещь.
— Да это, как говорится, все по правилам… Только и мне муторно без нее… В тайге еще сохнул по ней. А тут и семьи лишился.
— Веру от тебя никто не отнимает, только сам умей заслужить ее уважение.
Вспомнив свой разговор с матерью, Стефания невесело усмехнулась. В работе, в постоянных тревогах она гасила личное, откладывала его на «потом». Вспыхнувшая одно время симпатия к звероводу, сама по себе не поднялась выше простой дружбы. Строители целый год не пользовались отпуском, ограничивали сон, а иногда и питание. Севрунов был постоянно замкнутым человеком. Может быть, это и охладило Стефанию, позавидовавшую в этот час маленькому человеческому счастью Василия и Веры.
Пообедав, она направилась в улус на заседание правления артели, делившей доходы от первого улова рыбы в священном озере. Стефания сорвала голубоглазую незабудку и умиленно понюхала крошечную чашечку цветка.
«Все приходит в свое время», — подумала она.
С озера донесся высокий голос Самохи. Ему игриво ответил сторожевой марал. Эхо долго звучало в темно-стрельчатых сопках Черной пади и вдруг оборвалось, заглушенное шумом пустившегося на добычу катера.
Инженер Горлинский с вечера находился в помещении будущей фабрики.
И люди впервые заметили в этот день заплетающиеся в шелковых зеленях цветы. Жарки, колокольчики, желтые лилии и дикие орхидеи нежно подставляли головки палящему солнцу. Вокруг маральников буйно поднимались сочные травы. И впервые работники сложного совхоза увидели огромнейшую свою работу.
Оставляя позади белые кудреватые гребни волн, катер напорно тянул к берегу невод. А первый улов уже шел по конвейеру в обработку. Чистильщики брали рыбу с грузовиков и освежеванную передавали в сортировочное отделение.
Гости, в сопровождении Пастикова и Стефании, пробирались между одетых в белые фартуки работников. Людской речи не было слышно из-за грохота катера. Пастиков вертел перед глазами Федотова и приезжих рабочих небольшой кусок светлой слюды, привезенной Чекулаком. Он увлекал их туда, где под руководством рыбоведа и биохимиков составлялись томаты и маринады. Это отделение было частью стерильного и отгораживалось от него сплошным деревянным колпаком.
В дверях им предложили надеть фартуки и вымыть руки. Здесь можно было разговаривать.
На гладких голубых столах стояли различные химические приборы, вокруг которых с церемониальной осторожностью и точностью хлопотали одетые в белое люди.
— Что это за хирургическое отделение? — спросил Федотов.
— Это исследование микробиологии рыбных консервов, — объяснил один из лаборантов. — Видите ли, здесь бактериальная флора сырья очень высока, и нам необходимо добиться разными экспериментальными процедурами наиболее сильных средств стерилизации, а также безопасного состава маринада и томата. При температуре в сто двадцать градусов стерилизации мы нашли следующее: шпроты дают восемьдесят пять процентов доброкачественных консервов, анчоусы — девяносто пять.
— Значит, все хорошо? — загорался Пастиков.
— Да… Результаты положительные, — продолжал словоохотливый лаборант.
Голубые глаза Горлинского вспыхнули задором и встретились с глазами Федотова.
Они сняли фартуки и остановились около подвала, куда работники спускали в корзинах приготовленную рыбу.
— С кем договоры заключил на поставку? — спросил Пастикова Федотов.
— Ни с кем, — усмехнулся директор. — Видишь, еще не у шубы рукав. Оборудование режет нас.
— Пришлют, было бы чего делать.
И когда все поднялись на наблюдательную вышку, Пастиков сбивчиво выложил свои замыслы, давно известные всем, кроме приезжих рабочих. Гости заметно любовались зеленым городком.
В открытом дворе зимника Севрунов с камасинцами снимали панты со старых маралов. Трое работников прикручивали зверей к станку, трое во главе с ветеринаром работали пилами, двое обертывали ценные рога тряпками и, заваривая их в кипящей воде, относили в сушилку. Севрунов со вторым ветеринаром заливали комолые окровавленные бугры лекарством и выпускали зверей в поскотину.
Секретарь райкома рассмеялся, когда скачущий верхом на лошади Чекулак забросил аркан на рога самого крупного марала. Высоко взметнув голову, животное потащило пятерых, уцепившихся за веревку.
— Ох какой! — воскликнул один из рабочих.
— Пойдем, покажи нам свои рыбные промыслы, — потянул Федотов Пастикова.