–И ты представляешь? Он включает музыку, я ни-че-го не слышу, он говорит, что не слышит, я не слышу – он не слышит, потом я вдруг очень даже хорошо слышу: «Ну, дорогая, ты же знаешь, я не люблю в машине, когда за рулём, разговаривать», и он отрубает телефон. Не слабо? Я ему говорю, что надо всё же шопинг завершить, а он мне: «Не слышно». Знаю я этот прикол его, он и при мне с пациентами его делал, они там и так и сяк про свои болезни-страхи-надежды-фобии, а он в ответ вот точно так же, как мне… Представляешь? Он что? Не помнит, что я знаю?
– Может, потому и говорит, что помнит?
– У него все люди ‒ его пациенты, а кто же тогда нормален? А сам-то? Вдруг занервничал, да попросту зассал чего-то, у самого фобий куча, и мы без шопинга, без продуктов, я планировала купить средства для мытья посуды, порошок стиральный и много чего для дома, уже всё сложила в тележку, а он взял и свинтил, причём так резко! Просто бросил тележку доверху с покупками и ушёл, а я… я за ним вприпрыжку что-то пытаюсь сказать, а он так быстро уходит и уходит…
– А может, основания были? Может, он что-то почувствовал?
– Ну что там можно почувствовать?
– Угрозу.
– Господь с тобою. Какую угрозу? Там охрана, там столько людей, какая угроза? Если потолок упадёт? Или стеллаж с товаром?
– И потолки обрушиваются, и стеллажи падают.
– Да падают, падают, но тут-то ничего не упало и не обрушилось, просто он запаниковал и свинтил, а я осталась с носом. И вообще эти врачи-психологи сами себе пациенты, у них у самих шиза, и мир вокруг превращается в шизу…
– Да может так и есть.
– Вот, козёл! Ну куда он прёт?!
– Кто козёл?
– Да придурок на БМВ. Я нормально еду, даже правила нарушаю, но слегка, а он сигналит-прёт, здесь 60, я и так -80 еду, а ему мало! Да и куда мне свернуть? Справа машина, слева – газон разделительный, а он прёт, о, блядь!..
– Что? Что такое?
– Да он, сука, выскочил вперёд и жопу подставил!
– Чего?
– Ну затормозил, что бы я впилилась в зад его БМВ.
– Так впилилась?!
– Я, конечно, блондинка, но ездить умею…
– А может он просто пидор?!
– Пидор, точно, пидор! Пидор на БМВ!
– Нормально. Потому и БМВ, что пидор. Сам не может, так машина – БМВ!
– Ага, рекламу видела? «этот суровый, агрессивный…»
– Да-да-да, он рулит и именно так себя и чувствует – суровым, агрессивным, сильным и большим.
– О, блин! Говнюк!
– Что такое?
– Ну почему они не могут вежливо-спокойно, а главное – без агрессии ездить?! Откуда столько ненависти?
– Она везде, пространство заполнилось… море… океан агрессии и ненависти с маленькими островками сочувствия и уважения.
– Да хрен-то с ними, меня они вот совершенно не волнуют! Меня волнует, что я волнуюсь! Ну мудак, ну закомплексован, ну, психопат-шизоид-идиот, но вот я! Высокообразованная, умная, красивая, высокодуховная, не побоюсь этого слова! Я-то чего на этих кабанов так реагирую? Почему я такая же? Вдруг точно так же хочу в морду дать, машину его подрезать, чтобы он в аварию попал, из ружья в него пальнуть!
– Потому, что море-океан повсюду и ты в нём плывёшь… вместе со всеми.
– Ну, а как же? Что я могу сделать…
– Что можешь – то и делай.
– Не понимаю. Что делать-то? Как не быть такой же?
– Греби на острова!
– «Греби на острова»… это как?
– Ну как можешь – так и греби. Другого пути нет.
– Ой, поворот чуть не пропустила! Ладно, давай до встречи, я минут через 10‒15 буду.
Красная японская машинка резко рванула вправо к обочине… вызвав цепочку резких торможений – легковая машина, автобус, шаланда… Минивен о. Геннадия стал последним из вовлечённых в данный манёвр экстренного торможения.
– А вот не удивлюсь, если там в той красненькой машинке баба за рулём.
Они проезжают мимо, Павел смотрит на машину, видит водительницу.
– Ты угадал: женщина, блондинка, симпатичная…
– Может крашеная, настоящая блондинка редкость.
– Отсюда не видно.
– Была у меня когда-то давно, ещё на флоте, блондинка! эх, скажу я тебе, лучше неё никогда и никого.
Павел не поддерживает разговор, смотрит в окно ‒ на проезжающие машины, на дома вдоль дороги, на автосалоны многоэтажные – четыре этажа, со всех сторон сплошные стёкла, и на каждом по несколько машин, а как они туда попали не понятно – ни лифта, ни какого-либо видимого пути заезда типа по спирали.
