– Да какой господь, ты сам не понимаешь что говоришь. Всех принимают в пионеры. Так надо, – мама махнула рукой, – да что уж тут делать. Ужин приготовил?
– Конечно!
О. Николай и сейчас любит готовить, особенно во время поста, из самых простых продуктов… «эх, когда ты готовишь, и пост не пост, а сплошное удовольствие!»
«В пост надо без удовольствия, вот просто кашу манную на воде или овсянку. Еда в пост просто для поддержания молитвы, чревоугодия неуместны». «Ну вот ты и готовь так». «Специально плохо не получается». «Ну, вообще не готовь». «Вот, если бы Господь не призвал к служению, обязательно шеф-поваром стал бы». «Бы-бы-бы-бы… Иди, там тебя девушка ждёт». «Какая такая девушка?» «Я её не знаю». «Зачем же ты её впустила? Для этого храм есть». «Коля, ты что такое говоришь?» «Прости, матушка, устал, еле на ногах стою». «Так ты сядь… батюшка, вот как сядешь, так и сиди-сиди-сиди…» «А я вот, матушка, пойду-пойду… и пойду». «Иди, иди уж…»
О. Николай вышел в гостиную.
Настя бросилась к нему…
– Батюшка!
– Что такое?
– Батюшка, что делать?
– Да что случилось?
– Как жить?
– Ну, ты это… так, погоди, успокойся, давай присядем вот здесь, на диванчике. Расскажи мне, что случилось.
Они уселись на диванчике. О. Николай попросил принести чаю. Чай принесли. Он аккуратно-осторожно наполнил чашки… взял свою, пригубил… поставил на столик…
– Ну вот, теперь рассказывай.
И девушка стала рассказывать…
Говорила-говорила-говорила… Рассказала про детство, школу, про маму, про то как мама умирала, как она ухаживала за ней, как мама не могла по-большому сделать и ей пришлось просто пальцами выковыривать из неё какашки, как отец после маминой смерти запил, а потом и умер, как встретила Толика, а он уехал, а она долго ждала, а потом сама поехала, надеясь встретиться… не встретилась… Почему так?
«Я его так любила, так любила, а он… он просто исчез! Сперва мы поддерживали контакт, а потом всё меньше-меньше-меньше… и… Вот как так? Можно ведь просто сказать, я же не деревянная, пойму. Может встретил кого. Просто у меня в семье такого не было. Папа как сказал маме один раз, что любит, больше не повторял, просто он всегда её любил…»
И тут девушка заплакала, зарыдала, как плотину прорвало… и всхлипывает, и ревёт в голос, и что-то говорит, как причитает, и плачем своим захлёбывается… с дивана на колени сползла и сложилась, головой в пол упёршись…
– Матушка! Матушка, – крикнул о. Николай, – принеси нашатырь!
Он положил ладонь на склонённое плечо девушки и слегка похлопывая приговаривает:
– Сейчас, сейчас… сейчас легче станет, плачь пока, плачь…
Пришла матушка Ольга, принесла пузырёк и ватку, смочила ватку, отдала о. Николаю.
– Подними голову-то, подними…
Девушка подняла заплаканное лицо и о. Николай ловко, одним движением поднёс ватку, смоченную в нашатырном спирте, к носу девушки. Она резко вздохнула открыв рот, глаза распахнулись… «Ах-х-х…».
– Фу, какая гадость, – сказала она, отстранив руку священника.
– Это ты про меня, – засмеялся о. Николай.
– Да что Вы, батюшка, ватка! Так противно пахнет.
– Зато тебе легче стало.
– Легче, – она судорожно-громко набрала воздух в лёгкие, и через мгновение резко выдохнула, – Простите меня, батюшка.
– Вот и хорошо.
О. Николай вздохнул, приобнял девушку: «Вставай, вставай… это такая наша жизнь, одним нравится это, а другим это совсем не нравится, не только человек красит место, но и место меняет человека, может он здесь был таким, а попал в большой город и в нём проявился совсем другой человек, так бывает, он может и сам не знал про себя ничего, просто жил, просто что-то чувствовал… Не осуждай его, любовь ведь не требует ответного чувства».
– Как это «не требует»? Он же говорил!
– Ну «говорил», что ж с того, некоторые просто из вежливости говорят, чтобы не молчать, так принято, молчать ведь не просто. Вот попробуй! К тебе обращаются, что-то рассказывают, что-то спрашивают, а ты просто смотришь и молчишь…
– Ага, за дуру примут.
«Бог нас любит и ничего взамен не требует».
– Ага, ещё как требует!
– Да-а?
– Не укради, не прелюбодействуй, не ври,… что-то ещё… ага, в субботу не работай, а у меня смена!
О. Николай расхохотался, и так ему весело вдруг стало! И хохочет и хохочет, на шум даже матушка заглянула… о. Николай сквозь смех, показывая рукой на девушку возле дивана…:
– В субботу Бог требует не работать, а у неё смена! – Он немного успокоился, утёр рукой слёзы, выступившие на глазах от смеха и спросил: «Как зовут тебя, деточка»?
– Настя, – тихо сказала девушка.
– Настенька, это просто заповеди Божьи, а не требования, он просто так заповедовал нам жить, чтобы познали мы Царствие Божие, ну хорошо, успокойся. Большой город – большие соблазны, мы здесь не так живём, и здесь есть соблазны, но не так много и не так сильно, не суди его, даст Бог, ещё вернётся к тебе…
– Нет, батюшка, не вернётся…
– А почему ты так думаешь?
– Сегодня сорок дней как его убили, он в милиции работал.
– Опасная профессия.
