здят… в этом кружеве…
– Стайк! – воскликнул Паша, – а где у них тут сельское хозяйство размещено? А лесозаготовки? Ты видел здесь лесозаготовки? Может они их прячут? Стайк, ты вот такой мудрый, у тебя прямой контакт с Иисусом, вот ты мне скажи…
Стайк в ответ смеётся.
– Что ты опять смеёшься? Ты на все мои вопросы смеёшься.
– Забавно, очень забавно!
– Да что забавного?
– Ну так-то ничего, но всё же забавно…
Стайк молчит, спокойно останавливается у края дороги, поворачивается к Паше. Они посмотрели друг на друга… посмотрели, а потом… Стайк улыбнулся и… Паша улыбнулся.
– Ну что, пора? Поехали домой? – сказал Стайк.
– Поехали, – обрадовался Паша, – Север «отстреляли», можно возвращаться.
«Домой! Боже-боже-боже… Домой-домой-домой… Быстрей-быстрей-быстрей… и чего попёрся… вот бы лет на сорок раньше… Сорок лет? Нет, цифры называть не надо. Так живёшь-не тужишь, а цифру озвучишь… мать моя, да это не я! А если при этом в зеркало глянешь! Точно! Не я! А кто? это мой нос, но это не я? это мои глаза, но это не я? Вот эта лысая башка, ну это – точна не я! Я там, где-то, за этим изображением, но не оно, и есть я, который спрашивает… Интересно, а кто это? Вот спроси меня… бля, запутался. Кого это я прошу спросить? Кто на кого смотрит и кто кому вопросы-то задаёт? Откуда? Прямо как в скафандре… Что ли…»
И Паша засмеялся, да так громко! Стайк оглянулся…
– Ты чего это?
– О! А вот и твой скафандр заговорил!
– Прости, не понял – скафандр? Какой скафандр?
– Ну, мы все на самом деле сидим как в скафандрах! Тело – это просто скафандр! Для безопасности.
И Паша так развеселился – хохочет и хохочет… весело, задорно… открыто-радостно…
– Ты что? В детство впал?
– Кто? Кто это сказал? «Художник. Творческий человек. Чувства-переживания-эмоции, то вознесётся, то рухнет с высот, непросто им, да и с ними не очень-то…»
Паша, когда они начали работу в Храме, как-то подошёл к Стайку и тихо-взволнованно сказал: «У меня есть переживания, которые доставляют боль и которые я не могу ни забыть, ни отринуть… Ты же священник, ты поможешь мне? Говорят – надо исповедоваться?» «Конечно, – сказал Стайк, – рассказывай». «А разве можно? Вот прямо так?» «Конечно можно». «Но ведь надо как-то подготовиться – поститься, молиться…» «Вообще-то надо. Но раз ты просишь – значит ты готов, а я всегда готов… как юный пионер, это же моя работа». «Ну, хорошо, – сказал Паша, – раз так говоришь, значит я расскажу. У меня была когда-то собака, очень добрая-ласковая, она никогда никого не укусила, даже других собак, хотя на вид очень грозная… ну, это ротвейлер. И вот как-то раз вечером гуляем с ней, у нас недалеко от дома такой лесок, типа парка небольшого, она отбежала по дорожке, ну, метров сто, и там велосипедист, типа вечерний заезд совершает, она отошла, стоит так не на дорожке, а рядом, я её так приучил, и вот этот велосипедист, проезжая мимо, лупит её сходу чем-то, а она как заскулит и в кусты рванула, у меня сердце замерло… а велосипедист дальше едет как раз мимо меня…» Паша замолчал. Стайк тоже молчит. «Ну, исповедь – значит исповедь, – говорит Паша, – так вот, когда он поравнялся, я сбил его плечом, ударил ногой, и стал бить, а он очень крепкий, молодой… в общем мне досталось, но в какой-то момент борьбы… мы разлетелись в разные стороны, но я тут же рванулся к нему и споткнулся обо что-то и лицом упал-уткнулся прямо в его шею, и тут… что-то со мной произошло, у меня такая ярость возникла, и я буквально впился в него зубами, он захрипел, а мне в рот кровь хлынула… она била прямо в горло, я задыхался, но зубы не разжимал, ненависть… такая ненависть… ничего, только ненависть, я весь дрожал и скручивался, как в конвульсиях, даже ноги задёргались…, а потом как будто подавился этой сладкой горячей кровью, и меня вырвало…»
Паша замолчал. Стайк после паузы спросил:
– А что с велосипедистом?