– А знаешь! Давай рванём туда! Вот прямо поедем и поедем и останавливаться не станем, просто вот сейчас свернём на Мурманское шоссе и погоним всего-то две с небольшим тыщи вёрст. Мы за день доедем. Я как уехал после службы, так никогда и не был там, но знаешь, мне снится, мне часто снятся сопки, северное сияние… Ты видел? это… это… дух захватывает, так радостно отчего то становится. Мы с ней почти год жили, вернее – как жили, молод был, что понимал, она меня всему научила, открыла меня передо мной. А я… я какой-то… даже не понимаю почему так поступал. Я хотел… ну, понятно чего хотел, я тогда мог трахать всё, что шевелится, я так гордился, что у меня всегда есть желание, то есть что у меня стоит… Одно время даже страшно стало – утром просыпаюсь от того, что член как железный, что делать? К Машке бежать? Но не всегда к ней можно было, она сама приходила, когда ей вздумается или если позовёшь, но заранее. И вот стоит, и что делать? Дрочить? Но что-то мне это не очень нравилось. Я в душ холодный бегу или снегом обтираюсь, а он всё равно как железный. А потом вдруг – раз и Тамара приходит, в смысле Машка. Ну, её так звали на самом-то деле, а Машка – это как бы… ну кличка такая, что ли. Вот знаешь, никогда после не встречал такой чистой женщины. К ней как будто ничего не прилипало. Я попытался как-то раз как бы проявить свою мужскую силу, в смысле, «ты только моя и для меня», но как-то ничего не получилось. У меня всякое в жизни было. Чего только не делал, куда только не попадал. И как-то вдруг так стало отчего-то тошно! И рванул в деревню. Там от деда домик остался. Ночью, осенью, в деревне, очень тихо, вышел во двор по малой нужде и поскольку очень темно и совершенно не видно, куда это я писаю, то поднял голову и посмотрел на небо. Звёзды! Так много звёзд! Так ярко! И что-то странное произошло со мной. Я стал этим небом, этими звёздами как будто я – это всё это, я просто перестал чувствовать себя в это мгновение, как будто вечность смотрит через меня и я и есть эта вечность, и никакого раздвоения, и я не знаю ни одного слова, чтобы сказать что-то. Я как бы есть, но меня и нет. И всё же слова появились, даже не знаю как и откуда, я раньше их не знал, не говорил, не читал, не слышал, то есть в моей памяти в явном сознании этих слов и в такой последовательности никогда не было, а в то мгновение они вдруг явились передо мной, но не в проговаривании внутренним голосом, а просто: «Я есть истина, путь и жизнь». Я не мог утра дождаться, прямо тут же оделся и пошёл на кладбище, только там церковь была. Пришёл к дверям и стоял там, пока священник не появился. Стал помогать ему по хозяйству, потом в алтаре, на службах, потом в семинарию поступил… на заочное, конечно.
Ну да, Тамара, может это она тогда меня толкнула, а я только потом, спустя годы и страдания стронулся, а может это матушка Ольга, я её чуть не изнасиловал в поезде, когда домой со службы возвращался, а когда протрезвел… она даже слова не сказала, правда яйца мне чуть не расплющила сопротивляясь, может это меня и остановило, я прощения стал просить, а она так ласково улыбнулась, смеяться будешь, ласково как Тамара мне улыбалась, улыбнулась и говорит: «это был не ты, это зверь твой, но Господь тебя направил…» Не знаю, что стало толчком, что меня так направило, да это и не важно. Поехали на Север! Может Тамару найду. Она из Ловозера, это на Кольском, можно по дороге и туда заехать. У неё мама лопарка, а отец русский, она в этом Ловозере родилась, может и вернулась туда. В Лиинахамари сейчас ничего не осталось от того, что мы помним, но вот посмотреть хотелось бы… что там сейчас. Тамара, эх, Тамара… И чего это я разговорился?
Геннадий Стайкин замолчал, молчит и Павел.
У Стайка «отходняк» после внезапного эмоционального всплеска. Хорошее дело слушать исповедь, все эти «прости Господи» да «грешен, батюшка», а вот самому… Почему так вдруг? Ведь никогда и никому не рассказывал, даже сам себе… так, вспомнит иногда, и вроде даже как-то неловко, что с Машкой жил даже привязался и даже хотел увезти с собой, типа как жену. Ну увёз бы? А она… Она засмеялась как услышала, он врезал ей и «продал» – выставил на аукцион. Продал «машку» за водку… и потом пил-пил-пил… долго пил, но не отпустило. Пока пьёшь – вроде как не так больно, а протрезвел – это ещё надо протрезветь-отмучаться, а как протрезвел – ещё хуже. Приворожила! Она, может быть, шаманка!? Хоть отец-то… а кто отец? Русский? Поди разбери. А вот мама точно из лопарей. У неё и родственников… по рассказам – так все лопари родственники. Они так радушно-радостно всех встреча… ли… тогда, сейчас может уже те так… радостно. Лопари – они все шаманы, нойды, а если не нойд – то и не лопарь. Верить или не верить в это, но Стайк твёрдо знает – приворожила… хотя и не привораживала и вообще особо среди всех не выделяла, для неё все мужчины, просто… А для Стайка всё не так просто. Вот голова понимает – «машка», а нутро не отпускает, не было женщины ближе, не было… Не было и нет. И принял целибат, конечно, надо бы батюшке быть с матушкой, но какая тут матушка, при такой-то истории жизни… а в монахи? Нет, монах – это совсем другая жизнь.
Стайк едет в правом ряду, никого не обгоняет, маршрутка остановится или автобус, он стоит, ждёт, пока те отъедут, и так неторопливо за ними и следует. Павел, не поворачивая головы, с улыбкой спрашивает:
– Ты чего как девушка, еле-еле в правом ряду?
– Да так. Мы ведь не торопимся.
– Самая хохма в том, что мой дед из Ловозера.
Стайк от такого заявления даже притормозил и смотрит на Павла, что называется «выпучив глаза»: