16 марта наши войска оставили Харьков. Горько сознавать, но должен вам сообщить, что в бою под Харьковом пал смертью храбрых командир эскадрильи лейтенант Михаил Гладких... Деритесь, ребята, так, чтобы жизнь каждого из вас дорого обходилась противнику.
Замполит дал указание ознакомиться с обстановкой, изучить расположение линии фронта и завтра быть готовыми идти в бой.
Нас взволновало сообщение Мельникова: Харьков опять оставлен.
"Да что же это такое, что за сила у врага? - думал я.- Гибель Гладких это серьезная потеря. Он второй человек - после командира полка - с боевым опытом. Фрица на "ура", видимо, не возьмешь. Нужно еще и мастерство, умение... А что делать, если его не имеешь? Ответ один: учиться в боях, другого выхода нет".
19 марта я должен был выполнить свой первый боевой вылет. К этому времени летчики полка возвратились в Уразово, но в живых уже не было Мочалова, Пахомова, Мубаракшина...
И вот наша эскадрилья идет на первое боевое задание. Я в паре с Любенюком. И сразу же такая неприятность: не убирается шасси!
Игнатов запрашивает по радио:
- Кто не убрал шасси? Докладываю, что это на моей машине. Командир эскадрильи приказывает:
- Идите на точку.
Но возвращаться мне очень не хочется...
- Разрешите идти с выпущенным? В моих наушниках металлический треск и гневный приказ командира:
- Евстигнеев, немедленно домой! Упавшим голосом докладываю:
- Вас понял... Выполняю...
Я знаю, что Игнатов прав, что лететь с выпущенной стойкой шасси нельзя: чуть побольше скорость - и ее щиток сорвет встречным потоком воздуха... А скорость будет высокой, если даже и не произойдет встречи с истребителями или бомбардировщиками противника.
"Это же надо, - думаю я удрученно, - первый боевой вылет, и такое невезение..." После посадки сразу же бегу на КП полка:
- Товарищ командир, машина неисправна. Дайте какую-нибудь. Я догоню группу!
- Успокойтесь, Евстигнеев. Эскадрилью вы уже не догоните. Понимаю ваше состояние и приветствую желание быть с товарищами там,- Солдатенко неопределенно махнул рукой на запад и вверх.- А сейчас идите и займитесь вместе с механиком устранением неисправности на самолете.
- Товарищ командир, там же эскадрилья...
- Она справится с задачей,- не дослушал меня командир.- Выполняйте приказание. О результатах работы доложите мне.
Техники уже поставили машину на козелки - она приподнята так, что колеса шасси не касаются земли. Я сажусь в кабину, запускаю мотор, ставлю кран на уборку - стойка не убирается. Техники находят неисправность, и Ла-5 после дозаправки горючим готов к полету. Я снова бегу на КП и прошу разрешения на вылет, чтобы проверить работу механизма шасси в воздухе.
Командир полка внимательно посмотрел на меня:
- Как только эскадрилья вернется с задания, выполните полет по кругу. И следите за воздухом: в районе аэродрома часто появляются "сто девятые", гляди, чтоб не склевали: на новичков у них глаз особенно наметанный...
Группа вернулась без потерь. Встречи с противником не произошло. Но ребята возбуждены, в приподнятом настроении, с блестящими от восторга глазами впечатлениям и рассказам нет конца.
Мне было тоскливо. Пусть мои товарищи и не вели воздушный бой, но это же первое боевое задание, где все могло быть, все могло случиться...
Бирмчане - Пантелеев и Шабанов,- стараясь успокоить меня, говорят, что ничего особенного они не видели - простой, обыденный полет. Но я ожесточен на неудачу и безутешен.
Странная это штука - самолюбие. Оно чаще всего ослепляет наш разум, но иногда и помогает совершить невозможное. Помню, я в детстве поспорил, что переплыву озеро, расположенное недалеко от нашей деревни. Озеро - не река: что ширина, что длина - почти одинаковы. И что же? Поплыл и чуть было не утонул: выбился из сил, а позвать на помощь стыдно - вот это самое самолюбие мешало. Спасло меня просто чудо - в бессознательном состоянии выбрался на мелководье.
Наверное, тогда, в детстве, я интуитивно понял: для достижения цели можно рисковать жизнью, но рисковать данным словом - невозможно, его надо уметь сдержать...
Часа через два наше звено снова в воздухе. Летим на разведку войск противника в район Харькова. Любенюк и я наблюдаем за землей, Гривков с Шабановым - за воздухом. Высота небольшая - 800-1000 метров, большая и не нужна.
Под нами железная дорога, что идет от Купянска на Белгород. Переход линии фронта обозначается разрывами зенитных снарядов - они как огромные шапки из синевато-черного дыма: спереди, сзади, в просвете между пашей и гривковской парой.
Ого, думаю, вот так "мертвая полоса". Одно дело - на карте, а другое - в воздухе... Интересно и жутковато от такой встречи.
Любенюк выполняет противозенитный маневр - то снижается, то набирает высоту, не меняя общего направления полета: делает отвороты, то увеличивая, то уменьшая скорость. Я держусь метрах в пятидесяти от ведущего, чтобы удобнее было маневрировать и следить за землей.
Он изредка смотрит на меня, одобрительно кивая головой, и передает по радио:
- Правильно. Так держать. Следи за землей.
