— Какая у него форма? — допытывался Николай.
— Кажется, связиста, но какой части я не рассмотрела.
Лиза все еще волновалась и часто забрасывала рукой скобку золотистых волос, а Николай, глядя на оживленное движение города, вспоминал семнадцатый год и декабрьские бои с юнкерами.
— А ведь странно, что тогда ни мы, ни они не расстреливали пленных, — неожиданно заговорил он.
Автомобиль ускорил ход.
— Ты все о старом, — обиделась Лиза. — А этот паршивец, наверное, готовит здесь какую-нибудь гадость!
— И ворожить не надо, — подтвердил наборщик.
Город подчищался. Весенние воды смыли и унесли в неуемную Ангару кровавые пятна с мостовых. Но о недавних разрушениях здесь еще свидетельствовали изрытые снарядами стены домов, сгоревшие здания и лица суетливых обывателей, растерявшихся от невиданных потрясений.
В молодых советских учреждениях беспрестанно визжали телефоны, люди в полувоенной, полугражданской одежде, часто заношенной до лоска, заседали, сновали по улицам целыми сутками, забывая о сне и отдыхе. Этого требовало время, этого требовала обстановка Иркутска, в котором переоделась в мирное платье и осели значительная часть контрреволюции.
И среди этого ливня людского нельзя было предаваться рассеянности и безделью.
Лиза и Чеканов обшарили все москательно-химические склады, добывая краски, целый день протолкались в чрезвычайно разбухших отделах губсовнархоза и напоследок, забрав необходимые шрифты в военной типографии, возвратились к эшелону, где спешно погружали продовольствие и свежих лошадей. Свободные от работ бойцы, как в походе, охраняли эшелон.
В штабном вагоне было пусто, и это удивило Лизу.
— Командир и комиссар не приезжали? — спросила она у часового.
— Только что уехали в город.
— А почему выставлена усиленная стража?
— Потому что какие-то духи нюхают здесь.
— И их не захватили? — Нет, удрали.
Лиза опустилась на мягкий диван и стала смотреть в окно. Сквозь темноту слабо сверкали волны Ангары. Из города доносились дребезжащие звуки автобусных моторов и духового оркестра. Лиза почувствовала внезапную усталость и незаметно для себя положила ноги на соседний стул. Мозг работал вяло, и мысли плелись в клубок на полпути. Вдруг, вспомнив утреннюю встречу с Зубаревым-Плетуновым, она достала из бокового кармана тетрадь с карандашом и в темноте набросала заметку в редакцию губернской газеты. Николай вернулся перед рассветом.
— Мы задерживаемся еще на сутки, — сказал он, когда Лиза вскочила с дивана.
— Задерживаемся? А почему?
— В городе белогвардейщина замышляет какую-то мерзость, — ответил он, расстегивая портупею. — Ты была права.
— Ну и что же?
— А то, что нужно отрядить сотню-две наших лучших ребят и устроить ночную облаву.
В темном дворе на окраинной улице человек в военной шинели запнулся за что-то твердое и, сильно ушибив колено, ухватился рукой за обглоданную собаками лошадиную ногу.
— Везде падаль, — проворчал он, брезгливо подумав, что и его ожидает подобная участь.
Контрразведчик прошел узким закоулком между плетеным забором и стукнул три раза в низкую дверь подвала. Внутри помещения послышались шаги прихрамывающего человека, а затем отрывистый голос адъютанта Скобелина.
— Вы, Зубарев?
— Я, капитан, — шепотом ответил контрразведчик. — Откройте скорее, есть интересные сведения.
Скобелин громко оттолкнул засов.
— Садитесь на кровать и рассказывайте, — пригласил адъютант, когда они очутились в низкой и сырой комнате, где пахло клопами и лужей.
Плетунов-Зубарев глянул в обросшее и изморщенное лицо бывшего начальника и нашел, что тот постарел до неузнаваемости.
— Хотите есть, поручик? — предложил Скобелин. — У нас в губпродкоме выдали сегодня омулей.
— Спасибо, капитан… Да и некогда… Скажите лучше, как дела с организацией?
— Тсс…
Адъютант указал пальцем на стенку и зашептал:
— Осторожнее, там живет какой-то сапожник… А с делами так… На сегодня учтено две тысячи наших. Вооружение тоже есть… Но стремительно работает чрезвычайка… Если бы не дивизия этого Потылицына, то можно бы начать наступление. И знаете, какой скандал можно сделать здесь в тылу!
— А если ударить на эту дивизию? Тут главное — это типография!
Контрразведчик откашлялся в рукав, но адъютант не дал ему договорить.
— Бросьте, поручик!.. Вы мелко берете… Теперь у них печать в каждом паршивом городишке, а вы… Вот если разгромить штаб во главе с самим Потылицыным…
— А я о чем же?.. Вы забываете, капитан, что эта паршивая газета выдаст нас всех… Обо мне уже писали… А утром я наткнулся на самого Потылицына и эту редакторшу Пухову… Теперь только и жди, что в печати появится новое разоблачение.
Мимо стены кто-то прошел, задевая за сухой плетень, и контрразведчик откинулся спиной в сырой угол, а Скобелин погасил лампу. И когда шороха стало не слышно, адъютант спросил:
— Сколько наших в здешнем гарнизоне?
