…Обычно боевую задачу летчики получали от командиров эскадрилий, но на этот раз ее ставил сам командир полка. Пока мы устраивались в тесной, слабо освещенной светильниками из снарядных гильз землянке, командир внимательно смотрел на каждого из нас и после рапорта начальника штаба о сборе личного состава сказал:
– Товарищи летчики! Противник перешел в наступление. Его цель: отрезать Курский выступ ударами своих армий. Поэтому наше дежурство на аэродроме – не случайность и не ошибка, а замысел и решение вышестоящего командования. Противник большим количеством танков при поддержке крупных сил авиации стремится прорвать оборону советских войск в районе Курска, окружить и уничтожить их.
Массированными ударами крупных сил бомбардировщиков, а в промежутках между ними эшелонированными действиями групп под прикрытием истребителей враг почти непрерывно в течение дня наносил бомбовые удары по нашим войскам на поле боя. В составе его четвертого воздушного флота, действующего на курском направлении, появились новые самолеты – «Фокке-Вульф-190». Вот коротко о положении на фронте.
Время было позднее. Задачу мы уяснили. Пора бы и отдыхать, но споры о наступлении гитлеровских войск, о предстоящих боях еще долго продолжались в тот июльский вечер. Спать нам совсем не хотелось.На следующее утро первая эскадрилья еще не успела принять готовность номер один, как последовала команда на вылет. За ней через полчаса взлетела вторая. И так в течение всего дня: вылет за вылетом, и в каждом из них две, а то и три схватки с превосходящими силами врага.
Я в этот день сделал шесть боевых вылетов. Один – на сопровождение из Воронежского аэропорта под Солнцево особо важного транспортного самолета «Си-47», на борту которого находились большие военачальники. Остальные пять – на передний край, в район Белгорода.
Мы бросались на врага, не задумываясь о его численном перевесе, и дрались бесстрашно, но не всегда могли предотвратить прорыв фашистских самолетов к нашим войскам. Немецкие бомбардировщики под мощным заслоном истребителей группа за группой шли на наши позиции безудержно и расчетливо.
Когда мы произвели посадку, чтобы заправить машины горючим и боеприпасами и снова подняться в воздух, молодой летчик Б. Жигуленков, сбивший в этот день самолет врага, с болью в сердце негодовал:
– Да что же это такое?! Самолетов на земле у нас полно, ими буквально забиты все полевые аэродромы, а в воздухе?..
Замполит Башкирцев пояснял:
– Это резервы для решительного разгрома фашистов в контрнаступлении.
– А если эти резервы, как в сорок первом, будут сожжены еще до их вылета – на земле?
– Сейчас не сорок первый, а сорок третий…
А бои шли тяжелые. Многие из нас возвращались домой на подбитых машинах: те, что поддавались ремонту, техники умело и быстро восстанавливали – и они снова поднимались на задание. Появились у нас первые победы. Кроме Жигуленкова фашистские самолеты сбили Ф. Семенов, И. Кожедуб, А. Амелин. И все же радости было мало: мы видели, как фашисты настойчиво рвались вперед, это не давало нам покоя ни в воздухе, ни на аэродроме.
Перед заходом солнца, когда вылетов уже не ожидалось, коммунисты полка, летчики, руководящий технический состав собрались около командного пункта на открытое партийное собрание. На повестке стояло два вопроса: первый – как результативней бить врага, второй – о приеме в ряды ВКП(б).
Я очень разволновался, когда парторг Беляев зачитал мое заявление о приеме в партию и рекомендации товарищей. Мельком глянул на Амелина и Кожедуба: Иван сидел нахмурившись, с непроницаемым лицом, светлые глаза выражали легкое смущение; Алексей заметно волновался – куда делось его олимпийское спокойствие и стремление держаться как можно солиднее!.. Их сегодня тоже принимали в партию.
…На следующий день после тяжелого боя нашей эскадрильи против тридцати восьми самолетов противника нас пригласили на командный пункт полка. Я только что сбил «юнкере», настроение было приподнятое, а на КП нас собрали, чтобы вручить мне партийный билет.
Начальник политотдела дивизии Андрей Ермолаевич Боев встретил радостно.
– Я тоже счастлив, дорогой Кирилл Алексеевич! – обратился он ко мне. – Счастлив потому, что отныне и ты принадлежишь многомиллионной армии коммунистов. Призывать тебя крепче бить врага – значит обидеть… Бьешь ты его лихо и храбро без лишних напутствий. Пожелание у меня одно: не горячись в бою. Не суй зря голову под снаряды и пули врага. День нашей победы мы должны встретить все вместе, – Андрей Ермолаевич обвел взглядом и как бы обнял широким русским жестом нас вместе с теми, кто работал там, на дальних стоянках у самолетов, и с теми, кто был в небе.
Товарищи по эскадрилье тепло поздравили меня с получением партийного билета, и комэск обрадованно сказал:
– Кирилл, ты мне не только друг, товарищ, но и опора в командовании эскадрильей. Я рад, что этой опорой отныне будет член партии!
Минут через тридцать мы должны были заступать на боевое дежурство, и Гомолко, разобрав возможные варианты предстоящих боев, дал команду:
– По машинам!
Когда шли к самолетам, комэск сказал, обращаясь только ко мне:
– Кирилл, возможно, придется подняться в воздух… Я понимаю твое настроение – ты возбужден и взволнован. Поэтому прошу тебя, не горячись. Так будет лучше.