В направлении Белгорода я вижу большое скопление фашистских войск на дороге. С высоты кажется, что вся эта бесконечная лента людей остановилась в раздумье: двигаться дальше или стоять на месте.
Но нет, она движется, эта зеленоватая лента, ползет... Пытаюсь сосчитать количество квадратных коробочек - танков, чуть подлиннее и поуже коробочки-автомашины, а коробочки с хоботками - артиллерия. Между этими, словно игрушечными, машинками - люди, маленькие, серые-серые. И только трава да деревья ярко-зеленые, праздничные. Это веселый наряд весны. Ей нет дела до войны: пришла пора - она наряжается, сначала во все зеленое, блестящее от дождя, потом надевает поверх белую накидку - фату.
Не получается у меня что-то с подсчетом вражеской техники... Странно, но нас никто не атакует, не обстреливает. II мне уже не верится, что это мой первый боевой вылет. Я знаю, наша задача - не уничтожение живой силы и техники, не воздушный бой, наша цель - разведка. Однако ведь разведали... И я запрашиваю Любенюка:
- Командир, может, напомним немцу, кто мы и зачем здесь появились?
- Кто мы, они знают. А зачем - знать не должны.
- Понятно. Но что за вылет без огня?..- настаиваю я.
- Нет дыма без огня,- слышится в наушниках убежденный голос,- а он нам сейчас во вред...
Эх, как хотелось схватиться с врагом! Но мы разворачиваемся на сто восемьдесят градусов - и домой. И пока на компасе моего самолета стрелка плавно ходит по шкале с курсом на восток - вплоть до самого аэродрома, - меня не покидает чувство неудовлетворенности и стыда: воздушный боец возвращается с полным боевым комплектом...
На земле начальник штаба полка, внимательно выслушав доклад Любенюка, отмечает на карте данные разведки, заслушивает каждого летчика отдельно, затем собирает всех вместе и начинает сопоставлять данные. Чувствуется, результатами разведки он недоволен. Отрывисто и резко звучит подведение итогов:
- Нет района сосредоточения войск; по движению колонн нет времени; нет точного места нахождения головы и хвоста колонны в момент обнаружения... Произвести доразведку. Думаю - парой...
Мы с удивлением смотрели на начальника штаба, и, когда он отъехал, я не удержался от "комментария":
- Ничего себе! На всю карту наковыряли данных, а он - "произвести доразведку": время - хвост - голова... Любенюк пояснил:
- По длине колонны он определяет, что за подразделение движется: рота, батальон или полк, а по времени рассчитывает, где их надо ожидать. Так, по району сосредоточения можно судить о силе врага.
Вот так, оказывается. Маху мы дали! Наматывай на ус, Евстигнеевой не возмущайся!..
- Что скажешь о зенитках противника? - прервал мои размышления Любенюк.
- Скажу одно: бьют артельно. По высоте - точно, а попасть не могут. Страшновато, конечно, лететь среди разрывов и видеть, как они по тебе лупят. Но мне кажется, что видеть лучше: по разрывам можно предугадать дальнейшие намерения противника в стрельбе и соответственно применить какой-либо маневр.
- Откровенно и разумно толкуешь. А сейчас,- сказал командир, обращаясь к летчикам звена,- проверьте готовность машин и немного отдохните. Вылет, полагаю, не минует нас, и в нем, может быть, придется драться, а вы устали.
Через несколько минут Любенюк пришел с КП:
- Летим парой, Кирилл. Я слежу за землей, а ты - за воздухом. При встрече с противником в бой не ввязываться! Наша задача - вернуться с разведданными. Полет по тому же маршруту. Скорость повышенная. Парой легче увильнуть от зенитного огня, уйти из-под атаки противника.
И вот под нами уже знакомые места. Противник на дорогах стелется сплошной лентой. Уточняем места расположения вражеских войск. В воздухе по-прежнему никого нет, но я беспрестанно кручу головой: а вдруг фашисты вот-вот появятся - внезапность атаки губительна.
Где-то вдали блеснули на солнце точки самолетов - наших ли, немецких, не знаю, я их больше не обнаружил, сколько ни всматривался.
И мне впервые пришла в голову немудреная мысль: а ведь привыкнешь к войне, как привыкаешь ко всему жестокому, но необходимому - вот и тяжелое нервное напряжение первого вылета исчезло...
Мы подходим к своему аэродрому, слышу голос ведущего:
- Порядок. Упрека не будет.
Яков Евсеевич, начштаба, выслушав наш доклад, повеселел:
- Молодцы! Добыли то, что требовалось. И даже больше. Но имейте в виду... Это самое... Чтоб полет с до-разведкой был у нас последним. Отдыхайте!
Так буднично и просто закончился мой первый боевой летный день 19 марта 1943 года.
А поздно вечером, уже лежа в постелях, мы горячо и страстно спорили о воздушных боях, как будто у каждого из нас их было по меньшей мере за сотню.
В период этого относительного фронтового затишья и начались взаимные удары авиации по объектам, расположенным далеко от переднего края. Задачей полка стали полеты на сопровождение бомбардировщиков и штурмовиков, на разведку войск противника, на перехват вражеских самолетов и отражение их настойчивых налетов на железнодорожный узел и город Валуйки, что неподалеку от нашего аэродрома. Именно туда приходили войска и техника для фронта. Противник знал, где мы базируемся, и при налетах на Валуйки никогда не забывал выделить из 80-90 бомбардировщиков два-тр