– Да откуда я знаю.
– Что-то не понял, – тихо сказал Стайк, – ты его просто бросил? Умирать? Ты же, наверное, ему сонную артерию перегрыз.
Паша не сразу ответил. Он даже как бы и не слышал вопроса, но вот вздрогнул и рукой махнул…
– Ой, да успокойся. это у меня во сне было.
– Блин, Паша… ну, Паша… художник… мать твою… ты, наверное, и стихи пишешь, романы?
– А что?
– Паша, это же исповедь… таинство… А что тебя это так волнует? Сон – это всего лишь сон.
– А ненависть?
– Тоже сон.
– Но та ненависть и сейчас во мне, прямо здесь. Почему она здесь?
– Дык… Дык, потому что любви нет.
– А причём здесь любовь?
– Свято место не пустует: нет любви – есть ненависть.
Бог есть любовь, и пребывающий – в любви пребывает в Боге, и Бог в нём
«Господи, помилуй, Господи, помилуй, помилуй, Господи… – еле слышно, свистяще пришёптывая… – Гос-сшподи, помилуй, Гос-сшподи, помилуй…» – кто-то молится в связанно-заминированной группе людей… посреди танц-пола перед эстрадой кафе «Ул-лёт». «У него что ли зубов передних нет! – вдруг подумала Зарина. – Буква С начинает звучать и превращается в букву Ш… Боже, о чём я думаю…»
При выходе из кухни, когда Артур направил оружие на кухонных работников и помахал им в сторону дверей и они пошли… один работник на входе-выходе из кухни в зал рванул в сторону выхода на улицу и тут же получил удар в зубы от Мука. Быстро-резко, но парень с ног не свалился, просто встал, прервал стремительное движение, а потом и сел… обмяк, как шарик сдулся… Прямо на пол. И руку ладонью прижал ко рту. Чуть позже Бес вежливо попросил его переместится на танц-пол, при этом он говорил, что просит прощения за своего коллегу, но и вы должны понять, что мы при исполнении, а некоторые действия отработаны до автоматизма… Работник угрюмо покивал головой, и что-то прозвучал в ответ, типа «У-гуу… м-м…» и, не вставая на ноги, перемещая тело на жопе медленно, передвинулся, куда ему показали, и затих… только еле слышно… да вообще – ничего не слышно, шелест какой-то, вздох короткий-судорожный и выдох с какими-то звуками… как плачет…
«Что же это такое? Какое «исполнение»? Какие учения? Почему бьют, почему стреляют, да кто дал право, кто разрешил, почему связали, почему гранатами обвешали, почему в туалет нельзя… пузырь лопнет. это не учения! Нас убьют! Господи! За что?»
«И что стволынит! Без него тошно… кто бы ему ещё разок в зубы дал!»
Нина поднимает руку с каким-то листком, внимательно осматривает присутствующих, кто-то поднял голову, кто-то уставился в пол, кто-то слегка покачивается…
– А теперь, я прочту вам всем рекомендации антитеррористического центра, – Нина приветливо улыбнулась и, держа листок в поднятой руке, громко-задорно, что называется «с выражением» произносит…
«Если вы оказались в заложниках у террористов!»
Чтобы ни происходило, соблюдайте спокойствие.
Не позволяйте себе падать духом.
Ни в коем случае нельзя кричать, высказывать своё возмущение.
