— А-а-а!
— И Пьяновских четверо.
— Вона что!
— Пошто долго путались с теми?
— Зажаты, братишки, ижно дыхнуть нечем было.
— Дистиплина, значит, строгая у них?
— Не дистиплина, а прямо царский прижим!
— Федюху Лупоглазого не встречали?
— И, брат, он убит одним селедечником за большевизну!
— Ах, шкуры! Ну, ить, как их не хряпать после этого!
— Котосать и надо… Нет ли табачку, товарищи? Не куривши живем с два месяца.
— Есть, есть… Што ись цыгарет японских захватили при штабе.
Сквозь высокие сосны, как в окна, приходил голубой рассвет. Из труб над крышами притаившихся домов закудрявились сереброоблачные дымки.
— Расходитесь по двое в каждый дом, — распорядился Николай.
Лиза нашла в толпе Чеканова и Юзефа и, ухватив их за руки, торопливо сообщила:
— Сегодня заседание штаба, приходите обязательно… Будем решать вопрос о газете. Пришедшие товарищи говорят, что листовка Чеканова встречена солдатами хорошо.
Тонкая и стройная фигура девушки затерялась в толпе разбредающихся бойцов, а Чеканов поднял кверху большой палец и прищелкнул языком.
— Большевичка — во! — сказал он, забыв свои прежние размышления о ней и Николае.
Хутор Кирьяна Ивановича Лысых стоял на берегу речки Барзаначки в восьми верстах от волостного села Соболевки, где временно сосредоточился партизанский штаб. Новая пятистенка и надворные постройки Кирьянова хутора затерялись в густо засевшей чаще соснового и березового леса. Прямо из окон — вид на быструю, звонкую речку и на заросшие горы, уходящие к синеющим белкам. А позади, за лесами, шахматной доской раскинулись полоски полей. Говорили, что хутор Лысых известен гостеприимством всем конокрадам. Все же в окружности Кирьяна чтили как крепкого хозяина и человека с подвохом. Недаром белые власти сделали его председателем волостной земской управы. С занятием Соболевки Кирьян Иванович услужливо сдал партизанам все земское добро и незаметно перекочевал на хутор. Отсюда были слышны паровозные гудки, и Лысых это успокаивало. Партизаны заходили сюда редко. Кирьян Иванович врал им разные небылицы о белых, но врал умело. Белым передавал он тоже с опаской о партизанах. Сам он еще не мог решить, куда вернее податься. Кирьян видел нарастающую силу красных, но все его симпатии были не на их стороне.
Табун серых собак с лаем ломился в заборы и ворота. Два поджарых кобеля, подпрыгивая, царапали верхнюю плаху. Из-за шума речки и этого собачьего переполоха Кирьян не мог расслышать приглушенного голоса. Заворачивая на две стороны длинные черные волосы, он оттолкнул раму вместе со ставней и выглянул в окно.
— Кто тута?
Птичье лицо Зубарева приблизилось в упор.
— Не узнал разве?
— А, Митрофан Семенович!
— Тсс… не Митрофан Семенович, а Николай Герасимович Плетунов.
— Эвона!
Крупная фигура в подштанниках появилась в воротах.
Плетунов прокрался за ней от собак и потянул носом парной одуряющий запах помещения.
Лысых разбудил бабу.
— Ишь, скажи на милость, как спит! — Хозяйка вышла в сенцы, а Кирьян подсел к гостю и, глядя сбоку на горбатый нос, заговорил:
— Слыхать, Митроха, там у наших служишь?.. По какому делу фамиль-то с именем переменил?
Плетунов кивнул головой на горничную дверь.
— Никово нет, — предупредил хозяин. — Ночесь останавливались двое с торгом, а седни пусто… И все из-за этих потылицынских бродяг.
— А баба как? — покосился контрразведчик.
— Глухая она, на оба уха тяжела.
Плетунов снял кожаную тужурку и повернулся к хозяину лицом:
— Скажи, Кирьян Иванович, как можно пробраться к тем?
— Это к каким? — не понял Лысых.
— Ну, конечно, в потылицынскую банду… Как думаешь, хлопнут они меня или нет?
Хозяин поскреб волосатую грудь.
— Оно, скажем, могут хлопнуть, а может, и так пройдет… Как скажем, поведешь себя… Ты, видать, по поручению?
— По поручению… Дорогу укажи.
— Это плевое дело… А только присовет мой будет такой: заходи к ночи к Никанору Сметанину… Он мужик свой и у тех не на подозрении… Дело-то какое у тя?
— Дело важное, — протянул гость. — Не знаешь, где эта ихняя газета печатается?
— Газета? Нет, толком не скажу, а врать не хочу.
— Ну вот, — продолжал пришедший, — если мне не удастся прикрыть здесь кого нужно, то берись за дело ты со своими мужиками. А генералу Репьеву завтра же можешь донести, что я пробрался… Вот и заработаешь малость.
— Деньги-то нынче — солома. Кабы золотишка дал.
Подслеповатая, с пухлым животом хозяйка принесла миску квасу и в тарелке кусок свиного сала.
— Можа, тяпнешь с дороги-то? — спросил хозяин.
— А есть? — обрадовался гость.
— Как не быть… Позавчера свежую выгнал, палючая, что огонь, тварь.
В окно было видно, как по небу плыли водянистые лоскутья облаков. Вокруг все притихло, но горная Барзаначка звенела, как колокольцы под дугой бланкаря. Контрразведчик и хозяин, допив бутылку самогонного спирта, жевали в темноте сало с душистой булкой и разговаривали.
— Так удержимся, по-твоему: как тебя по-новому-то? — допытывался Лысых.
— Обязательно удержимся, — заплетал языком гость. — Ты только пойми, Кирьян Иванович! У нас — образование, оружие и иностранная помощь, а что у этих? Да и за что они идут? Разграбят все у добрых хозяев, а там на, прощай.
— Знаю, — давился хозяин. — Ить, и вожаки-то собрались — стрень-брень… Ну, скажем, Колька Потылицын… Скажем, эта учителька из Пуховой… Хоша она и внучка Павла Николаевича Пухова, а сколесилась как потаскуха… Нет, без хозяев невозможно, антиресу не будет в жизни.
За Ангулом шла спешная работа. Заняв территорию в двенадцать волостей, партизаны объявили таежную советскую республику и выбрали правительство. В село Булай, где прежде ютились фактории купцов, теперь свозились раненые, перебрасывались все партизанские мастерские и продовольственные запасы. По тряским и топким дорогам громыхали и потрескивали кряжистые крестьянские телеги, ржали лошади и слышались веселые голоса возчиков. Подводы плавились через реку на плашкоуте, построенном в одну неделю, и мужики дивились, что их давнишние мечты сбылись так неожиданно. Исполнительный комитет объединенного Совета был избран на широком съезде, и Николай с Лизой были введены в него при бурном одобрении делегатов. Все советские учреждения разместились в пустующих помещениях. Булайское ожило.
Чеканов на съезде представительствовал от своей роты и был очень удивлен, когда его вызвала Лиза.
— Ты в роту не пойдешь! — сказала она, хлопая по угловатым плечам наборщика.
— То есть как это? — глаза Чеканова полезли на лоб. За восемь месяцев партизанщины он настолько свыкся с ребятами, что не представлял жизни вне своей роты.
— По постановлению исполкома ты и Юзеф оставлены при культотделе… Знаешь, мне поручено редактировать газету, а без вас я ничего не сделаю, — ответила она. — В вашу роту уже назначены новый командир и помощник. Вы введены в редколлегию.
Наборщик сильным взмахом сбросил с плеча винтовку и присел на скамейку.
А вечером четверка обсудила план и название первой газеты.
— Я думаю, что наша газета будет размером с обыкновенный лист писчей бумаги, — говорила Лиза. — А над названием нужно подумать… Как бы вы назвали ее? — обратилась она к наборщикам.
Чеканов смотрел в окно на лесистые горы, закудрявленные нежно-шелковой синевой. Он сам ломал голову над этим, но мысли скользили и вихрились, не зацепляясь за что-нибудь основательное.
— Тут надо такое короткое, чтобы отражало нашу борьбу и союз рабочих с крестьянами, — подсказал Николай, выколачивая из мундштука.
— Во-во! — обрадовался Чеканов. На рябом лице наборщика скользнула светлая полоса.
— «Да здравствует»… Нет! «Вся власть рабочим и крестьянам в лице их Советов!» — выпалил он.
— Это длинно, — заметил все время молчавший Юзеф.
— Как лозунг будет хорош, — поддержал Николай. — Так и надо оставить. А газету я думаю назвать «Плуг и молот».
— Во! В точку угадал! — соскочил Чеканов. — Лучше в год не выдумаешь. Ай да Коля!
Он развернул лист бумаги и без линейки разграфил его ровными клетками. В левом углу четко зачернело «Плуг и молот», а пониже через весь лист: «Вся власть рабочим и крестьянам в лице их Советов».
При виде печатных букв Лиза подпрыгнула.
— Нужно помельче, помельче, товарищ Чеканов! — воскликнула она, забрасывая набок тяжелые золотистые волосы.
А наборщик планировал:
— Помельче — потом… Пусть наперво в глаза ударит хорошенько… Вот первая полоса пойдет для политики и, значит, для агитации посреди населения и белых солдат… Так делается добрая газета. Вторая — для нашего строительства, а остальные — как бы для всякой мелочи.
— Дельно, дельно, товарищ Чеканов! — одобрил Николай.
— Да, а какой у нас будет тираж? — спохватилась Лиза. — Сперва попробуем сотню выпустить, а там — глядя по бумаге и материалу.
И когда стали распределять работу, Лиза спросила:
— А как вы думаете, товарищи, стихи будем помещать или нет?
Николай и Юзеф отмахнулись, а Чеканов, как подстреленный, вскочил на ноги.
— Это вы зря! — запротестовал он. — Революционный стишок или… тово… песенка другораз покрепче всякой ученой статьи прохватывает… Или басенка, к примеру!
Лиза рассмеялась и тряхнула наборщика за плечо.
— Правильно, товарищ Чеканов!.. Пиши хорошие стишки, обязательно тиснем.
Тыловые работники, женщины, ребята и приезжающие в столицу таежной республики останавливались около ворот исполкомовского здания и с любопытством рассматривали пестрые плакаты, отпечатанные деревянными самодельными шрифтами, на которых было написано:
«Здесь редакция и контора газеты «Плуг и молот».
«Литература — жизнь».
«Товарищ, пиши в свою газету!»
«Молотом и плугом — по классовому врагу».
А рядом развевалось знамя таежного отряда, на котором рабочий и крестьянин пожимали друг другу руки.