Мудрецов проходит ниже меня, потом отстает – осматривает правый борт «лавочкина», повторяет все сначала.
– Командир, ничего обнаружить не удалось, – говорит озабоченно ведущий.
После посадки все-таки нашли то, что не так-то просто было увидеть в полете. Бронебойный снаряд прошил фюзеляж, «нашел» там трубчатую тягу руля высоты и перебил ее (по диаметру более чем наполовину).
С плоскости самолета я наклоняюсь в кабину, беру ручку управления и командую механику:
– Козлов, придержи руль высоты так, чтобы он был неподвижным. Только держи крепко, что есть силы!
Небольшим нажимом отклоняю ручку от себя – в направлении приборной доски – и раздается металлический хруст… Перемычка в тяге, оставшаяся в месте попадания снаряда, лопается. Движения ручкой становятся свободными, пустыми. Руль высоты, который держал механик, на них не реагирует.
Козлов понял: тяга оборвалась не случайно. Лицо его стало бледным, он оторопело спрашивает о том, что сам знает не хуже меня:
– Командир, а если бы в полете?
– Вот так, Петя, мы и не возвращаемся с боевых заданий. Война полна нелепых случайностей, – просто, по-житейски успокаиваю я подчиненного.
Он, кажется, все еще находится под впечатлением увиденного, а может быть, вспоминает один из пережитых эпизодов боевой жизни подразделения.
– Это мы сейчас… Раз, два – и устраним, – придя в себя, заторопился мой сержант и побежал к техникам за тягой руля высоты.
…Боевые вылеты полка переносятся все дальше от аэродрома – уже под Дебрецен. Надо снова сниматься с места, но тут происходит небольшая заминка у наземных частей. И мы еще двое суток продолжаем работать с прежнего аэродрома. Летать приходится далековато. За это время немцы сосредоточили большое количество танков под Дьома, прорвали оборону румын на нашем участке и пошли в наступление.
Для нас это было полной неожиданностью – ведь уже появилась привычка наступать и побеждать. Разбуженные грохотом и содроганием земли, движением вблизи аэродрома танков и другой техники, мы решили было, что это наступают наши. А когда прислушались, откуда идет весь неимоверный шум, то поняли: произошло что-то неладное.
Из штаба дивизии поступило срочное распоряжение: все самолеты поднять в воздух. И с ранней зари до позднего вечера мы участвуем в ликвидации неожиданного прорыва немецких войск. Действия нашего полка после взлета корректировал наземный командный пункт. К утру следующего дня фашистские части были разгромлены и уничтожены. Авантюра с наступлением не удалась.
Памятен мне и день 11 октября. Мы перелетаем на территорию Венгрии – на аэродром Сегхалом. Обыкновенное ровное поле, заросшее травой, пожухлой и полегшей в осеннюю пору. Таких вот площадок, аэродромов, взлетно-посадочных полос за войну-то было превеликое множество! Неподалеку от них – города и деревеньки, села и хутора с двумя-тремя домиками. Порой никаких характерных ориентиров, отличающих одну точку от другой. Так и здесь. Невдалеке реденький лесок – вроде березовых колок в южных районах Западной Сибири. На опушке, если так можно назвать окраину этой неказистой рощицы, два больших, довольно ветхих сарая, маленькое зданьице да две-три здоровенные скирды соломы.
– Вот тебе и центр Европы! – с досадой и злорадством сказал я самому себе. – Прозаичность, неприметность второго после Румынии зарубежного государства…
А что я хотел увидеть? Европейскую цивилизацию в камне и бетоне, громады зданий и море электрических огней, заслоняющих звезды Млечного Пути? Но ведь алюминий и бетон, величественная высь храмов и небоскребов – всего лишь обложка государства, его парадный подъезд. А за ним – поля и деревни, вот эти обмолоченные скирды соломы, что два-три месяца назад были хлебом, колосьями ячменя или пшеницы. И люди, может быть, здесь такие же простые, не умеющие хитрить, как и в моем тихом Зауралье…
Перелет на новое место осуществлялся двумя эшелонами: первую группу возглавил я, вторую – командир полка Ольховский. Мы вышли на аэродром точно, но удивлению моему не было предела. Поле, на котором я был два дня назад, трудно узнать. Оно покрылось паводковыми водами и походило скорей на тихое степное озеро, чем на площадку, куда нам предстояло сейчас приземлиться.
– О-го-о-о! – услышал я в наушниках чей-то насмешливый голос. – Да тут, братцы-славяне, предстоит приводнение…
– Как в морской авиации, – добавил другой любитель поиронизировать.
Сразу же посыпались удачные или не очень удачные остроты: «озерные соколы», «степные чайки», «бурлаки»… Но мне, признаться, было не до смеха. От моего решения сейчас зависело многое – повернуть ли вспять, произвести ли посадку или предпринять что-либо еще. Да, двое суток беспрерывных дождей сыграли с нами злую шутку.
Для начала надо испытать точку самому. Посадочные знаки выложены на опушке леса. Около них – люди из передовой команды, ожидающие «лавочкиных». На мой вопрос: «Каков слой воды?» – аэродромная станция передала:
– Слой воды пять-семь сантиметров. Грунт под ним твердый!
