Яхонтов долго смотрел вслед спускающейся с хребта пестрой толпе и до боли сжал руку подошедшей к нему Валентине.
— Дело на ходу, Валя! — сказал он.
Первые тачки гулко громыхали в утреннюю зарю, и рассыпчатой дрожью разносился по тайге хруст сланца.
Василий с Яхонтовым, проводив за прииск Качуру, Лямку и женщин, быстро поднимались на хребет к шахтам.
Они решили остаться здесь и с обеда выехать на Алексеевский прииск, где также через несколько дней предполагалось пустить драгу.
Они еще издали заметили, как некоторые рабочие всматривались на запад, где, рассекая полосу солнечного луча, поднимался черный столб, похожий на заходящую тучу.
Около костров спорили:
— Тайга сейчас не может гореть, — говорил старик материальный.
— Но и туча такая не может быть, — возражали ему.
— Да что там молоть зря. Какая же это туча, когда она в ширину не расходится.
— Это подожгли чего-нибудь с куревами на Боровом…
— Во, во, сморозил. Боровое-то где?!
— А где, по-твоему?
— Вот те и где! Смотри, куда пошла осиновая-то падь… Вправо-то гляди, оглазел?!
— Сам-то ты обмишурился!
Василий и Яхонтов, скользя подошвами о гальку, взбежали на хребет. Шахтеры черным кольцом окружили их, и каждый старался высказать свои предположения. Между тем черный клуб заметно рос.
Тонкий пронзительный голос прервал тишину.
На баяхтинской дороге от конторы, размахивая длинными руками, бежал Вихлястый и кричал:
— Сожгли, варначье! Наших перерезали в Алексеевском…
Он подбежал к первой шахте и упал от изнеможения.
До самого паужина рудник стонал от обиды. В конторе беспрерывно трещал телефон. С Алексеевского сообщали разное.
— Сгорел амбар, требовали хлеба… Послали отряд в розыски Сунцова. Около драг поймали Емельяна с Исусом и отняли у них динамит. С обоими покончили своим судом. Наших убито двое.
— Вот сволочи, дураки! — неистово кричал Василий, хлопая кулаками по ящику телефона. — Черт вас спрашивал! Где теперь искать ихнего коновода? Не успели бы, идиоты, раздавить эту вошь!
Когда вооруженная толпа обступила дом, он в последний раз прокричал в телефонную трубку и вышел на крыльцо.
Горы дымились, как деревенские печи в зимний мороз.
По прииску, осаждая дома, двигалась пестрая масса баяхтинцев. В общий шум врезывались визгливые причитания женщин.
— Оголодили, разбойники! Душегубы!..
Шахтеры сжимали приклады ружей.
— Ребята! — голос Василия охрип. — Или нам подыхать с голоду, или с них слупить шкуру. Выходи, как один!
Больше слов было не нужно. Василий строил отряд. В беспорядочной толкотне зря проходило время. Два парня спорили из-за лошади. Василий подошел к ним и настойчиво сказал:
— Оба останетесь здесь…
Парни замигали от растерянности, но возражать не решились.
— Да! Нам волынщиков не надо!.. Народу и так хоть отбавляй.
Он повернулся и лицом к лицу встретился с Яхонтовым.
— Вот и добре! — крикнул Василий. — Ты возьмешь человек десять конных и поедешь на Боровое. В дело мы тебя не возьмем. Такими у нас не бросаются. Тебя можно стравить дважды два…
— Но почему же?.. — начал было Яхонтов, но Василий повернул его за плечи лицом к конторе.
— Иди, звони Боровому, чтобы там приняли меры, как я указал; сделаем облаву со всех трех приисков. Понял? Держите связь с нами и не забывайте, что там уехали женщины.
Небо становилось темнее. Мутные облака бродили над вершинами дымящихся гребней.
Отряд в полтораста человек конных и пеших врезался в тайгу.
26
Качура, завидев дым на Алексеевской, всю дорогу посылал Лямку вперед, но тот дремал, спокойно раскачиваясь в седле.
— Эка, братец, ты засоня! — ворчал Качура, совал его кулаком в спину.
Лямка недовольно отговаривался:
— Ехал бы сам, когда муторно тебе, что других-то толкаешь!.. Да где же оно равенство, к примеру, ежели ты рудком, то, стало быть, и теперь можешь толкать кого-то на пулю? Знаем мы таких флюстов!.. Кого испужался? Бороды своей, что ли?
— Ну, мы все просим тебя, дедушка, — сказала Валентина, подогнав своего коня к Лямке. — Ты здесь знаешь все места, и Борис Николаевич поручил нас тебе. Слышишь?
— Гм!.. — довольно усмехнулся Лямка. — Стало быть, я и ответчик. Это резон!
Он приподнялся на седле и натянул поводья.
— Ежели што будет, я крикну, — сказал он, отъезжая.
— Вот же, листвяжная башка, ядят тя егорьевы собаки! — ругался Качура. — Иной раз — золото мужичонко, иной — хуже черта упрям.
— Забавник!.. — подтвердила Настя, смеясь.
— Это он оттого такой, что всю жизнь причетником околачивался около хозяев, вот и испортили человека, — пояснил Качура будто самому себе.
Лямка раза два мелькнул на изгибах дороги и скрылся за густой стеной деревьев. Он в душе был очень доволен и гордился тем, что дал отпор Качуре и что Яхонтов, директор, доверяет ему.
Таежная дорога коленом пошла к Пинчуге, шум которой был слышен еще издали. Дождь утихал.
