– Не понимаю, почему Максина ожидает от меня соблюдения каких-то приличий, когда сама она крутит роман с этим идиотом – своим первым любовником – прямо у меня под носом, да еще у всех на глазах!
«Хорошо бы все-таки Максина не была такой идиоткой!» – подумала Джуди про себя, а вслух произнесла:
– Я уверена, Максина не взглянула бы даже в сторону Пьера, если бы ты, Чарльз, не причинил ей такую боль. Зачем ты это сделал? Ты что, уже достиг возраста, когда необходимо подтверждать свою мужскую состоятельность?
– Ты говоришь об адюльтере так, будто речь идет об артрите. И вообще, Джуди, почему бы тебе не заняться собственными делами?
– Но судьба Максины – это мое дело. Равно как и твое, Чарльз. Надеюсь, ты понимаешь, что у этой твоей ассистентки нет ни статуса, ни образования, ни породы, чтобы управлять замком и всем остальным хозяйством. В общественном сознании обаяние Максины ассоциируется с твоим шампанским. Она блистала в твоих телевизионных рекламах по всему миру. Ты вынужден будешь признать, что поменять образ фирмы не так легко, как сменить жену.
Чарльз выехал на виадук и еще больше увеличил скорость.
– Сменить жену тоже не так легко. Мой адвокат мне это уже объяснил. Можешь не беспокоиться, Максина получит достаточно денег.
– Но ей нужны не деньги, а ты, Чарльз.
– И, ты полагаешь, я в это поверю после того, что видел вчера?
– Я не знаю никого, кто бы сохранял верность мужу на протяжении столь долгого времени. И ты знаешь, что Максина любит тебя. И ты любишь ее. Только она может тебя рассмешить. Ты привык к ней, как малыш привыкает к своим пеленкам. И она мать твоих детей.
Воцарилось молчание. Чарльз, не говоря ни слова, вглядывался в дорогу. Джуди решила сделать еще одну попытку.
– Я думаю, Чарльз, тебя втянули в эту историю. И все, чего ты действительно хочешь, – это перевести часы на месяц назад.
Опять последовала долгая молчаливая пауза.
– И как, ты полагаешь, я могу из этого выпутаться? – спросил наконец Чарльз, когда машина уже подруливала к аэропорту.
– Тебе надо глубоко вздохнуть и сказать этой женщине, что не собираешься менять жену. Возможно, тебе придется заплатить ей. Годовая стипендия, думаю, ее вполне устроит. Найди ей работу – лучше оплачиваемую и более престижную. Объясни ей, что предоставляешь ей выбор – деньги плюс хорошая работа или ничего.
– Вы, американские женщины, такие жесткие.
– Жесткие – означает разумные и твердо стоящие на своем. Не желающие, чтобы ими вертели по чьему-либо усмотрению. Надеюсь, что ты тоже окажешься жестким, Чарльз.
– Уик-энд без тебя показался мне таким долгим, – сквозь сон прошептала Джуди, когда Марк, осторожно обняв ее, подвинул ближе к себе. – А что ты делал без меня, Марк?
– Ничего особенного. Погода была чудовищная. Сводил Лили в пару ресторанов.
– Звучит не очень-то весело.
– Да, – согласился Марк и вдруг понял, что прошедшие два дня были изумительными, что, после того как он провел сорок восемь часов с Лили, его реакция на нее – реакция чисто физического вожделения – изменилась. Сейчас он в первую очередь вспоминал ее доброжелательность, ее энергию, ее гнев, ее задумчивость и ее пафос. И все это казалось ему невероятно привлекательным.
Марк почувствовал на губах кончик языка Джуди и автоматически опустил руку ей на бедро. Он помнил, как кто-то однажды при нем сказал, что, если мужчина чувствует себя виноватым, он занимается любовью с особой тщательностью, чтобы женщина ни о чем не догадалась и чтобы уверить себя, что на самом деле его новое увлечение не имеет никакого значения. И Марк начал старательно ласкать Джуди, чтобы она, не дай Бог, не догадалась, что вместо ее аккуратных твердых ягодиц он хотел бы ощущать под рукой округлые формы Лили, что вместо ее маленькой груди с крошечными розовыми сосками он хотел целовать роскошную золотистую плоть Лили, а вместо очаровательного курносого лица Джуди видеть рядом с собой темные, полные страсти и экстаза глаза Лили и слышать, как ее чуть припухшие губы шепчут его имя, когда он входит в нее.
6МАРТ 1979 ГОДА
Пэйган лежала, проснувшись, и прислушивалась к утренним звукам: скрипу колес молочного фургона, позвякиванию бутылок, возмущенному птичьему гвалту, стуку крышки почтового ящика, поглощавшего утреннюю почту: «Таймс», «Бритиш медикл джорнэл», письма… Внизу ее овчарка Бастер Второй предупреждающе ворчал, видимо, охраняя свою территорию от таксы Фитца.
«Должно быть, София уже проснулась, – подумала Пэйган, услышав, как с первого этажа, из комнаты дочери, несутся звуки рок-музыки. Только семь часов утра, а она уже завела свой африканский тамтам». И наконец Пэйган услышала то, чего подсознательно ждала все это время: шарканье шлепанцев мужа: он встал. Потом донеслась мелодия из Моцарта – Кристофер любил напевать ее, когда брился, а затем послышался скрип ступенек, ведущих вниз, на кухню.
