Даю команду Амелину:
- Алексей! Оставайся на высоте и держи превышение. Внимательней за воздухом!..
Моя шестерка мчится на противника. Помня, что "лавочкины" на пикировании уступают "мессерам", ловлю вторую четверку на выходе из него, а первую атакует Амелин. И вот готово: один фашист приказал долго жить!
Атаки следуют непрерывно. Самолеты постоянно меняют положение относительно друг друга. Это напоминает бешеную карусель. Вдруг замечаю две девятки немецких бомбардировщиков, а с ними - двумя четверками - "сто девятые".
- Под нами "лапотники"! Атакую! - передаю по радио и, выбрав удобный момент, полупереворотом отрываюсь от "мессершмиттов", как бы сваливаюсь на ведущую группу "юнкерсов".
Вражеские истребители, от которых я только что оторвался, меня не преследуют. Пара "шмиттов", идущая слева от бомбардировщиков, - не помеха, через нее можно проскочить. Атаку пары "сто девятых", что правее "лапотников", надо опередить. С четверкой "шмиттов", идущих позади второй девятки бомберов, встреча после атаки. Главное сейчас - стремительность, точность. Командую своему напарнику Мудрецову:
- Бей левофлангового, замыкающего! Я - ведущего! Выход - над группой, вправо.
Сближаемся с "юнкерсами". Стрелки открыли плотный огонь из бортового оружия. Жарковато... Мысленно успокаиваю себя: все внимание - на цель... Стрелки промахнутся, не попадут...
Пара вражеских истребителей, через которую мы с Валентином только что прорвались, осталась далеко позади. Та, что правее, - не в счет; она разворачивается для атаки, но уже поздно. Дистанция до противника настолько мала, что силуэт "лапотника" выходит за пределы отражателя прицела. Длинная очередь - и "юнкере", охваченный пламенем, падает одновременно с самолетом, сбитым моим ведомым.
Да, не часто случалось в эскадрилье, чтобы в одновременной атаке парой истребителей были уничтожены сразу два вражеских бомбардировщика! Довольно синхронно сработано.
Из атаки мы выходим вверх над "юнкерсами" - мимо пары "мессеров", что сопровождает вторую девятку бомберов.
Тернюк с Карповым бросаются к нам на помощь. Сейчас во что бы то ни стало надо прорываться к "лапотникам": они вот-вот начнут бомбить наземные войска. Истребители противника, понимая это, лихо атакуют, сковывая нашу группу боем. Это-то -не страшно! Мы боимся другого - "юнкерсы" уйдут...
Спина у меня взмокла, по лицу - пот в три ручья. И не столько от напряжения в бою - к этому я давно привык, - беспрерывно гложет мысль: задержать, не пропустить, успеть нарушить строй гитлеровских бомбардировщиков:
- Евстигнеев! "Яки" подходят. Они займутся "юнкерсами", а ты свяжи боем истребителей, - раздается голос с командного пункта. Я узнаю его: это командир корпуса Подгорный. Подмога очень вовремя. От радости кричу в эфир:
- Ура "якам"!
Да, пришли они, наши друзья, наши собратья. Не будь "Яковлевых", трудно сказать, чем бы все. кончилось. Передаю по радио своим ребятам:
- Орлы, слышали?! Бьем "худых"!
Силы словно удесятерились. А "шмиттам" было не до "Яковлевых": десятка красноносых Ла-5 наседала на них. На высоте от полутора до двух с половиной тысяч метров кружилось более двух десятков истребителей. Амелин с Жигуленковым и братьями Колосниковыми держатся с превышением, они не дают "мессам" подняться вверх. И противник уходит к нашей шестерке, в эту свалку, где даже очередь выпустить мудрено - прошьешь не только чужого, но и своего. Не стреляют и фашисты - по этой же самой причине. Самолеты в воздухе напоминали быстро изменяющуюся гигантскую спираль - все так стремительно и нестойко в этой необычной круговерти...
В поле моего зрения иногда попадают шлейфы дыма горящих бомбардировщиков врага, белые купола парашютов - это работают "яковлевцы". Вновь с командного пункта тот же голос:
- "Яки", набирайте высоту! Следуйте к "лавочкиным". Они ведут бой с истребителями!
Но помощь нам уже не требуется: "сто девятые" быстро уходят на запад, и я коротко передаю на командный пункт:
- Бой закончен!
Снова оттуда лаконичная команда:
- "Лавочкины" - три, "Яковлевы" - две тысячи метров. Находиться надо мной. Пусть пехота посмотрит на вас...
Да, для наших воинов присутствие советской авиации в небе всегда и моральная поддержка: есть защита сверху, значит, гони фашистов дальше без боязни, что на голову посыплются бомбы.
