Испытывая слабость от охватившего ее желания, Максина прошептала: «Не делай так, никогда не делай… этого». Однако слова ее прозвучали неубедительно.
Чарльз взял ее за руку и провел еще несколько ступенек вниз, громко говоря при этом:
— Именно при втором брожении шампанское приобретает свою искристость. На самом деле искристость — это частички газа. Ферментация создает взрывоопасное давление газа. Поэтому хорошая пробка просто необходима.
Продолжая безостановочно говорить, он с последних ступенек снова потянул ее в темноту под лестницей. Там он прижал ее к себе, а правой рукой стал шарить под ее плиссированной юбкой, стягивая с нее трусики.
— Долой! — прошептал он.
— Чарльз! Ты с ума сошел, нас увидят! — протестовала Максина.
— Долой! — приказал Чарльз, свирепо дергая за кружево. Максина нервно выскользнула из них и попыталась подобрать маленькую желтенькую тряпочку, но Чарльз не дал ей нагнуться. — Я тебе не позволю превращаться в чопорную графинюшку вроде моих сестриц, которых постоянно волнует, что о них кто-то подумает, — заявил он.
Раздался звук приближающихся шагов, и Чарльз замер. Максина закрыла глаза и стояла в ожидании неизбежного позора. Шаги приблизились еще немного, потом стихли, и Максина услышала звук открываемой двери, а потом стук, когда дверь захлопнулась. Чарльз отпустил ее. Она быстро наклонилась, подобрала трусики и запихнула их в полотняную сумку, что висела у нее через плечо. Ничего не говоря, Чарльз снова взял ее за руку и торопливо повел к располагавшемуся в задней части холла лифту, сказав только самым обычным голосом: «Надеюсь, ты не замерзнешь. Помнишь, я тебе вчера говорил, что в погребах холодно. Или, может быть, принести из машины пальто?»
Откуда-то сзади, из-за них, появился молодой человек в белом халате и распахнул перед ними железную решетку маленького, рассчитанного только на двоих, лифта.
— Да ну, Чарльз, не стоит беспокоиться, — дрожащим голосом произнесла Максина не столько для него, сколько для молодого человека, закрывавшего за ними решетку.
Чарльз нажал на зеленую кнопку, лифт дернулся и пошел вниз, и, как уже и ожидала Максина, рука Чарльза мгновенно оказалась у нее под юбкой, и он стал ритмично поглаживать ее большим пальцем. Лифт продолжал опускаться, свободная рука Чарльза очутилась у нее на обнаженных ягодицах, юбка сзади была поднята и зацепилась за стенку лифта. «Боже, — думала Максина, — сколько же часов теперь придется снова разглаживать все эти складки?»
— Пока в 1668 году не появился «Дом Периньон», бутылки закупоривались полотняными затычками, вымоченными в оливковом масле. Конечно, это была негерметичная закупорка, — продолжал объяснять Чарльз. Но Максина думала теперь только о его пальцах. Сейчас она готова была бы перенести любое унижение, лишь бы только он не останавливался. Чарльз продолжал говорить так, будто разговаривал со своей матерью: — Гениальнейшая мысль «Дом Периньон» заключалась в том, чтобы вначале намочить кусочек пробки — тогда она становится пластичной, — а потом загнать ее в горлышко бутылки. — Максина дернулась вверх и задрожала, а он продолжал: — Пробка закупоривает бутылку и не дает выходить газу. — Лифт с мягким стуком остановился, Чарльз отодвинул железную решетку. — Давление внутри бутылки шампанского примерно такое же, как в шине автобуса… так что пробка, ее качество очень важны.
Максина, одергивая юбку, с трудом вышла из лифта. Дрожа и с трудом переводя дыхание, она пошла вдоль камер-погребов, где на специальных стеллажах, устроенных вдоль позеленевших меловых стен, лежали тысячи бутылок шампанского горлышками вниз. Чарльз показал рукой в сторону аккуратных блестящих рядов, где покоились маленькие зеленые солдатики его империи:
— Бутылки со смешанным вином мы оставляем на год или два в погребах, а потом помещаем на эти стеллажи: здесь образующийся в вине осадок постепенно впитывается в пробку.
— В пробку, — повторила за ним как эхо Максина голосом, в котором звучало изумление. С потолка сорвалась капля и упала ей на щеку, и тут Чарльз опять потянул ее за руку в одну из темных, заполненных бутылями ниш и снова расстегнул ее жакетку. На этот раз Максина не протестовала.
— Да, — серьезно сказал он, — в пробку. — Чарльз вытолкнул Максину назад в главный проход, и они пошли дальше по длинному широкому коридору к тому месту, где работали молчаливые люди в темно-синих свитерах и комбинезонах. Стоя спинами к Максине, они мягко и быстро переворачивали бутылки.
