одную для потребления этим организмом. «Вот суки… как они появились, всё поменялось – беспредел начался, мочат всех подряд: своих-чужих-детей-женщин… и лыбятся так – «Ничего личного…» Всё лично и только лично! Смотрящий на стрелке как то грохнул двоих, босс сказал, что если он скажет: «Ладно, забыли», сразу вали». Он и завалил, обоих, ножом. Потом посмотрели, один точно из спецов этих уволено-разжалованных, а другой – кореш его, ещё с детства. Смотрящий его не сразу признал, а потом шрамчик на левой скуле разглядел, он этот шрамчик ему и пристроил когда-то… ножичком, его потом так и прозвали Шрам, а сцепились из-за подруги Смотрящего, иэххх и деваха-то была, прямо историю списывай, портрет изображай, картина маслом… был у него такой на зоне, на стенке возле тумбочки. Он наткнулся на портрет в журнале «Огонёк», да это же Маринка! Заорал он тихо… и тихо-аккуратно отделил страницу от журнала и спрятал на теле под рубашкой и майкой, а журнал сдал назад в библиотеку местную. Девушка на портрете и его Маринка – как две капли воды! И не то чтобы лицом, хотя тоже чёрненькая-кареглазая, но вот даже не разглядывая, а так вот сразу… состояние такое охватило, как Марину встретил. И она такая ходила по улице – яблочко наливное… А потом, потом как приклеились друг к другу – везде вместе, но Маринка со всеми дружелюбна, всем кажется, что она им глазки строит и особенно внимательна именно к нему, а она просто такая, просто вот такая простая-открытая-весёлая-сердечная… Ну, Шрам и решил отбить – затеял ссору и драку начал, но Смотрящий его порезал и отшил, но когда его закрыли, Шрам Маринку зарезал. Не дала она ему. Он бил, одежду рвал, уже и трусы порвал, и ноги раздвинул, а запихнуть так и не смог. А она только смеялась и приговаривала: «Не бывать твоему сморчку в моих покоях, хоть бей, хоть убей!» Он избил, места живого не осталось, и убил. Смотрящий когда увидел, что он Шрама прикончил сразу так сказал: «это тебе за Марину, сука подлая», но потом к нему стали приходить странные такие состояния, то Маринка во сне привидится и улыбнётся так грустно, и так печально станет, а то Шрам появится и хмылится рот ощеря. Он к мозгоправу, мозгоправ спрашивал-расспрашивал, говорил-говорил-разговаривал… и чего он только не наговорил, но Смотрящий ни-че-го не понял, а Маринка и Шрам продолжали появляться, иногда даже наяву, то есть вот он сидит в машине на точке, люди идут-идут, и вдруг Маринка! Рукой помашет, что мол, не горюй, я здесь, а иногда вдруг Шрам выскочит позади неё, как будто они вместе, и хохочет, сука, как живой, будто не прикончил его собственной рукой. Смотрящий не очень залипал на этих «приходах», но… отвлекает от работы. Не очень понятно, где он в это мгновение находится. Что это перед ним? Ведь Маринка, действительно, как живая, просто недоступная, а Шрам… ну и что? «Ну, Шрам, ну ухмыляется, да пусть себе ухмыляется, мне-то что с того? Я знаю, что он хоть и здесь, но он там, я его точно мочканул – в печень и для верности в шею под ухом добавил». Но всё же, всё же отвлекает.
Часть третьяЖизнь…
Прекрасна
жизнь.
Чудесна
смерть.
Но если есть
кому
смотреть.
Парковка
«Воспарить над небесами…» ну метров 20–25 над… в той части, где стоит синий автобусек, возле которого Сидельников, его жена Любовь, его охранник Виктор…
Видна парковка, машинки туда-сюда, одинокие нагруженные тележки передвигаются от торгового центра под действием одной человеческой силы покупателя, а в обратную сторону уже пустые, проткнутые друг другом в длинные дребезжащие составы ме-едленно перемещаются под действием одной человеческой силы толкателя-собирателя тележек покупателей.
Отсюда они такие ма-аленькие в аленьких курточках и штанах… дресс код гастарбайтера на парковке возле… синяя с белым курточка-передничек-штаны… дресс код гастарбайтера внутри комплекса… черноволос-железнозуб-улыбчив… кареглаз и молчалив, потому как мало что сказать может. Тихо-тихо-тихо водят тряпками по полу, глаз не поднимая… чисто.
Сколько они зарабатывают?
Если повыше переместиться, ну, ещё метров 20–25, аленькие курточки превращаются просто в пятнышки, уже и цвет и самого толкателя не различить от тележек, а ещё выше и вовсе тёмные точечки с такими хвостиками железными… а машинки и вовсе… даже меньше, чем игрушки на столе…
Из материалов уголовного дела
«…мы блокировали прибытие вновь прибывших транспортных средств на парковку возле торгового центра, мы скрытно разместили группы захвата на всех входах в здание, а также внутри, мы взяли под контроль системы видеонаблюдения внутри и на парковке, мы имеем доступ к контролю воздушного пространства в радиусе десяти километров, мы установили фейс-контроль на всех входах и на основных подступах…»
Из рапорта руководителя группы
А если совершить усилие, то можно «воспарить» ещё на 100 и даже на 1000 метров, и тогда… а…
И вот уже и самого комплекса не видно, просто, ну просто… какие-то коробочки домов, ниточки дорог, кто когда смотрел с такой позиции? И выше-выше-выше… вот уже трасса… город… отсюда всё так ясно видно.
