– Вы так легко читаете дореволюционный текст? – удивился Зимин, заметив, как быстро скользят по строчкам ее глаза.
– Я окончила филфак. Опыт работы со старинными текстами у меня довольно неплохой. Я диплом писала по книгам девятнадцатого века, посвященным кружевоплетению в России, так что необходимую сноровку имею, – ответила она.
В комнату вернулась Лида, катящая перед собой сервировочный столик. На нем стоял фарфоровый чайник, две чашки с блюдцами, сахарница, тарелка с горкой пышных оладий, вазочка с вареньем. От чайника и оладий поднимался пар, такой ароматный, что рот у Зимина тут же наполнился слюной. Снежана была права, когда сказала, что он не завтракал. Правда, не потому что не успел – просто готовить по утрам ему было влом. Даже яичницу жарить не хотелось на той кухне, где его и дочку всегда встречала с готовым завтраком жена. Питался он на работе – чаем и пирожками из буфета.
При виде сервировочного столика Снежана отложила тетрадку, как и положено хозяйке, начала расставлять чашки и тарелки на журнальном столике.
– Михаил Евгеньевич, ешьте, пока все горячее.
– Да, спасибо. Снежана Александровна…
Она вдруг перебила его, горячо и бесцеремонно:
– Называйте меня просто Снежаной, хорошо? Меня почти все так зовут – я отчего-то ужасно не люблю, когда меня называют по имени-отчеству.
– Хорошо, но тогда и вы называйте меня по имени, – легко согласился Зимин.
– Л-л-ладно, – слегка запнувшись, сказала она. – Михаил, на сколько дней мне можно оставить у себя дневник Некипелова?
– Я прочитал его за две ночи. Думаю, при ваших навыках вы справитесь гораздо быстрее, – засмеялся он. – Давайте я вернусь за тетрадью послезавтра. Идет?
– Да, конечно. Я думаю, что сначала все прочитаю, чтобы составить свое впечатление. А потом уже попробую разговорить маму и Татьяну Алексеевну. Хорошо?
– Согласен. Тогда послезавтра я заеду в ателье, чтобы забрать дневник, а уже по итогам вашего разговора с милыми пожилыми дамами, пожалуй, напрошусь к вам домой, чтобы самому все от них услышать. Вы не будете против?
– Не буду.
За их спинами громко фыркнула Лида, которую, по всей вероятности, смешили все эти китайские церемонии. Услышав это фырканье, Зимин спохватился и встал. Он не хотел и не мог позволить себе быть смешным.
– Спасибо вам за оладьи, Снежана, – сказал он. – Извините, но мне пора на работу. Увидимся послезавтра.
Она молча встала и проводила его до двери.
Глава седьмая
Тетрадь в коленкоровой обложке манила Снежану так сильно, что она не могла работать. Вообще-то раньше ничего не могло отвлечь ее от обязанностей, она умела абстрагироваться и откладывать на потом любые искушения, будь то, к примеру, интересная книга или фильм.
Дневник Некипелова тоже вполне мог подождать до вечера, но нестерпимая жажда узнать, что именно таится под черной обложкой, заставляла Снежану то и дело отвлекаться, руки, мерно двигающие ткань под швейной машинкой, замедлялись, а то и вовсе останавливались, мысли блуждали где-то далеко. Нет, в таком настроении работать нельзя, все равно толку не будет.
Снежана решительно встала из-за машинки, вышла из пошивочного цеха, толкнула дверь в маленький закуток, служивший ей кабинетом, и вытащила из кармана передника, который всегда надевала, когда садилась за шитье, оставленную Зиминым тетрадь. Завитки букв легко складывались в текст, да, она была права, когда говорила следователю, что неплохо владеет старорусским.
Первые страницы тетради были посвящены истории родового креста, реликвии семьи Некипеловых, которую двоюродный брат выкрал, чтобы дать взятку канцеляристу уездного суда. Да-да, вся эта древняя история, похоже, началась именно с банальной кражи, ставшей причиной убийства.
Итак, родовой крест, выполненный из золота и украшенный ярко-синими сапфирами, попал в семью Некипеловых в начале семнадцатого века. Предки каторжника были дворовыми людьми и жили неподалеку от небольшого монастыря. В 1610 году в монастыре случился большой пожар, в котором погибло много ценностей. Некипеловы спасали чужое добро, как свое, вынеся из огня несколько ценных икон и предметов церковной утвари, за что и были вознаграждены, получив в дар от настоятеля крест размером чуть меньше мужской ладони.
Несмотря на то что семья всегда жила небогато, продавать реликвию было запрещено. Передавалась она из поколения в поколение, от отца к старшему сыну, считалась священной и береглась пуще зеницы ока. Доставали ее только на крестины, да и то чужим ценную вещицу предпочитали не показывать, подкладывая младенцу в люльку в день крещения, а потом пряча подальше, с глаз долой.
Стоил крест немало, но для Некипеловых значил гораздо больше своей материальной ценности. Были они людьми набожными, работящими, скромными, чтящими традиции предков. Все, за исключением двоюродных братьев будущего каторжника Николая Некипелова – Петра и Михаила.
Михаил с детства пошел по наклонной – дрался, воровал соседских кур, часто напивался и в пьяном виде задирал прохожих. В 1857 году за какой-то очередной проступок, кажется, мелкую кражу, он был арестован, и дело передали в уездный суд. Петр был готов на все, чтобы, как сказали бы сейчас, отмазать брата от наказания. В его-то шальную голову и пришла мысль – откупиться от суда, дать взятку, чтобы Михаила отпустили на свободу.
Ничего ценного в семье Некипеловых не было, кроме родового креста, хранящегося в доме двоюродных братьев. Михаил, кстати, с детства завидовал, что их с Петром отец оказался младшим в семье, и потому крест наследовался совсем по другой линии. Много раз он затевал разговор о том, что реликвию надо продать, а деньги поделить, но, естественно, никто, кроме Петьки, с этим не соглашался. Именно Петька решил украсть крест, чтобы спасти непутевого брата.
Реликвия в дневнике описывалась довольно подробно, по крайней мере, Cнежане, обладавшей, как все творческие люди, развитым воображением, казалось, что она видит крест воочию: тяжелый, холодный на ощупь, переливающийся сапфировой синевой.
Затаив дыхание, она читала, как Некипелов-старший обнаружил пропажу фамильной реликвии и сразу вспомнил, что утром в доме крутился Петр, убеждал найти денег, чтобы спасти Михаила от неприятностей. Он побежал, чтобы заставить двоюродного брата вернуть крест, встретил его на улице и вступил в потасовку, закончившуюся убийством.
Несмотря на простое происхождение, Некипелов обладал даром рассказчика. По крайней мере, Снежана, читая, как заржала испуганная лошадь, как мелькнули в воздухе две подковы, как упал Петр Некипелов, как треснула от удара копытом его голова, словно кино смотрела. Хороший качественный детектив из дореволюционной жизни.
Она читала дальше: ей невольно стало интересно, куда мог подеваться старинный крест. У убитого Петра Некипелова его не оказалось, это и понятно – в доме у судейского канцеляриста Брянцева он к тому моменту уже побывал. Но канцелярист утверждал, что крест в качестве взятки брать отказался, и никаких причин ему не верить не было ни у Николая Некипелова, ни у Снежаны Машковской. Из прочитанных книг по истории кружева она знала, что семья Брянцевых была на удивление правильной и порядочной. Раз они говорили, что креста в их доме нет, значит, так и было. Кто же мог его взять?
Снежана с нетерпением пролистывала страницы, посвященные каторжному быту, хотя раньше, пожалуй, прочитала бы их с интересом: исторические хроники как-никак. Но сейчас загадка креста волновала ее гораздо больше. Ну вот, наконец-то!
В своем дневнике, как и в поисках правды, Некипелов дошел до описания трех юных кружевниц, которые стали свидетельницами его невольного преступления. Отчего-то каторжник был уверен, что они могли знать тайну исчезновения креста. Снежана с жадностью вчитывалась в описание девушек, которое, прав был Зимин, в основном сводилось к одной из них – самой красивой и яркой, Пелагее Башмачниковой.
– Снежок, ты пиццу будешь?
Вопрос, повисший в тишине ее кабинета, звучал странно, словно был задан с другой планеты. Что? Какую пиццу? Откуда в девятнадцатом веке могла взяться пицца? Кажется, Снежана задала последний вопрос вслух. Стоящая перед ней Лида вздрогнула и отступила на шаг.
– В каком веке? Снежок, ты что? Это я, Лида! Мы с девчонками решили на обед пиццу заказать. Ты с нами?
– А, нет. Я не буду, – виновато отозвалась Снежана. – Я лучше домой схожу. Меня там мама с Татьяной Алексеевной к обеду ждут. Сегодня мама сподобилась приготовить солянку, так что пицца без меня. Ничего?
– Ой, ну разумеется. – Лида всплеснула руками. – Куда ж нам соревноваться с солянкой из фарфоровой супницы! А мы уж покусочничаем. Маме привет передавай.
Почему-то прозвучало это так, будто Снежана была в чем-то виновата, но виноватой она себя не чувствовала. Засунув дневник обратно в карман своего рабочего фартука (здесь он точно в безопасности), она развязала тесемки, бросила его на кресло, заперла кабинет и направилась домой, где ее уже ждали за накрытым столом. Да, фарфоровая супница на нем стояла, и Снежана усмехнулась, подумав, что Лида неплохо изучила устои ее семьи.
– Как дела, Снежинка? – спросила ее мама.
– Неплохо, хотя я сегодня ленилась, – ответила Снежана. – Но это ничего, обязательно наверстаю.
– Конечно, наверстаешь, – согласилась мама. – Уж с дисциплиной у тебя с самого детства все было в полном порядке. А чем ты таким занималась, если позволила себе не работать?
– Читала дневник каторжника, – честно призналась Снежана. – Пыталась понять, что связывает с ним нашу семью.
– Оу? И что же? – спросила Татьяна Алексеевна. Вид у нее был заинтересованный.
– Да в том-то и дело, что про это нет даже полсловечка, – вздохнула Снежана. – Мама, тетя, давайте-ка вспоминать! Вдруг вы когда-нибудь слышали о двух подругах Таты Макаровой. Если судить по дневнику, то одну звали Пелагея Башмачникова, а вторую Авдотья Бубенцова.
Заграничная тетушка наморщила лоб, а мама покачала головой.