Максина видела, как бутылки медленно задвигаются в сверкающую утробу какой-то машины. К некоторому ее разочарованию, Чарльз теперь держался безукоризненно. Он, однако, подвел ее ближе к машине и встал с нею вместе так, что рабочие могли видеть только головы его и Максины, но не все, что было ниже головы. Тут Чарльз схватил руку Максины и прижал ее к себе так, что Максина могла чувствовать нараставшее в нем возбуждение. Она вцепилась в него, а Чарльз продолжал объяснения:
— Когда пробку вынимают, то вместе с ней удаляются и впитавшиеся в нее или приставшие к ней осадки. Умная идея, правда? — Тело его дрожало в ответ на прикосновения ее пальцев, однако он продолжал бубнить скучным монотонным голосом экскурсовода: — После этого вино нюхают, чтобы убедиться, что оно в хорошем состоянии, и наконец — это ты увидишь в следующем погребе — в него добавляют самую малость сладкого ликера, сделанного из старого вина и тростникового сахара…
Он издал легкий умиротворенный вздох. Они перешли на следующий участок. Там Чарльз взял мензурку с ликером и дал ее Максине понюхать.
— Для сорта брют — он обычно считается лучшим среди всех сортов шампанского — надо добавить очень немного, — сказал он. — Чем слаще хочешь сделать шампанское, тем больше надо добавить ликера. Соответственно будет получаться очень сухое, сухое, полусладкое и сладкое. Это последнее до противности сладкое, за моим столом его никогда не подают.
— За нашим столом, — поправила его Максина. Когда они двинулись дальше, она добавила: — Мне кажется, теперь я уже и сама могла бы составить нужную дозу.
— Ты еще не видела самый последний участок. Он впереди. Там в бутылки вставляют новые пробки и ставят проволочную петлю, которая их удерживает. После этого бутылки еще несколько лет лежат в дальнем конце погреба, потом мы наклеиваем на них этикетки и отправляем в торговлю.
Максина посмотрела в глубину высокого сводчатого туннеля: по обеим сторонам он до самого потолка был заполнен темно-зелеными бутылками с шампанским, образовывавшими какой-то причудливый узор. Внезапно Чарльз снова потянул ее в глубокую нишу и прижал спиной к меловой стене. Их бы обязательно тут увидели, случись кому-нибудь проходить мимо, но теперь Максине было уже все безразлично, так страстно она хотела Чарльза. Их страсть и напряжение дошли до верхней точки, и взрыв был подобен пробке, выстреливающей из бутылки шампанского.
16
Через три месяца после свадьбы Максина, к радости своей, обнаружила, что беременна. К сожалению, на протяжении всей своей беременности чувствовала она себя очень плохо, поэтому планы реконструкции и отделки шато пришлось отложить. И в «Парадизе» тоже она могла выполнять самый минимум работы. Тогда-то она и возблагодарила небо, пославшее ей флегматичную и упорную Кристину, которая теперь занималась всеми повседневными делами их фирмы. Чем сильнее раздавалась Максина, тем более вялой и сонной она становилась. «Я-то думала, что у меня всегда будет прекрасная фигура и вообще все и всегда будет в порядке, — кричала она как-то Чарльзу из-за двери своей ванной, — а теперь я похожа на корову и все время хожу как будто в летаргическом сне. Нет, и не думай сюда входить! Я сейчас втискиваюсь в этот противный бандаж. Наверное, на последних месяцах я вообще откажусь от одежды и буду валяться на диване голая».
У нее родился сын, которого назвали Жераром. Роды прошли очень легко. Счастливые родители радостно пересчитывали пальчики малыша и разбирались, на кого он похож.
— У него вылитый твой нос, — восхищался Чарльз.
— А ротик твой, — добавляла Максина.
— И волосики почти совсем как у меня, — говорил Чарльз, нежно поглаживая сына по мягкой светлой шелковистой головке.
— Никогда не думал, что буду столь счастлив от того, что стал отцом, — признался четыре месяца спустя Чарльз. Он оттянул кружевную кремовую ночную сорочку Максины и нежно поцеловал ее у основания шеи.
— Ну тогда, Чарльз, готовься к еще большему счастью.
Он резко выпрямился и удивленно-вопросительно посмотрел на нее:
— Господи… Не хочешь же ты сказать… Но ведь Жерару всего четыре месяца!
— Господь здесь ни при чем, — шутливо поддела Максина.
На этот раз роды были исключительно трудными. Мучительные схватки продолжались трое суток. В конце концов родился мальчик, которого окрестили Оливером.
Роды до предела вымотали Максину, и она впала в депрессию. При малейшем движении у нее начинало болеть все тело. Из-за любого пустяка она кидалась в слезы, могла ни с того ни с сего наброситься на Чарльза, нагрубить ему. Поскольку в глубине души она отлично понимала, что она — счастливая женщина, которой очень повезло и которой не на что жаловаться, то ее саму всерьез беспокоили эти приступы меланхолии. Что с ней происходит? По секрету от нее Чарльз поговорил с врачом насчет этих слез и вспышек раздражения. После рождения Жерара с Максиной ничего подобного не было. Врач ответил, что полностью оправиться после родов она сможет, наверное, еще только месяца через два. Может быть, в течение этого времени с ней мог бы побыть кто-нибудь, в чьем присутствии она бы немного взбодрилась, например, мать, или сестра, или подруга? Кто-то из тех, кого она хорошо знает и чье присутствие не будет для нее обременительно.
Как только врач ушел, Чарльз взялся за телефон. Пэйган все еще была в Египте, у Кейт никто не отвечал, а Джуди он застал дома с первой попытки. Чарльз объяснил ей, в чем дело.