— Держи запас! — строго сказал он, когда она хотела помогать роньжей.
Плот вырвался на фарватер и, зыбаясь и потрескивая, ухнул передним концом вниз. Белогривая волна с шипением покатилась на Юзефа и Чеканова, Лиза накрыла своим телом мешки с харчами. Волна хлестнула ей в лицо, но передний конец плота уже вздыбило.
— Вставай, девка! — крикнул Чеканов, отряхивая с одежды воду.
Берега замелькали высокими скалами с кедровыми лесами.
По разоренным деревням рыскали казачьи разъезды, грабя остатки крестьянского имущества и насилуя женщин. Чехословаки и польские легионеры отказались преследовать партизан, отойдя на железную дорогу.
По утрам иней серебрил ветви деревьев, неубранные травы и истоптанные хлеба. За горами глухо и тоскливо завывала осенняя буря.
Снарядив половину отряда на пушной промысел, Николай с другой частью делал налеты на ближайшие деревни и спешно забрасывал в тайгу продукты. Отгулявшиеся на вольных кормах лошади пластунов выносили их в сутки по сотне верст. Старая территория отряда наполовину была уже очищена от белых войск, когда к первоначальному центру восстания — селу Пуховскому — ночью подобралась разведка.
— Товарищ Потылицын, здесь никого нет, — доложил лазутчик, подползая к лежавшему в кустах Николаю.
— Тогда пошел!
Николай вскочил на саврасого иноходца и, покачиваясь в седле, поехал к краю улицы. Село напоминало кладбище. Половина построек была сожжена, и на месте своего дома он увидел только головни и черную пасть осевшей печи.
«И все это разорили за то, что пуховская беднота восстала против колчаковского правительства», — подумал он, не зная, где искать своих.
Встретившийся старик отступил назад, когда Николай сдержал около него лошадь.
— Ваши на пашню переехали, — сказал он, стуча зубами. — Ох, и переплетица здесь была, Миколаха… Семнадцать человек насмерть застегали. Твоих брательник Гаврюха спас… А как лютовал здесь Павел Николаевич!
На заимку отряд прискакал на рассвете. Мать долго колотила дрожь, она хотела что-то говорить, но заикалась и клокотала, как наседка. Дед Евстигней Ефремович сидел на нарах, свесив голую голову, и однотонно тянул:
— Старики говаривали, что экая беда была при царе Борисе… И чего сукиным детям не хватает… Стучат и стучат какую-то холеру из своих пулеметов… Скажи, все окна в деревнях высадили, паскудники.
— А где Климка? — спросил у невестки Александры Николай.
— Его угнали в подводы и держат уже месяц… Ты бы хоть выручил.
Как-то жалостливо она смотрела на обросшего бородой и постаревшего деверя, на пришибленных горем и растерявшихся стариков, на свое безрадостное одиночество.
— Поедешь в наш отряд? — спросил он.
— Без Климентия не поеду, а его сманю, как только вернется.
Александра вышла провожать отряд за гумно и, перебросив на седло мешок с булками и салом, зашептала:
— Вчера здесь были чехи, и ихние солдаты спрашивали, как можно увидеть тебя… Насчет перемирия какого-то хотят поговорить с партизанами.
— А где они стоят? — насторожился Николай.
— В Самодуровке… Это вот почти… Да ты знаешь!.. Только сам-то не езди, а то, может, подвох какой… Да вот еще газетку привезли.
Александра сбегала в избушку и сунула ему в руку желтый лист, оборванный со всех сторон на цыгарки.
— Вот тут пишут, что в городе арестованы агитаторы из твоего отряда и какая-то женщина.
— Лиза! — вырвалось у Николая.
Туман рассеивался, Николай развернул газету и в отделе хроники прочел:
«На днях контрразведкой задержаны и арестованы агитаторы из остатков разбитой банды Потылицына. Из них одна женщина, учительница. Частично агитаторы бежали. К поискам их приняты соответствующие меры».
Николай вздернул повода и прижал каблуками бока вздыбившегося иноходца. На измятых и пустынных полях густо лежал иней. По пристывшей земле гулко застучали конские копыта.
— Товарищ Потылицын, тише! — пытался остановить Николая командир взвода.
Но он ничего не слышал. Перед глазами кружились в диком каком-то вихре посеребренные увядающие леса. Не доезжая с полкилометра до спящей под горой деревни, он осадил взмокшего, храпящего коня и, передав его одному из партизан, сказал:
— Ждите здесь, а я схожу… Если заслышите сигнальный выстрел, то открывайте огонь и скачите туда.
Кавалеристы хотели удержать его, но командир круто повернулся и вприпрыжку побежал под гору. Около крайней избы, привалившись к стене, спал часовой-чех. Николай вырвал у него винтовку и приставил к груди штык. Серые глаза чеха закатились под лоб. Он испуганно замахал руками и открыл рот.
— Молчи! — прикрикнул Николай. — Где штаб?
— Там, товарищ, — дрожал чех, указывая на покривившийся, высунувшийся в улицу дом.
Чех шел впереди, как под конвоем, и, слегка оборачиваясь, говорил:
— Наш взвод за большевиков… Наши желают перейти к вам, но офицеров боятся и вас боятся.
Около угла дома Николай остановил его за рукав и повернул к себе лицом. Серые глаза чеха смотрели доверчиво. Он ткнул себя пальцем в грудь и снова зашептал:
— Я рабочий и другие здесь рабочие… Мы не можем дальше убивать здешних рабочих и крестьян.
— Тогда иди к солдатам и предупреди их, чтобы не стреляли в наших.
Николай выждал, пока часовой сбегал в два дома и, ухватившись за подоконник, заглянул в окно. На столе лежали два револьвера в кобурах и кавалерийские винтовки. Спружинив руками, он поднялся и одним взмахом смел все оружие вниз. С коек вскочили офицеры в нижнем белье, но он уже спрыгнул на землю и, отцепив от пояса бомбу, бросил ее в окно. Николай еще не успел отбежать на середину улицы, как оглушительный треск пронесся над селом и густо полетел в спящие поля. Воздухом его бросило к земле, и скачущий по улицам взвод осадил коней.
Из двух соседних домов валили чехи. Бросая оружие, они бежали навстречу кавалерии.
Николай поднялся, когда партизаны мирно беседовали с пленными. Черноусый чех с морщинистым липом любовно осмотрел его крупную фигуру и спросил:
— Вы командир Потылицын есть?
— Да… А что? — слабо улыбнулся Николай.
— Видал вашу фотографию в газетах, — ответил пленный.
Чехи вывели коней, и два взвода двинулись к синеющим таежным хребтам.
Трое суток плот качало на мощных волнах Енисея. Разведчики на остановках запасались топливом и плыли дальше. На четвертый день вечером, смешавшись с колоннами других плотов, они подъехали к железнодорожному мосту. Холодный воздух пронизывал тело, и Лиза отогревалась около постоянно курившего очага.
По общему правилу, плот причалил выше моста, где проверялись документы всех проезжающих.
— А что же покажем мы? — забеспокоилась Лиза.
Чеканов зашвыркал носом и, оглянувшись на проволочные заграждения, возвышающиеся на краю моста, тихо ответил:
— Я пойду с ними разговаривать, а вы следите… Если побегу, то не моргай и вы… А сбор в городе около старого собора… Удирайте вот по этому логу… Здесь лес и ямуринник.
Три пары глаз сосредоточились на низкой фигуре наборщика, теряющегося в толпе сплавщиков. Выйдя на насыпь, он стал было в очередь, но быстро пробрался вперед и, показав солдату какие-то документы, отступил.
На плоту ждали, стиснув зубы, ощупывая карманы.
— Влип, — шепнул пулеметчик и взялся за наган.
Лиза развернула узелок, из бумажного пакетика достала два порошка.
— Это цианистый калий, товарищи, — сказала она. — Если попадемся и будут издеваться, то лучшее средство — проглотить яд.
Но Чеканов протянул руку к часовому и быстро пошел к плоту.
— Пропустили? — еще издали крикнула Лиза.
По бледному лицу Чеканова все догадались, что его все же что-то тревожит.
— Пропустили-то пропустили, но отчаливай скорее, — заторопил он. — Может, успеем продать лес, а деньги нам не липшие. — И когда плот вынырнул из-под моста, наборщик оглянулся на спутников и вполголоса сказал: — Шкура-то эта здесь и уже в офицерской форме.
— Кто, кто? — подскочила Лиза.
— А этот Плетунов-то.
— Ну?!
— Вот и ну… Смотри, вон шагает… Значит, нам надо на другую сторону держать.
Корякин впился глазами в фигуру идущего по берегу военного и заработал роньжей. Плот тянуло вниз быстрым течением, и только через полтора километра таежникам удалось причалить к песчаной косе.
Из-за нависающего над рекой мрака другой стороны берега было не видно. В городе вспыхнули огни электрического света. И в это же время заработал мотор катера.
— Едут! — крикнул Чеканов, заматывая причал.
Он подобрал полы длинной изношенной шинели и первый бросился в кусты. Катер приближался, но разведчики уже смешались на пароме с большим движением базарщиков и, забравшись в каюту, плыли к берегу.
— Шелестов должен быть в слободе, но нам всем заваливаться к нему нет резону, — шептал Чеканов товарищам. — Мы с Юзей окопаемся, стало быть, у Нифантьева, а вы костыляйте туда… Ежели все будет ладно, то часов в двенадцать и мы приползем.
Лиза не видела города больше года и как ни напрягала усилия, не могла удержаться, чтобы не оглядываться на поток офицеров с расфранченными дамами. Эта публика неслась на пролетках в загородные рестораны и театры, где гремели оркестры духовой музыки. В мужской рубахе и шароварах здесь она чувствовала себя плохо. Вот за углом мелькнуло здание учительской семинарии. Вот из парадного крыльца повалила со смехом и разговорами молодежь, вернувшаяся с каникул. И от нахлынувших воспоминаний сердце застучало чаще. Ведь еще через год и она кончила бы эту семинарию. Но Лиза не жалела. Толпа студентов шла им наперерез. Среди них выделялись новенькие юнкерские мундиры, звенели шпоры. И это подавляло, мешало двигаться за размашисто шагающим Корякиным.
«А вдруг узнают», — думала она, отворачивая на теневую сторону. По голосам узнавала многих сокурсников и для себя отметила, что в мундиры облеклись самые неспособные к учебе, случайно попавшие в эту школу.