— Охочи твари до баб, сказывают, тальянцы-то.
— Да, перекорчили они наших девок в Пуховой.
— По-доброму-то к ногтю таких — и разговор весь.
— Я тоже не знаю — пошто с ними венчаются…
— Командир, слышь, запретил… Политика, мол, не дозволяет…
— А ну ее!.. Пришил всех — вот и политика.
Партизаны переправились на правый берег и всеми частями двинулись преследовать противника. На склонах Саянских предгорий, там, где приткнулись небольшие подтаежные деревушки, отряд остановился на заброшенном прииске и начал готовиться к наступлению на линию железной дороги.
Вместе со штабом армии заседала и партийная группа в лице Николая, Лизы, Чеканова и других. Высокий и рыжеволосый начальник штаба быстро докладывал план, дальнейших действий. Был он раньше прапорщиком, но по выправке и манерам скорее напоминал охотника-таежника. Николай неподвижным взглядом больших черных глаз следил за докладчиком и, видимо, озадачивал его. Начальник штаба настаивал в связи с продвижением отряда вывести из тайги все армейские учреждения и мастерские, но доводы его были разбиты большинством членов военного совета.
Короткая весенняя ночь прошла в спорах. И когда Лиза уже заканчивала протокол, Чеканов поднялся с места.
— А как же насчет газеты? — взглянул он в смуглое лицо Николая.
— Сейчас некогда, — отмахнулся тот.
По привычке, давно известной всему отряду, наборщик выбросил вверх маленький кулак, но, встретив просящий взгляд Лизы, он понял, что сегодня действительно его доклада никто слушать не будет.
До четвертой роты, которой командовал Чеканов, нужно было пройти крутой перевал. Наборщик шагал по коровьей тропе, над шумно воркующим ручьем. Откуда-то сквозь ущелья проникала сетка солнечных лучей. Проснувшиеся птицы начинали свою очередную перекличку. Зарянке откликнулось враз несколько кукушек, а затем подтянул дрозд, которого покрыл щегленок.
Наборщик плохо помнил деревню и лес. Двадцать с лишним лет он изо дня в день слушал глухой перезвон шрифтов, мерный грохот машины и дышал красками, отравно разлагающими его крепкий от природы организм.
Несмотря на ежечасные тревоги и опасности, здесь Чеканов чувствовал себя гораздо бодрее, чем на прежней работе. Но в то же время он тосковал по типографии и об оставленной в городе семье. Слушая таежную будорожь, он думал о многом сразу и перелетал мыслью на свое положение в отряде. По сути дела наборщик считал себя членом партии большевиков с пятого года. Памятны были ему дни красноярской двухнедельной республики, а еще больше, когда он вместе с железнодорожниками, осажденными в мастерских, отбивал в течение недели карательный отряд Меллер-Закомельского. Был и тогда не последним, когда рабочие железной дороги ложились животами на рельсы, чтобы задержать поезда с ссыльными революционерами, направляемыми на восток. То были люди из центральных городов России, на которых возлагал все надежды сибирский молодой рабочий. Проверяя свою жизнь, сопоставляя прошлое с настоящим, он останавливал внимание на Николае и Лизе, так недавно приобщившихся к революции и занявших теперь ответственные посты в отряде партизан. Он ощущал в себе жгучую обиду к прошлому, невольно приостановившему рост его революционной и общей выучки. Беседуя с Николаем и Лизой, он сознавал их превосходство и видел, что многого не читал из того, что нужно было знать для члена партии и особенно руководителя. Только теперь Чеканов ознакомился отрывочно с основами учения Ленина, которого раньше не совсем верно отличал от Плеханова. Втайне он предавался мрачным размышлениям над этим и сердился, что руководители отряда были моложе его, но они были выдвинуты неудержимыми волнами взметнувшейся революции, а главное, они вышли из деревни. «Конечно, в городе получилось бы другое, — думал он. — Но что другое?»
Под конец пути он сплюнул горькую от трубки слюну и рассмеялся над своим непрошеным негодованием. Он понял, что и мысли-то эти были вызваны только тем, что на заседании опять не был поставлен его вопрос. Ему стало даже отрадно, что совсем незаметно приходит новое поколение бойцов.
Из-за ствола толстой сосну ему загородила дорогу фигура в рваной шинели. Наборщик схватился за штык.
— Не шуми, ежели проспал! — строго сказал он. Партизан стукнул прикладом о выступивший из травы корень и сонно улыбнулся.
— Приморило, што ль?
— Малость зазевался, — повинился парень.
— В глаза спички подопри.
За густой куртиной пихтачей догорал костер, вокруг которого вповалку храпели бойцы. Но Чеканов остановился от удивления, увидев мадьяра. Тот сидел на пне и, блестя беловолосой головой, бойко стругал что-то перочинным ножом. Чеканов стоял долго, осененный каким-то добрым предчувствием. Его морщинистое лицо вдруг просветлело и расправилось.
— Юзя… ты?!
Мадьяр повернул к начальнику молодое потное лицо и протянул вместо ответа целую горсть разнообразных фигурок, вырезанных из засушенной каменной березки. У него на коленях блестела светло-коричневая стружка.
— Ты што же это?!
Старый наборщик жадно щупал и вертел в руках аккуратненькие буквы, и, все еще не веря, вопросительно смотрел в голубые и глубокие глаза своего помощника. Мадьяр весело кивнул головой и, смеясь, сказал:
— Пока там разрешат, а мы уж прамо возьмем бика за роги… Это будет машина.