Не смотрите преступникам в глаза, для нервного человека это сигнал к агрессии.
Не задавайте лишних вопросов, выполняйте их требования и старайтесь не показывать им своего страха. Терпите лишения без жалоб, стонов и оскорблений.
Не старайтесь самостоятельно оказать сопротивление террористам.
Не реагируйте на действия террористов в отношении других заложников.
Не следует пытаться каким-либо образом дать о себе знать на волю. В случае провала террористы расценят это как оказание сопротивления.
Старайтесь выказать террористам полную лояльность в соблюдении режима содержания – это, в свою очередь, может привести к его смягчению.
Нина резко, со стуком опускает руку с листком на стойку бара и очень громко говорит, почти кричит:
‒ И самое главное!
Не позволяйте себе падать духом! Используйте любую возможность поговорить с самим собой о своих надеждах, о семье, которая ждёт вас, о доме, друзьях и близких, успокаивайтесь и расслабляйтесь с помощью медитации, решая воображаемую проблему. Много значат также оптимизм и чувство юмора, которые помогают справиться с апатией и депрессией.
Верующим помогает молитва.
Нина сминает листочек бумаги в комочек и отбрасывает его в сторону.
«Моя самая большая и единственная проблема… моя проблема… моя проблема в том… что… что я… что у меня… нет мамы, нет папы, зато у меня бабушка… муж… машинка японская, собачка… и я совсем одна. Моё чрево пусто-грязно-больно, я гнилая в самом… самом… заветном месте… я сама пришла в этот мир оттуда между калом и мочой… боже, о чём это я? Моя проблема, моя проблема… проблема моя… в том… в том, что… да что же это?»
«Молитва? Медитация? Чувство юмора? Кто из этих умников сидел вот так?! В говне, страхе, вони!»
«Я выберусь, я выберусь, я выберусь, выберусь-выберусь-выберусь отсюда… я буду жив, жив-жив-жив…
ЭТО ВСЁ ЧТО У МЕНЯ ЕСТЬ!»
– Ну что, «коллеги»? Жить-то хочется? Да уж, конечно, хочется, кому не хочется, и мне хочется, и вам хочется, и Генералу хочется, и детЯм вашим, и мамашам… – Артур постукал ногой ногу кого-то из сидящих перед ним «коллег», постукал следующую ногу… и так обходит всех, и всех стукает и непрерывно говорит-говорит-говорит…
– Но что в сущности вам хочется? Что вы называете жизнью? Вот вы сейчас живёте. И что? Предположим, что я вас не убью. И что? Вот так и живите. Не пожрать, ни посрать… нет, посрать-то сможете, если что останется, а вот бабу трахнуть или, например, соседа, не знаю ваших предпочтений в этом деле, в моё время это называлось «мужеложеством» и преследовалось по закону, но времена стремительно меняются и теперь среди вас даже супруги могут встретиться… Забавно. Муж, она же жена, и жена, она же муж… защитники… Родины… Во бля, дожил, век компьютеров и педерастов! Ещё бы детей из жопы извлекать научились… а что? И научатся! Среди вас-то супруги есть? Молчите? Уж лучше молчите. В наше время семейные отношения на нашей работе не поощрялись. Я старомоден, предпочитаю баб дрючить, правда сейчас задору поубавилось, но есть! Иногда даже очень есть, особенно когда… ну об этом промолчим. Вас молчать-то учили? А под пытками? Я знаю, что нет таких людей, которые вынесут пытки. Ты не скажешь – твоя боль скажет. Себя забудешь… это если жить хочешь, а если всё равно, что жизнь, что смерть… тогда… можно выдержать… может быть… не пробовал, но меня и не пытали. Вот когда я проводил спецмероприятие – никто не выдерживал. Потому как я «возвращаю» фигуранта. Вот, например, работаешь и смотришь – как он, в сознании или уже в отрубе, если «в отрубе», то это не профессионально…