— До четырехсот человек.
— Офицеры?
— Есть и рядовые, казаки.
— Тогда действуем, поручик… Если мы задержим здесь партизанскую дивизию, то, конечно, легче будет там… под Перекопом… Но все же лучше было бы, если бы они уехали.
— Где сбор?
— Разумеется, на станции и в Глазковском предместье.
Зубарев-Плетунов, а теперь командир взвода службы связи Полещуков, быстро дошагал на Арсенальскую улицу и, показав пропуск, прошел мимо часового красноармейца. В широком дворе его встретил пожилой усатый без всяких знаков отличия и торопливо провел в канцелярию полка.
— Ведите своих на станцию! — сказал контрразведчик. — Предлог — разоружение партизанской дивизии… А если будут сопротивляться — бейте сначала по штабному вагону, а затем и по остальным… В случае неудачи, отступаем к монгольской границе… Да торопитесь, видите — скоро рассвет!
Контрразведчик бесшумно вышел обратно и на первом попавшемся извозчике поскакал на вокзал.
При въезде на понтонный мост лошадь извозчика остановилась перед загородившим дорогу кавалерийским разъездом.
— Ваши документы, товарищ! — басовито раздался голос Корякина.
— А вы по какому праву?.. — контрразведчик попытался приподняться, но отяжелевшее вдруг тело не повиновалось.
— Слазь! — повторил Корякин. — Товарищ Чеканов, посмотри, не признаешь ли?
— Как не признать гада! — Наборщик размахнулся нагайкой, но его удержал подъехавший Николай.
В это же время из-за прибрежных построек показались темные фигуры людей, крадущихся к мосту.
— Товарищи, за мной! — крикнул Корякин.
Из-за соседнего угла грянул залп, за ним второй и третий. Плетунова потащили двое, а затем уже на перроне их догнал усиленный конвой, ведущий около сотни офицеров во главе с капитаном Скобелиным. В городе и в Глазковском предместье трещали и быстро замолкали выстрелы.
Лиза смотрела в окно, через которое было видно, как ежеминутно к соседнему вагону подводили арестованных.
На виднеющуюся в другое окно Ангару пала первая полоса рассвета, когда в штабной вагон вошли Чеканов с Николаем.
— Дай свету, Лиза! — пропавшим голосом сказал Николай.
Худое лицо Чеканова казалось позеленевшим. Он размашисто хлопнул о стол папку бумаг и, взглянув на Лизу, злобно рассмеялся.
— Ну, Лизок, попался наш дружок! Хочешь посмотреть?
Лиза развернула сверток и вслух прочитала план восстания белых офицеров во всех городах Сибири.
За окном горнисты заиграли сбор, и со станции послышался первый звонок. Чекисты, крепко пожав руки всем присутствующим, покинули вагон. В это же время по асфальту застучали шаги красноармейцев, войск ГПУ, а навстречу им Корякин выводил из вагонов три сотни арестованных.
Плетунов едва тащился в задней шеренге. Он только на мгновение встретился глазами с уничтожающим взглядом Лизы и, узнав ее, вяло опустил голову.
Через полчаса паровоз дал отходной свисток. По вагонам грянули песни и гармошки. Поезд уносил к новым победам партизанскую дивизию. А Чеканов, стоя в дверях вагона, разбрасывал в толпу остатки газеты «Красный боец».
ПАРТИЗАН, ПИСАТЕЛЬ, ГРАЖДАНИН
…Не приблудным сыном —
В поступках, помыслах и снах
Он был певцом, бойцом и гражданином
В железных трудовых рядах.
Гражданский и человеческий облик Петра Поликарповича Петрова, автора этой книги, известного писателя-сибиряка 30-х годов, активного участника революции и гражданской войны в Сибири, на редкость привлекателен. Его имя пользовалось широкой популярностью у сибиряков еще задолго до того, как он стал писателем-профессионалом. Петрова хорошо знали и любили енисейские и минусинские партизаны, защитники героического Степного Баджея — столицы партизанской советской республики в глубоком тылу Колчака, внимательно к нему прислушивались участники многосотверстного саянского похода партизанской армии в Урянхайский край летом огневого 1919 года.
Известен был Петров в то время и старожилам таежных хуторов, заимок, сел и деревень Заманья, среди которых он проводил большую разъяснительную работу, поднимая таежное население Енисейской губернии на открытую борьбу с колчаковщиной. Листовки и воззвания, написанные политработником Петровым в бурные годы гражданской войны, заставляли колчаковских солдат переходить на сторону партизан, а его горячее слово партизанского вожака, агитатора и трибуна, обращенное к защитникам революции, воодушевляло бойцов перед боем, вселяло бодрость, укрепляло уверенность в победе в тяжелые минуты неудач и временных отступлений. Он был в рядах тех, кто с оружием в руках оборонял Белый дом — боевой штаб Центросибири и Военно-революционного комитета в дни декабрьских боев 1917 года в Иркутске.
Доброжелательный и отзывчивый по натуре своей, с открытым по-русски характером, Петров был истинным народным самородком, человеком по-настоящему талантливым и ярким, мужественным и кристально чистым. И жизнь свою он прожил столь же талантливо и честно, щедро и без остатка отдавая ее на благо родного народа. Не случайно писатель в одном из последних своих писем заметил с чувством исполненного долга: