Да, это был уже стабильный успех. Но по силам ли будет Максине справляться? Озабоченный Ги сказал как-то Чарльзу, когда оказался с ним один на один, что Максина сейчас напоминает ему бегущего с горы человека, которого ноги сами несут вниз, и он уже не может остановиться. Чарльз согласился и вновь повторил ту инструкцию, которую с самого начала дал секретарше Максины: мадемуазель Жанин обязана снимать с мадам графини как можно больше обязанностей. Секретарша взялась за выполнение этого указания с такой энергией, что вскоре за Максиной осталось только проведение по понедельникам еженедельных совещаний с бухгалтером имения и, тоже еженедельных, пятничных встреч в Париже с Кристиной по делам их мастерской.
Максине уже больше не приходилось допоздна засиживаться за письменным столом, разбирая горы накопившихся бумаг, а спозаранку обнаруживать на нем новые кипы писем и обращений. Теперь она могла позволить себе не вскакивать в шесть утра, но неторопливо позавтракать в постели и спуститься в кабинет к девяти; при этом все серьезные дела удавалось обычно закончить уже к обеду. К своему облегчению, Максина могла теперь гораздо больше времени проводить с детьми; вот в чем, думала она, одно из важных преимуществ того положения, когда живешь там же, где работаешь. Если день был холодный, она играла с двумя очаровательными малышами в детской, где зажигали камин. А в хороший день они все, вместе с собаками, носились по парку и развлекались на воздухе. Максина никогда не думала, что будет испытывать такое счастье просто от общения со своими детьми. Иногда, глядя на сыновей, она вдруг ощущала болезненный укор совести: появлялось чувство вины, ей начинало казаться, что она не заслуживает таких чудесных сыновей, что вообще все слишком хорошо, чтобы быть правдой. Иногда в ее мозгу вдруг проскальзывала мысль, при которой она вздрагивала от ужаса: не иначе как судьба потребует какого-нибудь страшного наказания за ее просто-таки неприличные практичность и удачливость в делах.
Отчасти вследствие того успеха, которым ознаменовалось открытие шато, «Парадиз» также постепенно приобретал все более широкую известность как фирма, спасающая старинные здания и прекрасно реконструирующая или перестраивающая их. После того как получившее большой отзвук в прессе открытие Шато де Шазалль продемонстрировало, на что способен «Парадиз», к ним потянулся непрерывный поток клиентов, и к описываемому времени Максине удалось уже весьма удачно восстановить двадцать шесть домов.
«Парадиз» перестраивал имеющие историческую ценность здания в музейные и туристские объекты, в гостиницы или же оборудовал в них квартиры для нескольких семей. Теперь в фирме работали четыре постоянных дизайнера. Максина от каждого требовала самоотдачи и напряженной работы, но она всегда стремилась и к тому, чтобы дизайнерам нравилась их работа; поэтому, когда она бывала в мастерской, оттуда часто раздавались взрывы смеха. Но прежде чем выносить что бы то ни было на суд клиента, Максина сама тщательно проверяла каждый план, каждый рисунок: никакая, даже самая ничтожная мелочь не могла ускользнуть от ее взгляда.
Максина была совершенно незаменима и еще в одном, очень важном деле. Иногда расходы на осуществление очередного проекта, которым занимался «Парадиз», бывали невелики, а иногда достигали пятидесяти миллионов франков. Максина умела прекрасно обосновать любой проект тому, кому приходилось раскошеливаться. «У тебя в таких случаях глаза горят, как у быка, когда он выскакивает на арену», — заметил как-то Чарльз.
Работа доставляла Максине удовольствие; но отчасти так происходило потому, что она никогда не знала серьезных неудач.
А потом Максина сделала то, что в глубине души хотела сделать уже давно. Сделала, прекрасно сознавая, что Чарльза ее поступок приведет в бешенство. Ей уже долгие годы не нравилась собственная грудь. После рождения сыновей она вовсе не уменьшилась, а потому Максина как-то, ничего не сказав Чарльзу, потихоньку улизнула в больницу, чтобы уменьшить размер грудей.
Максина и примерщица, которая всегда занималась ею у Диора, надеялись, что из больницы Максина выйдет с фигурой Одри Хепберн. Но, хотя груди у Максины поднялись примерно на четыре дюйма вверх, они по-прежнему оставались весьма крупными. Операция прошла крайне болезненно — такие операции вообще всегда болезненны, — и после нее у Максины под каждой грудью осталось полукружье заметных швов. Кроме того, более мелкий и неровный шов шел от основания каждой груди до соска. Швы эти были безобразны, они так никогда и не исчезли.
Чарльз был вне себя от бешенства. Ему всегда больше всего нравились именно ее груди.
— Почему, черт возьми, ты не сказала мне, что собираешься сделать?! И к тому же ты знаешь, что в операциях, которые делают под общим наркозом, всегда есть опасность!
— Потому что я думала, что ты мне не разрешишь.
— Совершенно верно! Это не твоя грудь, это наша грудь! Как бы тебе понравилось, если бы я решил отрезать себе несколько сантиметров?
Однако в целом жизнь Максины протекала интересно и успешно почти до того времени, когда ей должно было исполниться тридцать лет. Здесь произошли два события: Максина снова забеременела, а Чарльз влюбился в другую.