В искренности его просьбы я не сомневался. Они были редки, такие слова, но шли от чистого сердца.8 июля большую группу летчиков из двух эскадрилий повел в район Белгорода сам командир полка Подорожный.
Первая подгруппа – ударная, из восьми самолетов, ее возглавил Александр Гомолко – шла на высоте 2500 метров. Во второй – четыре истребителя прикрытия. Они шли сзади и имели значительное превышение. Резервное звено набрало высоту над обеими подгруппами – оно наблюдало за всем воздушным пространством. Командиром ее был назначен комэск Ф.Г. Семенов. Федор еще не оправился после ранения; ходил с палочкой, заметно прихрамывал, но сам напросился в этот полет.
Для лучшего руководства и наблюдения за ходом воздушного боя Подорожный избрал себе место в прикрывающей группе, идущей вслед за нашей. С ним в паре летел младший лейтенант Шабанов. Ведущий второй пары – заместитель командира нашей эскадрильи Гришин.
Вскоре мы увидели фашистов: они шли тремя девятками, над «юнкерсами» висели двенадцать истребителей. Видимость была неважной: июльская дымка от многочисленных пожаров – горели хлеба, многочисленная военная техника – будет сопровождать нас до самого конца Курской битвы.
Командир полка коротко бросает в эфир:
– Идем вверх! Усилить осмотрительность.
Куда уж тут «усиливать», думаю про себя, шея после летного дня сама по себе начинает вертеть голову, даже в столовой во время ужина…
Набираем высоту. Подорожный передает:
– Приготовиться к бою! Евстигнееву – атаковать ведущего первой девятки, Гомолко – бить вторую группу, Семенову – связать боем «шмиттов» верхнего яруса.
Сближаемся с противником на попутно-пересекающихся курсах. Моя четверка ближе всех к «лапотникам» – момент атаки наступает стремительно. Жду команду, и вот в наушниках голос Подорожного – звонкий, по-юношески задорный:
– В атаку! Бей фашистов!
Двумя парами, на вытянутых дистанциях между истребителями, устремляемся на головные машины колонны немецких бомбардировщиков.
«Мессершмитты» бросились нам наперерез, но было уже поздно: время упущено, самолет ведущего девятки, охваченный пламенем от огня моих пушек, перевалившись на крыло, как бы раздумывая – падать или обождать, – нехотя и неуклюже валится вниз. И сразу же кто-то из нашей четверки сбивает еще одного фашиста!
При выходе из атаки расхожусь с парой «мессершмиттов». Оказавшись на противоположной стороне группы противника, перевожу самолет с боевого разворота на пикирование и устремляюсь на замыкающего «юнкерса». Дистанция настолько мала, что видны выпуклости нервюр на плоскости самолета врага, торчащие как ребра на исхудавшем животном.
Даю короткую очередь – и «лапотник» падает на землю…
Слышу в наушниках довольный голос Подорожного:
– Молодец, Кирилл. Так их, бандюг!
И через две-три секунды командир сам повел в атаку свою четверку.
Враг теряет еще одного «юнкерса». Головная группа бомбардировщиков не выдерживает: одни переходят на пикирование, другие шарахаются в сторону от огня пушек наших истребителей – это уже началось паническое бегство…
Вторая фашистская девятка, освободившись от бомбового груза, в смятении уходит за первой. Видно, как вдали, в мареве летного неба, растворяются очертания последних вражеских машин.
В азарте боя командир ликует:
– Фрицы драпают! Атакуем третью…
Бой перешел на малую высоту. Между «Лавочкиными» изредка проносятся «мессеры», но схватка ведется в стороне от нас.
Я нацеливаюсь на левофлангового бомбера, и он после моей очереди пошел со снижением в сторону Томаровки. Сближаюсь с гитлеровской машиной и вижу: ствол пулемета бомбардировщика поднят вверх: наверное, стрелок убит или тяжело ранен.
Подорожный, заметив мой маневр, предупреждает:
– Евстигнеев, не увлекайся! Вернись!
Я осматриваюсь: ни сверху, ни сбоку, ни сзади истребителей противника нет, поэтому прошу командира:
– Только одну очередь… Добью гада!
И вот, подойдя еще ближе, открываю огонь. Никакой реакции – самолет снижается с тем же углом. Тогда я уравниваю свою скорость со скоростью бомбардировщика и даю одну очередь, другую, третью! Фашист врезается в землю, а я, еле успев выхватить свою машину из пикирования, боевым разворотом поднимаюсь к своей группе. Бой с истребителями продолжается, правда, уже не с прежней яростью: враг ведет его нехотя, атаки его осторожны, а намерения ясны – улучив удобный момент, ускользнуть домой. Да и у нас горючее на исходе и боеприпасы тоже; задачу мы выполнили.
«Лавочкины» в сборе, но одного самолета не хватает. После посадки узнаем – нет Михаила Шабанова: кто и как его сбил, никому точно не известно. Одни говорят, что стрелок бомбера, другие утверждают, что «шмитт». Из инструкторов-дальневосточников остался один я… Теперь уже нет радости от сознания, что провели мы этот бой блестяще, и личная победа не кажется уже столь существенной – как будто в далеком прошлом вгонял я в землю фашистские самолеты.