- Петя, долетел-то не я, а "лавочкин".
Козлов озабоченно осматривает самолет, давая самые неожиданные комментарии, охает, ахает и наконец сокрушенно говорит:
- Так раздеть машину...
Уверен, что кроме своего самолета он в эти минуты ничего не видел, ни о чем другом не мог думать.
Подошли летчики, техники, механики, и Козлов начал начальственно покрикивать:
- Чего смотрите?.. Вам что здесь, цирк, что ли?.. Работать мешаете!
- Петро, не шуми, - успокаиваю я механика. - Работе мешать не надо, а смотреть - пусть смотрят и знают, что со "шмиттами" шутки плохи.
- Валерий Александрович, - мягко, но настоятельно прошу старшего техника, - проверьте и определите, что можно сделать.
Через час с небольшим я вернулся к самолету. Консолей на нем уже не было. Они лежали на земле, а рядом с ними - совсем новенькие. Помощников около машины собралось иного: одни заплетали концы новых тросов руля поворота, другие снимали консервацию и готовили к подвеске крылья, а Козлов устранял дефекты в моторе. Он здесь, несмотря на присутствие техника звена Кочагина, был за главного - все обращаются только к нему: - Петро, посмотри!
- Козлов, проверь. Что еще сделать? В конце дня мне доложили о готовности машины к работе.
- Как, готова? - не могу поверить.
- Утром можешь облетать.
- Ну молодцы! - радуюсь и торжествую. - Вот молодцы, так молодцы!
Самолет у капонира стоит как новенький. Я внимательно и придирчиво осматриваю его, сажусь в кабину, проверяю управление: как часы! На душе такая радость, хоть пой:
- У вас действительно все, как в поговорке Козлова: раз, два - и готово!
Через день такую же работенку задал механикам я техникам мой заместитель Алексей Степанович. На моторе его самолета не то снарядом зенитки, не то очередью с "мессершмитта" отбило головку цилиндра. Более семидесяти километров Амелин летел на подбитой машине: масло забрызгало все капоты, остекление кабины, фюзеляж. Но хорошо, что случилось это с верхним цилиндром. Смазки хватило, мотор не заклинился, и летчик благополучно произвел посадку на своем аэродроме. Техники c его машиной, как и с моей, управились быстро: в течение дня сменили мотор. А монтаж АШ-82 на "лавочкине" не из легких. В тыловых условиях замена мотора длилась порой неделю.
Так трудились наши боевые помощники и все те, кто в полку и батальоне обеспечивал полеты.
С переименованием Степного военного округа в Степной фронт 4-й истребительный авиакорпус из 2-й воздушной армии Воронежского фронта переходит в 5-ю воздушную армию под командованием генерал-лейтенанта С. К. Горюнова.
И вот раннее утро 5 августа. Взлетаем всей эскадрильей на сопровождение "петляковых". Куда, на какую цель - пока не знаем. Такое случалось нередко. Ясно одно - неотступно следовать за бомбардировщиками, охранять от немецких истребителей.
Пе-2 идут колоннами, по две девятки в каждой. Мы распределились по паре на каждом их фланге: я - с ведущей, а четверка Тернюка - с замыкающей. Звено Амелина летит сзади и выше всех. Свирепствуют зенитки. Бомбардировщики применяют свой обычный противозенитный маневр (он с земли не виден артиллеристам) - летят со скольжением влево, снаряды ложатся на одной с ними высоте, но немного правее.
Замечаю среди мелких разрывов три крупные шапки черного дыма. Один бомбардировщик от прямого попадания снаряда большого калибра на какой-то миг словно приостановился, затем, опустив нос, свалился на левое крыло и, вращаясь вокруг вертикальной оси, как в плоском штопоре, полетел вниз. "Петляковы", не дрогнув, идут плотным строем.
При подходе к Борисовке слышу команду:
- Приготовились!
После команды "Пошел!" бомбардировщики ринулись на врага. Моя восьмерка пикирует вместе с ними, ведет огонь по наземным объектам. Бомбы точно попали в цель. Выйдя из пикирования, Пе-2 развернулись и взяли курс на восток. Мы - на своих местах. Вдруг слева под нами я замечаю две девятки "юнкерсов" с девятью истребителями прикрытия. Слышу знакомый голос ведущего с "пешек":
- "Маленькие", атакуем!
Меня это не удивило: не раз приходилось слышать, что командир бомбардировочного корпуса генерал И. С. Полбин вступал в бой с "лапотниками" и побеждал. Освободившиеся от бомб пикировщики решили сорвать удар фашистов по нашим войскам и на этот раз. В плотном строю со снижением они бросились в атаку на "юнкерсов". Интересно было наблюдать за ними... Необычное зрелище! Да и неожиданно это как-то... То, что слышал,- одно, а видеть - совсем другое.
Тут же передаю своим летчикам:
- Тернюк, оставайся с бомберами. Амелин, атакуем истребителей!
Противник растерялся: "мессеры" заметались, не зная, от кого защищать "лапотников" - от нас или от полбинцев?.. "Юнкерсы" же, не выдержав такого стремительного натиска и скорее от невиданного ранее психологического воздействия свирепо надвигающихся громадин, чем от самого огня атакующих, пикированием с переворота - так быстрее! - отступили восвояси. Две девятки как ветром сдуло!