Раздалось шипение, кряхтение, и огромные старинные часы пробили семь. Потом на некоторое время воцарилась тишина, пока Пэйган вновь не услышала шаги мужа по лестнице, затем – поворот ручки в ее спальной комнате, и в дверях появился муж, осторожно неся поднос с утренним кофе.
– Кажется, у нас кончился мармелад.
– Кристофер, дорогой, из меня получилась никудышная хозяйка, ты, наверное, уже успел это заметить. – Она положила старинную кружевную подушку повыше и, облокотившись на нее, взяла с подноса утренний номер «Таймс».
– Я думаю, что отсутствие мармелада – это часть заговора, составленного с целью заставить меня развестись с тобой, – сказал он, присаживаясь на край кровати.
– А захват утренней газеты первым всегда считался в Великобритании достаточным поводом для развода, – в тон мужу ответила Пэйган. Склонясь над подносом, она разливала кофе, ее розовая хлопчатобумажная рубашка чуть приспустилась, обнажив плечо, а тяжелые рыжеватые волосы упали на лоб и плечи.
– Одно время мне казалось, что ты сбежишь с каким-нибудь жиголо, – признался Кристофер. – Когда врачи предупредили меня, что заниматься любовью для меня равно смерти, первая моя мысль была – а как же Пэйган это выдержит?
– Слава Богу, врачи не навсегда остались при этом убеждении, – ответила Пэйган. – Но я всегда любила в тебе твое блистательное остроумие. – Она никогда не признавалась Кристоферу, как сильно любила его. Некое суеверное чувство удерживало ее от этого. Но Кристофер был центром всей ее жизни. Только заботами мужа она превратилась из деморализованного и деклассированного существа в великолепную, известную своим обаянием, умом и образованием женщину. Когда она, нарядная, сияющая, входила в парадный зал под руку со своим уже не молодым, степенным мужем, окружающие были уверены, что именно она является движущей силой их семьи. Между тем только эмоциональная стабильность Кристофера давала Пэйган энергию и силу жить.
Первые недели после женитьбы они продолжали вести активную, доставляющую Пэйган наслаждение первооткрытия, сексуальную жизнь. Но когда сердечный приступ мужа положил этому конец, Пэйган оказалась гораздо более озабочена тем, чтобы оберегать здоровье мужа, нежели тем, чтобы вновь заняться любовью. «Секс, как опера, дорогой, – часто повторяла она мужу. – То, что некоторые находят невероятно занимательным, меня никоим образом не волнует». Она и вправду совсем не чувствовала себя обделенной.
– Ты уже готова к сегодняшней шутке? – спросил Кристофер. Пэйган откусила кусок тоста и кивнула. – Если поверить в непорочное зачатие Девы Марии, то придется признать что Иисус Христос должен был родиться женщиной, так как у девственниц наличествуют только Х-хромосомы! – Он покатился со смеху.
Пэйган выглядела совершенно растерянной.
– Ты разве не помнишь мои уроки по генетике? – удивился Кристофер. – У женщин наличествуют только Х-хромосомы, у мужчин – X и У. Мальчик не может быть зачат без У-хромосом. У-хромосомы нельзя получить без спермы. А сперму неоткуда взять без мужчины. Пэйган по-прежнему непонимающе моргала.
– Да, дорогая, Нобелевскую премию в области генетики ты явно не получишь. Помнишь, когда ты была беременна, я предсказал, что у Софии не будут карие глаза? Ведь цвет глаз ребенка зависит от генов его родителей. Голубоглазые родители не могут произвести на свет младенца с темными глазами. Хочешь еще тост?
– Завтра утром, дорогой, мне бы захотелось услышать шутку, которую я смогла бы понять без разъяснительной лекции.
Пэйган, облокотившись на подушку, небольшими глотками пила кофе, потом взяла с подноса письма. Первым она распечатала конверт с нью-йоркской маркой и быстро проглядела письмо.
– Полмиллиона долларов! – радостно вскричала она, как флагом, размахивая конвертом, потом протянула письмо мужу. – Посмотри сам. Это от агента Лили. Эти деньги они собираются получить от премьеры фильма и передать нам. Равно как и те, что будут выручены от продажи драгоценностей Спироса.
– Тигровая Лилия действительно постаралась сделать все от нее зависящее.
– Это действительно так, что очень мило с ее стороны. У нее была такая тяжелая жизнь, несмотря на всю ее славу. – Пэйган откинулась на кружевных подушках. – Она всегда начеку, всегда подозрительна, потому что знает – слишком многие стремятся ее использовать. А это так отвратительно! Лили несколько властолюбива, но, в сущности, она очаровательное существо.
– Во всяком случае, она великодушный товарищ. – Кристофер прикоснулся губами к затылку Пэйган. – Ну, я поехал. Держи за нас палец. Сегодня очень важный день.
Когда его старенький «ровер» влился в поток машин, Кристофер задумался о том, что Пэйган, возможно, единственная женщина в мире, которая способна от всего сердца симпатизировать такой яркой звезде, как Лили. Наверное, Пэйган как никто другой понимала Лили, потому что в обеих женщинах была странная смесь внешнего шика и огромной внутренней неуверенности…
Тем временем автомобиль Кристофера оказался почти зажатым между двух грузовиков-фургонов. Тот, на котором было написано «Хлеб», вдруг заехал за осевую, потом резко подался назад. Сэр Кристофер с трудом сдержал вспышку гнева. Опасные ситуации на дороге были в ряду главных провокаторов сердечных приступов. А Кристофер отнюдь не желал ставить свое здоровье в зависимость от чьего-то неумения водить машину.