— Трудно сказать, кого хотели и кого следовало, — брезгливо бросил он.
— Ну, конечно, не вас, Борис Николаевич… Разве Сунцов не понимает, что мы с вами здесь несем невольную, так сказать, повинность. Нет, Борис Николаевич, тут дело ясное — Сунцов ударил не по цели.
— И очень счастливо, — отрезал Яхонтов.
— Почему? — удивилась Лоскутова.
— Поэтому, что такие, как Медведев, теперь больше нужны революции, чем мы с вами. В этом надо сознаться.
— Борис Николаевич! — отступила фельдшерица.
— Да, да, — еще настойчивее сделал он ударение.
— Неужели это вы серьезно!
— Вполне.
Лоскутова развела руками.
— Вам остается только партбилет получить, — засмеялась она. — Не ожидала я, чтобы человек с высшим образованием…
— Дело не в партбилете, а в преданности, — возразил он, желая кольнуть фельдшерицу.
Последние слова Яхонтова слышала вошедшая в палату Валентина. Она смотрела на разговаривающих усталыми, непонимающими глазами.
Лоскутова бойко вздернула плечами и начала укладывать прибор для перевязки.
— Пойдемте, — предложил Яхонтов, улыбаясь Валентине.
Им нужно было перейти ложбинку, поросшую пихтами и молодым ельником. Оголившиеся от снега кочки шуршали желтоватой ветошью, между ними накапливалась мутно-серая вода.
— Что с вами? — спросила Валентина, заметив дрожь в руках директора.
— А что?
— Почему вы связались с Лоскутовой?
— Я хотел дать почувствовать этой слякоти, как она подла, — раздраженно ответил Яхонтов.
— А вы разделяете взгляды Василия и партии?
Яхонтов поднял на нее округлившиеся и провалившиеся в ямины орбит глаза.
— Мы должны основное разделить. Их идея — идея лучшей части человечества. Этого никто отрицать не может, кроме заведомых пошляков. Иначе мы — мертвые тени. У них нет пока писаной этики, и это возмущает нас. Но это придет, как только молодой класс овладеет культурой, вернее, создаст свою культуру. Кто честно желает замены старого общества новым, разумным, того не могут пугать бабкины сны…
Перескакивая с кочки на кочку, Валентина взяла его под здоровую руку.
— Но ведь не вся же старая культура плохая.
— Об этом никто не спорит. Она будет основой для новой, — воодушевлялся он.
…Дома они проговорили до вечера. В первый раз за время своего знакомства Валентина услышала от Яхонтова о задачах революции — и больше, чем за всю жизнь.
Их беседу прервала Настя, вернувшаяся из клуба. За ужином она передала слухи о бое на Калифорнийском прииске и, пристально взглянув в побледневшее лицо Валентины, вздохнула.
— Что с вами? — забеспокоился Яхонтов.
— Боюсь, как бы Никиту или Ваську не подстрелили… Сердце что-то болит.
— Не ворожи, — вздрогнула Валентина.
— Да я не трусова десятка, а в грудях щипет, — уже веселее заговорила Настя. — Все-таки боязно за обоих… Вырви-ка у нас Ваську, какая опять метелица пойдет… Дикой Васька, а его любят и слушают, как старика.
— Это верно, — согласился Яхонтов. — Он растет необычайно быстро. Во всяком случае — это незаурядная натура.
На полных губах Насти расцвела розовая улыбка. Она лукаво посмотрела на собеседников и, бросив посуду, подошла к ним.
— Женить вас, ребятушки, надо! — воскликнула она. — Ну, что вы сушите друг друга, как будто второй век жить норовите?
Яхонтов рассмеялся, а Валентина опустила красивые темные глаза и, улыбаясь, ушла к себе.
— Идите, Борис Николаевич! — толкнула Яхонтова Настя.
Яхонтов видел, как загорелось хорошее лицо простой женщины, и, по-детски улыбаясь, постучал в дверь.
В эту ночь они с Валентиной сделались мужем и женой, В эту же ночь прибывший отряд доставил в больницу раненого Никиту.
25
За неделю до троицы начались подготовительные работы на всех приисках. Но дело с ремонтом драг подвигалось не особенно успешно. Предположения Яхонтова, что драги будут пущены раньше, чем рудник, не оправдались. Зато для всех было очевидным, что прииски будут на ходу этим же летом.
Все уже было на местах, оставалось только исправить и укрепить золотопромывочные аппараты. Но мастерские не поспевали вырабатывать материалы, и паровой молот, захлебываясь от напряжения, круглыми сутками будоражил Боровое и его окрестности.
Валентина иногда приносила мужу обед и уходила с драги, перекинувшись несколькими словами — не теми, которыми хотелось.
Сам Яхонтов был для нее неузнаваем и странен. С покрасневшими, точно пьяными, глазами он подолгу разбирал и рассматривал части машины и не слышал, когда она о чем-нибудь спрашивала его.
И только когда с Баяхты или Алексеевского звонили по телефону, он отрывался от работы и здесь, смешавшись с людским потоком, вынужден был давать множество ответов и указаний, серьезных и мелочных, обступившим его рабочим.
Но вот пришел день, долгожданный, праздничный, каких тайга не видела уже несколько лет.
Вихлястый рано утром, когда еще на Боровом спали, вызвал по телефону Василия и передал, что они через день начинают работы в шахтах.
Василий, вернувшись из конторы, шумно постучал к Яхонтовым и закричал на весь дом:
— Двигаем Баяхту! Да вставайте же, что вы спите?! — И побежал от дверей, стуча тяжелыми сапогами.
С восходом солнца к ним зашел Лямка и ворчливо начал браниться.
— Где этот енерал-то, стреляй его поперек?.. Прибежал, как скаженный, братец ты мой. Только бестолочи у вас, я вижу, хоть отбавляй… Ну, куда же теперь гнать коней, ведь потопишь их в болотах и сам голову свернешь…
— Как же ехать-то? — недоумевал Яхонтов.
— Надо на лодках! — решительно заявил Лямка. — Устьем Удерки выйдем в Пинчугу — закатывай, родная, аж в ушах свистит! И к вечеру, как млад месяц, там…
— Вот как!
Яхонтов, обрадованный находчивостью старика, весело рассмеялся.
— Ну, Лямка, ты у нас — беда и выручка!
— То-то! — самодовольно ухмыльнулся Лямка. — Вы на лодках можете и дилехтуршу свою взять — прокатим, ваше почтение!
— Вот это правда, дедушка! Только вы меня не называйте так, я сердиться буду, — усмехнулась Валентина.
Лямка выставил грудь и сощурил один глаз.
— Как ни крути, Ивановна, а кожей и рожей ты — барыня, не наш брат — Кузька! А что ты добрая, то и слов нет… Вот ежели взять Бориса Николаевича, то он больше схож к нашей масти.
Василий за руку втащил через порог заспанного Качуру. Старик кашлял и смеялся от его шуток.
— Вот-то, молодо-зелено, ядят тя егорьевы собаки! — задыхаясь, говорил он, оглядывая присутствующих подслеповатыми глазами.
Когда Василию сообщили предложение Лямки, он вскипел:
— Ты что же это, дурило старое, тут затеваешь? Назад как поднимешься?
— Сам-то ты дурило, парень! Ведь Пинчуга-то к Лизаветинскому приведет. Всего двенадцать верст промчать. Небось не слиняет с тебя рубашка, а на пулю не нарвешься.
Василий хлопнул его по плечу.
— Верно, Лямка, не сердись и жарь за Настей — ей надо приводить в нашу веру баяхтинских баб!..
…В Баяхте навстречу приезжим вышел Вихлястый, и за ним двинулись шахтеры. Любопытные женщины тесным кольцом сжали Настю и Валентину. Но Василий уже взобрался на высокорь и, раскачиваясь из стороны в сторону, громко кричал:
— Нам, ребята, в нынешнем году надо в десять, в сто раз больше переворочать земли! Зашить заплатами прииски! Не будем жалеть кожу: сотрем — другая нарастет, а своего добьемся.
Перед спуском в шахты Яхонтов собрал рабочих и зачитал им закон об охране труда, и затем улыбнулся:
— Морили нас и стреляли, все-таки мы живы и двигаем дело, ребята!
По рабочим рядам прокатилась волна довольного сдержанного смеха.
— Сегодня у нас большой праздник — праздник земляной силы.
Яхонтов взял кайлу и пошел к шахте номер один.
Рабочие, сверкая на солнце лоском грязных курток, направились по своим местам.
Яхонтов и за ним Василий первыми спустились на дно шахты.
Яхонтов взял фонарь из рук Василия и, осветив дальний забой, провел пальцем по темной прослойке.
— Вот золотоносная лента, — сказал он. — Сюда и нужно углубляться.
— Только плюгавое тут золотишко вырабатывалось, — вставил старый шахтер. — В новой шахте богаче, кажись!..
Где-то сзади обвалился сверху кусок земли и с глухим шумом рассыпался на рельсах.
Шахтеры порывисто оглянулись, но не показали виду, что сробели. В это же время Яхонтов ударил кайлой по забою, а за ним последовал Василий. Золотистые плитки сланца звонко посыпались под ноги. Глухие удары раздались во всех разветвленных забоях шахты. Через минуту стучали по рельсам стальные колеса тачек, звенели лопаты и кайлы, и, казалось, тихо вздрагивали недра земли.
Через час, обливаясь потом и грязью, Яхонтов передал кайлу рабочему и направился к выходу. Василий все еще долбил. От его ударов тонкими молниями мигали искры.
— Упарились? — смеялись рабочие.
— Ничего себе, пол-урока почти выхвостали в охотку-то!
Наверху, у сплоток, росли остроголовые рыжеватые кучки сланца, и тут же четверо рабочих дробили гальку тяжелыми балдами и лопатами, готовясь к промывке.
— Машину бы надо, Борис Николаевич, — сказал старик материальный, уставив орлиные глаза на Яхонтова.
— Так-то людей прибавлять придется, — заметил один из рабочих. — Не управимся.
Сзади подошел запыхавшийся и весь желтый от грязи Василий.
— Да ты, поди, куришь больше, потому и отстаешь! — пошутил он, дергая шахтера за бороду. — Вон губа-то нижняя как отвисла от чубука.
— Кури не кури, а супротив машины, хоть лопни, не сробишь, — серьезно сказал обиженный шахтер.
Дробильщики рассмеялись.
Из шахты по лестнице и в бадьях поднимались шахтеры.
Их лица, тужурки и широкие шаровары были покрыты грязью кирпичного цвета. Из-за ворота и от голов чуть заметно курился пар. Некоторые тут же снимали верхнюю одежду и развешивали на мелкий кедрач. За шахтерами устало тянулись разомлевшие с непривычки женщины. Прииск закипал трудовой жизнью.