Николай свернул вдвое лист и, смеясь, передал его одному из бойцов.
— Ну как? — горячился Чеканов.
— С шрифтом хорошо, но содержание не пойдет, — ответил он. — Кто это додумался так писать?
— А што? — огорчился наборщик.
По залегшей цепи пронесся хохоток. Рассерженный Чеканов побежал к своей роте. В этот же момент от линии затрещали частые залпы, и партизанам стало видно, как подрывники, скрываясь по кустарникам, отстреливались от наступающих чехов. Бойцы еще не успели заскочить в рытвину, как перила железнодорожного моста качнулись в сторону, и вслед за этим окрестности разбудил страшный, потрясающий землю гул.
— Отводи роту, — закричал навстречу Чеканову Корякин. — Он взвалил на плечи тело пулемета и, косолапя, пустился в кустарники. А они шевелились, как камыш на воде.
Через час партизаны разместились в деревушке Барзаначке, и за чаем Корякин говорил Чеканову:
— Ляпнул ты ничего, но еще слабовато… Где ж это видано, чтобы на войне без громкого слова обошлось… Нет, командующий неправ.
Фронтовик с оторванным ухом, второй номер пулемета, поддерживал своего начальника:
— Ты говоришь на войне… Да я бревна плавил на плотах, и то без этого нельзя… Смотришь, шивера или, примерно, прибой к скале… Кэ-эк прижмешь на слово: бей роньжей вправо! Смотришь, и пронесло.
— Война войне розня, — вмешался третий. — Вот когда на «ура» берешь, тоже не божьи слова за этим повторяешь… А в нашей войне — глотка… С ней как-то надежнее… Опять же на нас лепят навоз, дармоеды, а мы за свою трудовую правду не моги слова сказать.
— Вестимо, завернуть покруче не мешает, — заключил старший пулеметной команды. — Ты давай, Аверя, побольше таких штучек, а я ночью перекину за фронт.
Генерал Репьев второй раз дочитывал приказ по внутренним войскам Сибири. Начало его гласило:
«Приказываю: всем командирам отдельных частей в борьбе с партизанщиной применять способ японцев, то есть брать заложников из мирных крестьян и наказывать таковых вплоть до расстрела. В случае сокрытия врага целыми селениями уничтожать таковые немедленно».
Командующий мелко вписал между строк:
«А также конфисковать имущество и жечь постройки укрывателей, дабы оная мера вразумила предателей родины».
Углубляясь в работу, он не заметил, как в дверях появился верткий, небольшой и смуглый лицом адъютант Скобелин. Скуластый и плотный, напоминающий калмыка, он звонко загремел шпорами и отрывисто доложил:
— Новости, вашдительство! Разрешите?
— Какие?
Адъютант крепко отшагал к столу и положил перед генералом испачканное воззвание наборщиков Чеканова и Юзефа. Генерал нацепил на нос пенсне и прибавил в лампе огня. Но его блеклым глазам все еще не верилось. Адъютант с усмешкой наблюдал за начальником, заросший подбородок которого дрожал, как от сильного озноба. Генерал перевернул текст вверх ногами, посмотрел его сбоку и, прихлопнув ладонью, долго и тупо смотрел на Скобелина.
— Откуда это? — наконец выдохнул он.
Адъютант вытянулся и, прищелкнув шпорой, отрапортовал:
— Контрразведчик Зубарев отобрал у новобранцев 31-го маршевого полка, вашдительство… Разведчик говорит, что солдаты читали его нарасхват.
— Мер-рзавцы!
Тучная фигура Репьева закачалась в полутемной комнате. Под ногами подгибались и скрипели тонкие сосновые половицы.
— Зубарев, говорит, что это попало и к чешским солдатам, — продолжал Скобелин. — А вы знаете, вашдительство, что чехи уже давно присматриваются к здешним партизанам и втихомолку подсмеиваются над тем, что наша печать призывает бороться с бандитами-большевиками, когда эти самые бандиты и есть все восставшие крестьяне и рабочие… Я боюсь, что эта безграмотная блатная мазня наделает нам неприятностей.
— Ну это вы, поручик, преувеличиваете, — нахмурился командующий. — Сибирское коренное крестьянство по преимуществу зажиточное и еще до сих пор является носителем традиций былого казачества… Это вот переселенческая рвань — да.
Поручик почтительно опустил глаза, хотя совсем не был согласен с командующим. Он понимал, что колчаковщина с каждым днем разлагается и что каждое новое достижение красных ускоряет гибель атаманщины.
— По имеющимся данным контрразведки, отряды Потылицына сформированы исключительно из среднего и малозажиточного крестьянства и обатрачившихся за войну солдат, — услужливо добавил он.
— То-то и есть, — потер руки генерал. — Там заправляют латыши, матросы и жиды из рабочих.
Командующий снова уселся на стул и, взглянув на адъютанта, нахмурил лысый лоб.
— А ведь здорово, мерзавцы! — улыбнулся он. — Вы посмотрите, какой идиотский шрифт! А слова! Позовите ко мне этого Зубарева.
Адъютант вышел, и через минуту появился молодой белокурый с длинным горбатым носом и серыми маленькими глазами. Зубарев был уроженец здешних мест и до поступления в контрразведку служил помощником волостного писаря, а раньше псаломщиком. Все выражение его бледного лица, немного опушенного светлыми волосами, напоминало голодного цыпленка, робко выглядывающего из гнезда.