– Наверное. Я не знаю. Он все годы хоть где-то был. А теперь его нет нигде. Я одна. Все умерли. И любовь моя…
Настя горестно вздохнула, поднялась на ноги, поклонилась батюшке и вышла из дома ни слова не говоря.
Она пошла «куда глаза глядят», в сторону поля и леса за полем, она идёт прямо по высокой густой траве, стебли цепляют юбку, царапают ноги, взлетают встревоженные птицы… мухи, слепни, стрекозы с шумом заполняют пространство, и лёгкий ветерок нежно обдувает заплаканное лицо… И слёзы высохли, и дышать легче стало, и боль из груди незаметно ушла, она остановилась, вздохнула глубоко и тихо сказала: «Земля тебе пухом, прощай, – помолчала немного и добавила уже совсем тихо, – прости меня…»
Она не узнала его в гробу. Совершенно другое лицо. Ей сначала страшно стало, что все ошиблись, что это другой человек, но потом пригляделась…
«Я вернусь! Я вернусь победителем! – кричал Толя, высовываясь из окна уходящего поезда. Я люблю тебя! Я буду вечно любить тебя! Я всегда буду помнить тебя!» – шептал он ей. И улыбался радостно, широко, открыто… и Настя улыбалась, доверчиво склоняя голову на его плечо. А потом они все вместе пели его любимую песню: «Возвращайся, мы без тебя столько дней…» – Витёк наяривал на гармошке, а Митёк на гитаре, а Гришаня тряс пивной банкой с песком. Он обнимал Настю, а Настя плакала от безысходной горечи расставания и улыбалась от счастья, что эта горечь есть. «Я вернусь-заберу тебя, мы будет жить счастливо-красиво-долго, мы никогда не расстанемся…» И они никогда не встретились. Столько лет прошло.
Звонил, письма присылал, обещал забрать к себе… вот-вот, вот только всё наладится, вот ещё чуть-чуть… надо ещё немного потерпеть, ведь ты ждала меня из Армии, ты самая верная, самая надёжная, самая настоящая… Потом Настя тоже приехала в этот город, но уже не искала его. Она отгоревала, отдумала всё, что можно подумать-представить себе: и что, может быть, нашёл другую, скорее всего другую, и что работа такая, что, может быть, он каким-нибудь секретным сотрудником стал, и что, может быть заболел какой-то страшной заразной болезнью и не хочет её заразить, и что… крутила-крутила все эти мысли в голове, провспоминала все дни и часы, когда они были вместе, и как ждала его из армии, и как они жили до отъезда, и… как она… Уж столько она ругала себя за это, но всё равно – как вспомнит начинает смеяться, и чем больше вспоминает – тем больше смеётся…, а чего смеяться-то? Она к сексу всегда относилась, как просто к неизбежному действию и почти никогда не увлекалась этим действием, ну ровно настолько, насколько он увлекал её своими действиями, и вот в последний день перед отъездом, именно «день», не вечер и не ночь, он вдруг захотел и завалил её на кровать, типа вот, последний раз перед разлукой, надо насладиться друг другом, надо сколько раз успеем – столько и поиграть, это они так занятия сексом называли, а ещё зарядкой называли; она, как всегда, не сопротивлялась, спокойно лежала, а он… он пыхтел, лёжа стягивал одежду с неё и с себя, ей всегда это странным казалось – можно спокойно-не торопясь-постепенно, ведь не в самоволке же он, а в тот раз… тот раз… лицо напряжённое, какое-то как бы сжатое, глаза закрыты… и шарит между ног своих и её, она вдруг подумала, что он свой член найти не может, и еле сдержала смех, но вот он пристроился, навалился всем своим весом и начал… двигаться… а лицо, лицо… ох, лучше бы она не смотрела на лицо… она и отвернулась, глаза закрыла, но потом, дура, опять открыла и посмотрела… и так ей смешно стало… кряхтит, ёрзает, губы сжаты, носом дышит – как лошадь фыркает… и она не сдержалась да как засмеётся… громко, весело, во весь голос!
Он замер на секунду, а потом вдруг обмяк прямо на ней, чуть не раздавил, еле выбралась. Она потом извинялась, но он виду не подал, что злится или ещё что, молча слез с кровати, вернул на себя одежду, вышел… дверь тихонько прикрыв. Она бросилась догонять, что-то объясняла, он только отмахивался пытаясь при этом улыбнуться, и бормотал: «Да брось ты, всё в порядке, всё нормально…» А на вокзале был необычно мил и внимателен, но лицо! «Он уже не здесь, он уже не мой», – вдруг подумала она…
Поезд уехал, друзья разошлись, Витёк пытался как-то «пристроиться» к ней, типа: «Пойдём расслабимся, пивка попьём, ты не подумай ничего, просто так, Толян же мой друган, если что – всегда обращайся…»
Сначала она решила после кладбища на поминки пойти, но… уже на кладбище кто-то щедро разливал водку по маленьким гранёным стаканчикам, а дома тем более все напьются, начнутся разговоры, расспросы… а ничего не хотелось – ни слушать, ни рассказывать. Она и вообще-то не очень разговорчива, обычно девушки делятся секретами, обсуждают парней, а она только улыбнётся и… ничего. Конечно, городок маленький, все друг про друга как-то что-то знают, но не про неё… Друзей-подруг нет, близких родственников нет, и сведений достоверных нет. И так ей вдруг тоскливо стало! Так одиноко! Молодость прошла «и никого со мною рядом нет…» пел в старом-старом кино Георг Отс, лирический баритон, дважды сталинский лауреат, лауреат Государственной премии СССР один раз. Папе кино нравилось… очень.