Чеканов опустился на колени и от удовольствия дернул себя за светло-русую острую бородку.
— Буквы… шрифт… машина… — безотчетно твердил он.
— Так точно, товарищ командир, — улыбнулся Юзеф.
Он открошил конец химического карандаша и, растерев его в ладони со слюной, обмакнул в мастику букву.
Старый наборщик подал ему берестину, валявшуюся около костра, и быстро было проштемпелевано по ней:
«Смерть белым курвам…»
Буквы выходили четко, но очень крупно и занимали много места. Наборщики посмотрели друг другу в глаза и вопреки всяким военным правилам и предосторожностям, громко рассмеялись.
— Идет, идет, Юзя! — подпрыгивал Чеканов. — Бумага в штабе есть, а краски достанем у баб.
Повскакавшие бойцы спешно протирали глаза и с изумлением смотрели на командира и помощника, но, узнав в чем дело, наперерыв начали печатать письма к белым новобранцам, призывая их сдать оружие и переходить к повстанцам.
Отряд продвигался осторожно. Партизанскому штабу было известно, что линию железной дороги охраняют чехи и польские легионеры. Поэтому Николай и начальник штаба считали рискованным нападать на станцию Брусничная, в несколько рядов огороженную колючей проволокой. К тому же в задачу наступления входило взорвать мелкие мосты на двух разъездах, чем приостановить движение поездов.
В деревнях, где только что побывали белые, население с опаской присматривалось к партизанам, частично даже пряталось от них. Уже смеркалось, когда в большом селе Маганском Николай и Лиза закончили митинг. Мужики дымили махоркой и с недоверчивым любопытством слушали опершуюся локтями на верстак Лизу. Загоревшая и взволнованная, она несколько раз повторяла вопрос:
— Ну, будете помогать нам, товарищи крестьяне?
Упитанные и получше одетые мужики ерзали по бревнам, на которых сидели и переминались. Затем выступил один с рыжей иконописной бородой и, оглянув присутствующих, заговорил:
— Стал-быть, как пишут в газетках, нам нет резону соякшаться ни с белыми, ни с красными… Потому как мы хлеборобы, а воюют пускай солдаты… Опять же про себя пусть всяк смекает — кому куда статья гласит, стало быть.
Чеканов оттолкнул Николая плечом и выскочил на средину круга.
В руках у него трепетала от ветра губернская газета «Свободная Сибирь».
— Вот она где закавыка-то! — закричал наборщик. — Скоро будут писать, что мы мамонты, и в деревнях поверят этому. А здесь я поймал двух иониток… Эти шлюхи Вани Кронштадтского проповедывают, что мы антихристы.
Темные глаза командующего остановились на ораторе.
— Ты прав, — сказал он.
Но наборщик уже взмахнул кулаком вверх и не слышал слов начальника.
— Крутят нам шарики, товарищи крестьяне! — выкрикивал он. — Дай-ка мы напишем, так у всех лордов брюхо горой пойдет. Ты говоришь — солдаты пусть воюют, — ткнул он пальцев в грудь рыжебородому, — а зачем ты отдал им сына? Зачем даешь казакам коней? Зачем везешь в город хлеб для буржуйского пуза? Да мы и не нуждаемся в народе, дай поднимется пролетариат! А ты помоги хлебом и душой будь с нами!
Наборщик задохся и, присев на бревно, закурил носогрейку. В толпе сдержанно рассмеялись. Но ораторы уже поняли, что крестьяне на их стороне.
Ночью четвертая и пятая роты прикрывали в засаде подрывную команду. Бойцы залегли в рытвине, заросшей мелкими кустарниками. Луна сыпала на молодую зелень желтое просо лучей и светила как раз с той стороны, откуда подрагивая, пели рельсы и телефонные провода. Посредине цепи Корякин охорашивал пулемет и шепотом говорил Юзефу и Чеканову:
— Это вы дело придумали, ребятки… Чешите их покрепче. Я тоже намажу заметку, чтобы зачихали господа.
Плохо слушая его, Чеканов выводил в записной книжке каракулями:
«…И потому мы не желаем целовать в слюнявые губы буржуев и генералов».
А рядом Юзеф проворно тыкал буквами в войлочную подушку и штемпелевал слова на развернутый лист бумаги.
— Не енераль, а генерал, — поправлял его Чеканов.
— Поправим, — добродушно улыбался помощник.
И когда обращение было готово, Чеканов прищелкнул языком и погрозил кулаком облитым сиянием месяца просторам. Чуть потрескивая кустарниками, он пробрался на правый фланг и сунул лист в руку Николая.
— Вот она и газета! — хихикнул он. — Ты оцени, товарищ Потылицын, а на передышке мы можем тиснуть таких экземплярчиков целую сотню.
Николай всмотрелся и заулыбался. Перед его глазами четко потекли слова:
«…Господа буржуи, ежели вы стаскались с золотопогонной сволотой, то и курвись вы до конца, а мы не желаем целовать в слюнявые губы генераль… Думаете наша армия и всамдель бандицкая? На-ка вот выкуси и кашляй! Наша армия, надо сказать, наипервеющая в мире, потому как она — Красная. А вы попробуйте взять нас. И идем мы не гля поживы, как пишите вы, а за всемировую совецкую и Красную власть и комуническую партию. Вот! Почешитесь! Адрес наш: город с неба, с которого мы выбросили всех буржуйских богов».