Генерал брезгливо посмотрел на контрразведчика и отвел глаза.
— Как попала сюда эта дрянь? — спросил он, комкая лист.
— Как ваше… с моста новобранцы принесли… который взорвала банда.
Командующий внутренними силами задумался и затем спросил:
— Где, по-твоему, может находиться такая типография?
— Думаю, что при ихнем штабе, — запнулся контрразведчик.
— Дурак! Это понятно… Но где этот штаб?
— Не могу знать, вашство.
У Зубарева задрыгали колени, и хищное лицо вытянулось еще длиннее.
Генерал поднял голову и с расстановкой произнес:
— Дармоеды!.. За что вам деньги правительство платит?
Голова разведчика погрузилась в угловатые плечи и откинулась к крыльцам.
— Ты получаешь поручение уничтожить это какими бы то ни было средствами, — тоном, не терпящим возражений, продолжал он. — Помни, что родина ждет от нас подвигов… За успехи получишь награду, за промахи — расстреляю!
Зубарев попятился, но запнулся о порог.
— Стой! — усмехнулся генерал. — В канцелярии штаба тебе подделают документы под рабочего. Нужно уничтожить не только типографию, а главным образом, тех, кто пишет, и их командный состав — этих мерзавцев Потылицына и других… Посмекай и насчет оружейных мастерских.
Командующий отвернулся к окну, за которым притихла душная июньская ночь. Мимо прошел часовой, покачивая штыком. Напротив в зале первого класса, залитом электрическим светом, двигались фигуры офицеров и слышались пьяные крики. Немного поправее мертво стояли застрявшие составы поездов. И только в железнодорожном депо напевно и торопливо выстукивали молотками.
— Подлецы! — прошептал генерал, думая о рабочих, которых опасался основательно.
Но происки контрразведчиков не давали ему сведений о таинственной организации большевиков, на прошлой неделе разгромившей вагон и отправившей партизанам около трехсот винтовок. Он вернулся к столу и вынул из портфеля фотографии. С первой из них глянуло черноусое красивое лицо Николая.
— Вождь, — скривил губы генерал. Затем он взял портрет Лизы и, завернув карточки в бумагу, велел адъютанту показать их Зубареву.
Военнопленный химик Иоган Шмидт и доктор Вологдин вторые сутки бились над изготовлением пистонов и пороха. Толстый, с опухшим лицом доктор представлял полную противоположность высокому, сухощавому Шмидту. Опыты производились в пустом купеческом доме, приспособленном теперь под оружейную мастерскую. Закручивая кверху усы, химик говорил:
— Селитры нет, бертолетовой соли нет… Рецепт готов, но я не ручаюсь за хорошую вспышку… Нужно в городской аптеке добыть.
— Попробуем в своих достать, — отвечал ему полудремавший Николай. — Вы, товарищи, покушайте и отдохните…
— Спасибо! — отмахнулся Шмидт.
— А почему? — весело заговорил жизнерадостный Вологдин. — Вы, батенька мой, немец, а горячку порете… Давайте лучше вот яичницей подкрепимся и уснем, а тогда попробуем еще кое-какие вещи.
— Вы спокойный человек, — устало улыбнулся Николаю химик.
— А чего волноваться… Патроны у нас пока есть, а выйдут, так придется опять вылазку сделать на линию.
— Вы — большевик, товарищ Потылицын?
— Да. А вы социал-демократ?
Шмидт покачал головой.
— У нас не было еще тогда большевиков… Я из левых социал-демократов группы Карла Либкнехта, Розы Люксембург.
— Ну, значит, вы наш.
Доктор проглотил кусок сала и вытер фартуком круглое комичное лицо.
В комнату ворвалась Лиза, а за ней Чеканов и Юзеф. Лиза полыхала радостью.
— Товарищи! — она задохнулась и присела на лавку. — К нам перебежала целая рота новобранцев и взвод пленных красноармейцев! Белая армия разваливается. Генералы додумались из заключенных наших товарищей сформировать отдельную часть, а они и перешли к нам.
— С темной улицы доносились крики и топот ног выскакивающих из домов партизан.
— Красногвардейцы? Новобранцы? Лиза! — Николай бросился навстречу Чеканову и стиснул его в своих сильных объятиях.
— Стой, медведь! — застонал наборщик.
Перебежчики построились вдоль улицы, против квартиры штаба и с любопытством рассматривали шагавшую вдоль шеренги высокую фигуру Николая. Тесное кольцо партизан с заспанными лицами сжимало их со всех сторон.
— Значит, с нами, товарищи? — спросил Николай, подойдя к небольшому и худощавому правофланговому.
— С вами! — дружно ответили пришедшие.
Командир выступил вперед и, приподняв фуражку, сказал:
— Мы давно думку держали перевалить сюда… Еще когда вы мост взрывали, но ребята были запуганы и сумлевались. А теперь все сделалось к лучшему, ведь мы принесли два пулемета и две сотни ящиков с патронами… И рабочие депо лекарств прислали.
Среди партизан взорвался крик, похожий на орудийный выстрел. А затем началась перекличка.
— Соболевские есть, што ль?
— Есть!.. Андрюха Косованов и Микита Запечкин.