Амелин кричит в эфир:
- Забодали полбинцы фашистов! Молодцы!
- И вам спасибо, "маленькие", - услышали мы спокойный голос лидера Пе-2.
"Мессершмитты" сделали было попытку преследовать столь необычных "истребителей", но, потеряв двух сбитых - одного от атаки Амелина, - отстали.
Оценку истребителям при совместном полете с бомбардировщиками обычно давали экипажи сопровождаемых самолетов, и, надо сказать, мы не были перед полбинцами в долгу. Подтверждением тому - многие сохранившиеся шифротелеграммы с отзывами командира 1-го бомбардировочного авиакорпуса генерала Полбина.
В тот день мы снова поднялись в небо группой, которую возглавлял я. Только задача стояла иная - прикрытие войск, штурмующих Белгород. Со мной шли ведомый Мудрецов и пары - Тернюка и Карпова, а сзади и выше - неизменно четверка Амелина. Сорок минут висела десятка наших "лавочкиных" над передовой - и ни одного самолета противника!
Жаль было напрасно потраченного времени, сожженного "Горючего. Не было врага, не было схватки, не было тех привычных перегрузок, от которых временами темнеет в глазах и приборная доска застилается пепельно-черной пеленой.
Летчикам, даже не воевавшим, знакомо это ощущение неудовлетворенности, вроде бы ты и не виноват, но что-то не сделано... или сделано не до конца...
Чувствую, как тело расслабляется, от однообразного, убаюкивающего гула мотора начинает клонить в сон. Решительно тряхнув головой, оглядываюсь на Мудрецова, будто он мог увидеть меня за таким недостойным для воздушного бойца занятием, как поклевывание носом в приборную доску.
После очередного разворота привычно бросаю взгляд на самолеты своей группы: метрах в пятистах над нами идет четверка "Яковлевых". И вдруг неожиданный треск по левому борту "ястребка" - я ощущаю сильный удар по ногам, перед глазами разрушающийся борт машины, а из-под приборной доски языки пламени!..
Самолет, перевернувшись через крыло, устремляется к земле. Пытаюсь вывести его из пикирования: беру ручку на себя - никакого эффекта, работаю педалями бесполезно. А в кабине уже полно дыма, и я начинаю задыхаться. Запахло паленым: пламя нестерпимо жжет лицо, открытую часть рук между перчатками и рукавами комбинезона. Я уже не могу определить, в каком положении самолет падает к земле и сколько до нее осталось - тысяча, триста метров?..
Попытка покинуть машину не удалась - чудовищной силой прижало к сиденью. Но я все-таки пытаюсь отделиться от враждебного мне теперь ястребка: поджимаю ноги к сиденью, руками упираюсь в борта кабины и, собрав все силы, что были и что пришли ко мне в эти роковые секунды, резко выпрямляюсь - набегающий поток воздуха мгновенно вырывает меня из кабины, которая уже целиком объята пламенем...
Проходят мгновения, и я чувствую, что нахожусь в свободном, стремительном падении. Надо открывать парашют, но какая высота?..
Не имею понятия. И тогда хватаюсь за вытяжное кольцо, дергаю его и жду... со страхом жду, что мгновением раньше, чем раскроется парашют, ударюсь о землю... Но вот за спиной явственно слышу шуршание вытягиваемых из ранца строп, затем - хлопок, меня тряхнуло, и я повисаю на раскрывшемся парашюте. Разодрав веки пальцами, скрюченными в сгоревшей коже перчаток, вижу, что высота еще порядочная. Левая сторона комбинезона горит, с земли тянутся цветные нити трассирующих пуль. Этого еще не хватало! В самолете не сгорел, так сейчас добьют. Захватив несколько строп, скольжением увеличиваю скорость снижения. Машины товарищей по нисходящей спирали кружат надо мной, словно ласточки после дождя. А я не могу помахать им рукой - мол, жив, не волнуйтесь.
Земля стремительно приближается. Отпустив стропы, приземляюсь на ноги, но они, как ватные, подгибаются, и я падаю. Резкая боль пронзает от ног до головы!
Освободившись от парашюта, вгорячах я вскакиваю, чтобы показать снизившейся паре "лавочкиных" из моей эскадрильи: мол, идите на восток, домой, но снова падаю от нестерпимой боли.
С пистолетом в руке ползу к обгоревшим кустам, за которыми глубокий овраг. Вижу, как оттуда, пригнувшись, бегут ко мне человек пять или шесть в маскхалатах. Кто они, эти люди, - свои, чужие?.. Магазины автоматов у бегущих - рожковые. Подпускаю метров на пятнадцать и кричу, вернее, пытаюсь кричать в горле пересохло, губы вспухли:
- Стой! Стрелять буду!
Люди останавливаются, удивленно глядя на меня. Детина огромного роста, сказав "мы русские", валкой походкой продолжает приближаться ко мне.
- Не подходи, - угрожающе поднимаю я пистолет.- Почему автоматы немецкие?
- Трофейные, - спокойно отвечает он.
У одного замечаю автомат с круглым диском и тогда устало опускаю руку:
- Помогите. Я ранен...
- Это другой разговор, - раздраженно заключает все тот же детина. - А ты кто, немец? Если сбрешешь, вмиг продырявлю, - и направляет на меня ствол своего автомата. - Мы видели твой самолет - он упал рядом. Почему на его хвосте кресты?