Поначалу Максина знала только о первом, но ей не было ничего известно о втором. Беременность не доставила ей радости. Два сына — это более чем достаточно. Она только что достигла успеха в своем деле, и впервые в жизни положение, которое она заняла, приносило ей удовольствие. Она чувствовала, что сама направляет работу своих фирм, а не просто подчиняется ежедневной текучке. Теперь она умела уже отлично все организовывать; к тому же и банковский кредит взятый на реконструкцию их шато, удавалось возвращать быстрее, чем она первоначально рассчитывала.
Но вот однажды утром, показывая Максине почту, мадемуазель Жанин сказала: «Я смотрю, вчера здесь снова была мадам де Фортюни. Для обычной машинистки она что-то слишком предана работе. Она постоянно болтает с месье графом по телефону, а сегодня я видела ее имя в списке гостей, которые должны прийти к обеду. Лично мне кажется, что от нее всегда слишком сильно пахнет гвоздикой. Слишком много духов — это неприятно».
Для мадемуазель Жанин это была необыкновенно длинная речь, и потому Максина пристально уставилась на нее. Что она, черт возьми, имеет в виду? Какие духи, какой машинистки? Разве де Фортюни — это не та женщина, что занимается у них разработкой новых этикеток для шампанского и выпуском рекламы? Эти мысли неторопливо пробежали в голове Максины, потом она отбросила их, пододвинула к себе диктофон и принялась разбирать почту. Однако за обедом она внимательно рассмотрела хорошенькую, невысокого роста мадам де Фортюни. Одета она была в новый костюм от Шанели — настоящая Шанель, а не та подделка под нее, какие шьет Уоллес, — шерстяной, кремового цвета, отделанный по краям узкими полосками тоже кремового атласа. Костюм был непрактичный и экстравагантный. И — да, мадемуазель Жанин была права — от мадам де Фортюни просто несло гвоздикой. Однако она оказалась умной и доброжелательной гостьей, рассказывала всякие забавные истории, которые случаются у нее на работе, и произвела на всех приятное впечатление.
Появление сэра Уолтера и леди Клифф заставило Максину переключить внимание на них. После панихиды по Нику Максина и Кейт несколько раз навещали его родителей в их лондонском доме: мать Ника тянулась к его друзьям, особенно к друзьям самого последнего времени; они были как бы последней ниточкой, связывавшей ее с погибшим сыном.
Когда все остальные гости отправились осматривать винные погреба, леди Клифф попросила Максину показать ей своих сыновей. Женщины сидели в залитой солнцем, выкрашенной в желтый цвет детской и смотрели, как Жерар борется с Оливером. Леди Клифф сказала с тоской в голосе:
— Для меня самое грустное то, что у меня никогда не будет внуков. — Помолчав немного, она добавила: — Конечно, Уолтера волнует, что после его смерти некому будет унаследовать его титул. Но с этим он смирился задолго до гибели Ника. — Максина удивленно посмотрела на нее. — Когда Нику было четырнадцать, он заболел свинкой с осложнениями на яички. Дважды нам говорили, что он не выживет, но он все-таки поправился. Однако врачи сказали, что он никогда не сможет иметь детей.
— А Ник знал об этом? — спросила пораженная Максина.
— Конечно, нам пришлось ему об этом сказать. Но мне кажется, он так никогда и не примирился с этим. По-моему, он всегда втайне надеялся, что когда-нибудь сможет вылечиться.
— Бедный Ник. Хорошо, что Джуди сама не хотела выходить за него замуж, — сказала вечером Максина Чарльзу, когда они одевались, чтобы идти на прием. — Правда, лично мне детей уже достаточно, — добавила она, похлопав себя по уже заметно выдававшемуся животу.
Чарльз рассмеялся.
— Потерпи, — сказал он, — теперь уже немного осталось. — Он наклонился и поцеловал ее сзади в шею, и в этот момент Максина уловила слабый, но отчетливый аромат гвоздики. Она, однако, заставила себя не думать об этом. В конце концов, Чарльз провел в обществе этой женщины практически весь день.
Еще через две недели Кристина как-то между делом заметила Максине:
— Видела вчера вечером месье Чарльза в «Гранд Вефур». Должна сказать, он год от года становится все привлекательнее. И ему так идет эта бледность, она ему придает какое-то очарование.
— Вчера в «Гранд Вефур»? Ты уверена?
— Да. Он был с этой женщиной, что работает в его рекламном агентстве. Приехал Джек Реффолд, и я решила повести его в какое-нибудь приятное место. Чарльз сидел в противоположном конце ресторана. Я ему помахала, но, по-моему, он не заметил. — Кристина снова склонилась над работой, продолжая болтать о той партии мебели, что поступила от Реффолда на этот раз.
Максина чувствовала себя так, будто ей в лицо выплеснули стакан холодной воды. Руки у нее дрожали, дышать стало тяжело. Она отлично поняла, что именно хотела сказать ей Кристина. Поняла она и то, что Кристина специально подбирала слова так, чтобы разговор имел невинный вид, на случай, если Максина не захочет углубляться в эту тему. Сама Максина провела вчерашний вечер дома в одиночестве. Она скромно поужинала, а потом смотрела какой-то балет по телевизору: Чарльз сказал, что ему нужно поужинать с группой потенциальных покупателей из Канады и как-то развлечь