Лямка, озираясь по сторонам, ожидал не нападения людей Сунцова, а медведя. На случай он снял с плеч коротенький дробовик и вынул его из брезентового истертого чехла.
Вскоре он увидел безлесную прослойку. Это был старый, заброшенный старательский стан. На поляне еще виднелась прошлогодняя пожелтевшая трава. Сквозь ветошь густой щетиной пробивалась молодая зелень. На этом прииске Лямка работал еще в молодости — до поступления в кучера. Здесь он когда-то нашел большой самородок, который в две недели пропил без остатка.
В одном месте Лямка заметил примятую траву и, заподозрив в этом след медведя, пошел вперед, разбирая руками засохший и молодой пырей. Но след не походил на звериный — земля под ним была не тронута.
— Какая тут каналья шляется? — выругался он вслух и, облюбовав тонкую черноватую березку на чубук, наклонился, чтобы срезать ее. В это время сзади жевавшая траву лошадь храпнула, и, кинувшись в сторону, сбила его с ног. Он упал навзничь, предполагая, что вот сейчас его оплетет лапами медведь. Но тут же услышал оглушительный залп и крики людей.
А когда приподнял голову, то с ужасом увидел перед собой Ганьку-шахтера с занесенным в руке ножом. Немного подальше, на опушке леса, стояла окруженная золотничниками Валентина. Раненых Качуру и Настю колотили золотничники прикладами.
— Вставай, сука беззубая! — злобно крикнул Ганька. — Продался, холуй! Мы те сегодня же усоборуем.
Он схватил Лямку за ворот и, поставив на ноги, толкнул.
Раздался выстрел, и Лямка с раздробленным черепом бесшумно свалился на мягкую траву…
Сунцов быстро подошел к бледной и едва стоящей на ногах Валентине. Он был в тонком лайковом плаще с башлыком и в левой руке вертел легкую винтовку. Тунгусники широко расступились.
Они не виделись с тех пор, как Евграф ночью покинул Боровое. Валентина заметила, что он отпустил черную вьющуюся бородку и усы. Загрубелое лицо Сунцова было сильно исцарапано.
— Ну-с, как дела, мадам директорша? — начал он, опираясь на винтовку.
И, не выдержав тона до конца, задыхаясь, расхохотался.
— Ты, наверное, думала, что никогда не увидишь лица брата-бандита, а вот пришлось, и теперь поговорим!
Он оскалил от злости белые зубы, схватил ее за руку и, повернув вокруг себя, с размаху бросил на землю. Валентина ударилась ухом о выступивший корень и почувствовала лишь одно — как из глаз брызнули разноцветные ленты искр.
Очнулась она ночью. Вверху плелись темные развесистые ветви душистой пихты. Дотлевали потухающие костры. Ночь парила теплом и крепким запахом серы.
— Ну что, ожила? — Сунцов поднялся около ее ног и, привстав на одно колено, подвинулся ближе.
— Уйди, негодяй! Что тебе нужно?
Лицо Сунцова искривилось в судорогах. Он рассмеялся.
— Уйду, но и тебя уведу, не оставлю этим христопродавцам, будь покойна!
Валентина в отчаянии схватилась за попавшийся под руку толстый сук и задрожала.
— Уйди… или убивай, разбойник! — крикнула она все тем же глухим голосом.
Кое-кто из золотничников подняли головы, но снова опустили их и, потягиваясь, шебаршали ногами по сырому мху.
Сунцов, немного отступив, заговорил с Валентиной спокойнее.
— Ты оставь, поговорим и без этого, — указал он на сук. — Скажи, что тебя связало, ну, с этим Яхонтовым? Ведь он лакействует перед карманщиками. Ты же всегда хвалилась своей независимостью… Свободолюбием!..
— Это ложь!.. Он… мы оба… честно работаем…
Она отвернулась от Евграфа.
— Для народа, хочешь сказать? — насмешливо договорил Сунцов. — Так, по-вашему, это народ — Медведевы? Нет, вы работаете на сволочь, которая заела всем жизнь в России.
Сунцов снова приподнялся на колени.
Валентина молчала, но по пылающему лицу и глазам Сунцов понимал ее состояние и то, что она готова вцепиться ему в горло.
Это бесило его.
— Нет! — крикнул он, желая окончательно вызвать ее на сопротивление. — Лучше я тебя здесь же задушу собственными руками и брошу зверью на ужин, чем допущу позор на фамилию Сунцовых… И сам издохну, но пойти к шпане — нет!
Он кинулся на Валентину и хотел схватить ее за горло. Но в тот же момент зашатался, взмахнул руками и, попятившись назад, запнулся за лежавшую под ногами сухостоину.
Валентина видела, как он упал на костер между кипящими котлами. Отбросив в сторону сук, которым ударила брата, она исчезла в кустах.
На опушке леса, там, где начиналась полянка заброшенного прииска, Валентина запнулась о чье-то растерзанное тело…
Сзади глухо щелкнуло несколько выстрелов, а впереди ослепительной полосой блеснула молния, и уже ближе, будто взрывая горы, ударил гром. Кусты малинника и мелкого тальника брызгали ей в лицо холодной росой…
Валентина, задыхаясь и падая, бежала по неизвестной ей тропинке…
27
Рабочие заняли дороги и тропы между приисками, Василий на Алексеевской спешил людей, со всем отрядом пошел по глухой тропе, которая вела к забытому старательскому прииску.