И я даю команду своей группе:
– Всем находиться над точкой. Попробую сесть. Если все нормально, дам команду. Перевернусь – идите на старое место.
Опасения были излишними – «приводнение» началось удачно. Торможение на колеса от сопротивления воды не особенно ощущалось, машину на нос не тянуло. Вода, что фонтаном поднималась потоком воздуха от винта, была не опасна. Еще на пробеге посылаю команду в эфир: «Всем – посадка!» Сруливаю с полосы, а уже планирует Борис Жигуленков. Вслед за ним благополучно завершают перелет еще шестнадцать Ла-5. А утром следующего дня весь полк был в сборе.
Итак, Дебреценская операция в разгаре. Наши вылеты на прикрытие наступающих войск стабильны и регулярны. Они неизменно тщательно продумываются и разрабатываются во всех деталях.
Как-то раз по истечении времени барражирования, когда мы уже не надеялись встретить противника, из просвета между облачностью выскочили «фоккеры» и, развернувшись влево, пошли вдоль передовых позиций. В двух группах было по восемь самолетов «Фокке-Вульф-190». Сначала, увидев немецкие истребители, я от неожиданности несколько растерялся. Но, оценив обстановку и предупредив командный пункт передовой, приказываю группе атаковать врага.
«Фоккеры» на максимальной скорости, не заходя в расположение наших войск, продолжают полет вдоль линии фронта. Расстояние же между нами сокращается медленно, порой даже кажется, что оно увеличивается… На высоте 800 метров снижение «фоккеров» прекращается. И мы, пользуясь этим, сближение с ними ускоряем. Но затянувшееся по времени преследование вызывает тревогу: сколько же осталось горючего в баках?
Кое-кто из летчиков, видя бесплодность дальнейшего преследования, начал отставать. Надо бы встряхнуть ребят, и я решаю дать очередь по замыкающему вторую восьмерку. Дистанция до него метров четыреста, он следует по прямой на одной со мной высоте. Не торопясь, прицеливаюсь и нажимаю на гашетки – трасса огня идет неточно. Уточнив прицеливание, еще раз открываю огонь. Короткая очередь – и снаряды поражают мотор самолета противника. Вижу, как слетает подвижная часть остекления фонаря кабины – летчик выбрасывается с парашютом.
«Фоккеры» плавно разворачиваются и удаляются в западном направлении.
– Вот теперь можно уходить. Фашисты не вернутся, – удовлетворенно передаю своим боевым друзьям по радио.
В ответ веселый голос Тернюка:
– А я думал, что до вечера будем гнаться.
– Грек, не спеши. Домой вернемся после победы.
– Теперь ждать недолго!
– Фрицы драпали во все лопатки. Километров пятьдесят отмахали.
– Да, далековато мы ушли…
Дав возможность пилотам разрядиться в оживленном диалоге, напоминаю, что возвращаемся, значит, речам отбой.
Горючего нам хватило даже на руление после посадки…
На другой день полк постигло большое несчастье – погиб летчик из первой эскадрильи. Шесть «лавочкиных», прикрывая войска на подступах к Дебрецену, прихватили восьмерку «фокке-вульфов». Бой принес нашим летчикам победу: Борис Жигуленков и Евгений Гукалин сбили по одному самолету противника.
«Фоккеры» ушли, а наши истребители остались в заданной зоне. Барражируя под кромкой облачности, они продолжали прикрывать наземные войска. Правда, облака были не сплошные, а баллов шесть-восемь. Такую погоду во время войны справедливо и недвусмысленно называли бандитской.
И вот появляются отдельные пары «фоккеров». Прикрываясь облачностью, они пытаются наносить удары по замыкающим истребителям группы. Две атаки врага оканчиваются безрезультатно. Но когда «лавочкины» всей шестеркой начали выполнять разворот в просвете между облаками, из них как снег на голову сваливается «фоккер» и устремляется на самолет Гукалина. Женя увеличивает крен на развороте, всеми силами пытается выйти из-под атаки, не дать противнику произвести прицельную стрельбу.
Борис Жигуленков ближе всех к Гукалину и, видя, какая опасность нависла над товарищем, тотчас бросается ему на помощь. «Фокке-вульф» прекращает атаку, резко уходит вверх и скрывается в облачности.
Группа закончила разворот. Гукалин в общем строю, в наушниках слышен его бодрый голос:
– Успел все-таки фашист… малость поцарапать! Залатаемся!
Больше Евгений не проронил ни слова – летел в общем строю, как и все остальные. Казалось, произошел рядовой эпизод, какими постоянно насыщена наша боевая жизнь. Следом моя группа прибыла им на смену. Получив информацию от Щетинина о характере действий противника, мы приступили к охране пехоты с воздуха. А вернувшись с задания, узнали печальную весть: жизнь летчика Гукалина оборвалась…
Щетининская шестерка подходила к аэродрому на большой скорости и малой высоте. Неожиданно машина Жени резко взмыла вверх, свалилась на крыло и, вращаясь, как при штопоре, ударилась о землю. Ему шел всего двадцать шестой год…
Война войной, но как тяжело терять друзей! С ними словно уходит какая-то частица твоей души, твоих радостей, надежд, мечты. Уходит навсегда, оставляя в памяти сердца невидимый чужому глазу след печали и горечи.