Это где самолёты летают?
Или воздушные шары.
Или птицы…
Выше всех стрижи… парят.
До 10 км.
Что им там делать?
Летать! Бабочек ловить, ну или других каких насекомых… которых занесут восходящие потоки воздуха.
Там есть насекомые? В минус 50?
Прилетают на лето в тепло, а взлетают на холод? Чего им летать-то в такой мороз?
Чего им летать, чего нам ходить, чего рыбе плыть, чего-чего-чего… Да ничего!
Просто летать, просто ходить, просто плыть… просто жить.
Но вот не получается просто, ведь всё сложно-сложно-сложно…
Сидельников ничего никому не говорит, не трогает заветную бутылку, стоит и вообще не двигается, не шевелится, даже с ноги на ногу не переступит, застыл как памятник.
Жена Люба знает это его состояние, за ним последует какое-нибудь совершенно неожиданное решение. После того как Сидельников «застыл» прошло не менее пяти минут. Вроде немного времени, но вот если взять часы и смотреть на циферблат, пытаясь уловить «движение» времени, то оно и не двигается как бы, особенно если следить за минутной стрелкой, а не циферки бегут в окошечке. Виктор то на жену охраняемого лица посмотрит, то на само охраняемое лицо. Любовь в ответ только слегка брови приподняла и губы так чуть-чуть поджала: «Ну, вот так…» Памятниковость подопечного хорошо заметна со стороны, и это вызывает беспокойство и вполне разумный страх, поскольку лицо-то «охраняемое», а в памятник даже с дистанции в километр попасть очень даже просто, и особо профессионалом-то не надо быть.
Памятник «ожил». Сидельников повернулся, посмотрел на жену… на охранника…
– План такой. Вы неторопливо идёте в «дубль», неторопливо загружаетесь, неторопливо уезжаете, а я через некоторое время неторопливо удаляюсь в другую сторону и через какое то время мы встречаемся в нашем кафе.
Сидельников улыбается и машет рукой – вперёд.
– Вы один? Подождите напарника.
– Один. Обсуждать будешь?
– Нет.
– Тебе всё же придётся тележечку покатать.
– Покатаю.
Охранник Виктор и жена Сидельникова разворачиваются. Объезжают-обходят синий автобусик.
Сидельников достаёт заветную бутылку, неторопливо откручивает пробку, неторопливо прикладывает ко рту, неторопливо совершает пару глотков, завинчивает пробку, слегка потряхивает – слушает ответные бульки алкоголя, удовлетворённо кивает головой и прячет её во внутренний карман.
Некоторое время стоит, потом неторопливо возвращается к торговому центру, подходит ко входу, не заходит, сворачивает… идёт вдоль здания…
Возможно он на прицеле снайпера, возможно исполнитель рядом, возможно применит нож, возможно использует глушитель, возможно просто вдарит по голове чем-то вроде молотка, возможно жизнь вот так просто и прервётся… Но где же «как в кино – вся жизнь в одно мгновение прошла перед глазами…» Пока ничего, только люди, лица, глаза, разговоры, суета… и ни
одного живого взгляда, как поволока… все чем-то обеспокоены, озабочены, что-то чрезвычайно важное… и говорят-говорят-говорят, телефоны-телефоны, как будто вечность у каждого впереди, как будто смерти нет, а она вот здесь! Прямо здесь, в любой момент!
Сидельников смотрит на всё и на всех, как будто пытается наглядеться, как будто никогда ничего не видел, как будто видит только сейчас, как будто всё вокруг незнакомо-невидимо и не видано. Как в детстве – всё внове и всё интересно.
«Детство моё,
как быстро, счастье моё прошло, детство моё вернётся,
счастье моё… счастье…»
Сидельников как наткнулся на что-то. Идёшь по тёмному коридору, вот он выключатель… руку протянул, шаг шагнул, а тут кто-то – что-то… шкаф, или стремянка, или… да всё что угодно того чего не было здесь, а потом всё же включишь свет – да и ты не здесь, где думал что здесь, шаря рукой в темноте в поисках света.
«Эй, что встал?! Здесь проход, здесь люди ходят!» Сидель-никова толкнули, обругали, снова толкнули, обругали. Он оглядывается, поворачивается, но всё как-то замедленно, как… во сне, всё вокруг не настоящее… «это кино! Вся жизнь перед глазами! Вот и всё? Так просто?»
«Вам плохо? – кто-то спросил его. – Вам помочь?»
А сзади опять толкают, ругаются… Сидельников отмахивается, теряет равновесие, выпрямляется, опять отмахивается…
«Спокойнее, спокойнее…»
«Что? Покойник?»
«Да он просто пьян!»
«Меня сейчас убьют!»
Все исчезли. Пропали. Сидельников на краю поля возле торгового центра. За полем начинается город, жилой квартал – спальный район, Сидельников оборачивается – позади кубы прямоугольники торговых центров…
«Это сон, мой сон, там, за полем дом, мой дом, я иду… иду… грязь, ноги разъезжаются, подворачиваются, спотыкаюсь, иду… медленно, тяжело передвигаю ноги, поле большое, мне никогда его не перейти, так тяжело… тяжело, но я дойду, просто сейчас надо отдохнуть, немного… присяду, вот прямо здесь, сразу… но я дойду…»