Боевой порядок восстановлен. Я бесконечно рад - все мои товарищи на месте. Теперь можно осмотреться, перевести дух, ожидая смену. А на смену нам пришла шестерка Ла-5, ведомая Кожедубом. Слышу его спокойный будничный голос:
- Как дела, Кирилл?
Отвечаю коротко, чтоб не засорять эфир, желаю Ивану успеха и беру курс домой. Результатами работы сегодня мы довольны - фашисты потеряли двух "юнкерсов" и трех "мессершмиттов".
Испытав тяжкое бремя воздушных боев, я постоянно и внимательно следил за психофизическим состоянием своих пилотов. Самая большая опасность для бойца таится в безразличии к окружающему, в притуплении его реакции, воли. Бой с противником в таком состоянии заканчивается обычно трагически. И если я замечал у кого-либо из пилотов подобный душевный настрой, то с согласия командира полка направлял его на менее рискованное задание или просто оставлял на аэродроме. Так лучше всем: и сам не погибнет, и группу не подведет.
По-братски внимательно относился к нам начальник штаба полка Я. Е. Белобородое. Человек с большим чувством юмора, веселый, неунывающий, он был старше всех по возрасту, и летчики любили его. Забота начштаба о нас была трогательной. В трудные дни воздушных боев неназойливо, но строго он следил за соблюдением режима отдыха, питания летно-технического состава полка.
У начштаба всегда уйма работы. Бывало, зайдем поздним вечером на КП - Яков Евсеевич там. Перед ним кипа бумаг. Воротник гимнастерки расстегнут, он что-то быстро пишет, а левой рукой почесывает заросшую густыми волосами грудь. И видно, не без ярости.
- А, витязи!.. Входите, входите. С чем пожаловали?
Это его обычное приветствие, к нему все привыкли. И если он встречал нас как-то по-другому, мы знали, что произошло какое-то событие, не предвещающее ничего доброго.
Необычно сложилась биография Белобородова. В двадцатом году Яков Евсеевич участвовал в разгроме банд с громким названием "Голова", отрядов батьки Махно, а годом позже подавлял Кронштадтский мятеж. В 1935 году, тридцатичетырехлетним, вполне уже зрелым человеком, он окончил Качинскую школу пилотов. Но случились какие-то осложнения со здоровьем, и жизнь его не пошла ровной стежкой-дорожкой - пробуксовывала. Ровесники Белобородова командовали уже дивизиями, корпусами, воздушными армиями, а он застрял в штабе полка, и очень надолго...
Мне не раз приходилось слышать на командном пункте его телефонные разговоры с дивизионным начальством. Начштаба полка весьма категорично добивался своего - и, к примеру, на задание уходила не пара, как требовали сверху, а четверка или шестерка истребителей. Обычно это происходило в конце дня, когда летчики буквально никли от усталости.
Положив трубку на аппарат, он смотрел на нас и радостно посмеивался:
- Вот так-то! А то, это самое, лети парой против половины германской авиации...
И, заглядывая в график боеготовых машин, простодушно говаривал:
- Дошло, соколики? Вижу вот у Евстигнеева в строю четыре штыка, а в первой эскадрилье - два. У Ивана - пара. Забирай всех, Кирилл! Так будет надежнее, веселее. Вылет через пятнадцать минут. По коням!
Как-то Белобородое подсчитывал так со мной наличие исправных машин, и тут на КП зашел Иван Кожедуб.
- Легок на помине... Иван, - обращаюсь я к товарищу. - Рекомендуют пощипать немчуру. У меня звено в готовности. Как ты?
- Я - как штык. Сам идешь?
- В паре с Рыжим. И пара Тернюка.
- Порядок, - удовлетворенно кивает Иван. - Тогда я и Муха с вами.
Доволен и я: лететь на задание с такими бойцами - просто радость!
- Значит, решено, поднимаемся шестеркой. Амелин остается в резерве начштаба...
И вот в районе патрулирования появились шесть "фокке-вульфов". Высота примерно одинаковая, поэтому я делаю попытку затянуть противника на вертикальные маневры. "Фоккеры" стремятся увлечь Ла-5 в глубь своей территории, но им это не удается. Вот так некоторое время прощупываем силы и возможности друг друга. Постепенно активность вражеских истребителей повышается. Сближение на дистанцию огня становится все чаще, но гитлеровцы умело защищаются. Видно, что летчики они бывалые, опытные. Однако осторожничать надоедает, и Кожедуб не выдерживает первым:
- Кирилл, врежем?!
- Я - за! - летит в эфир мой незамедлительный возглас.
"Лавочкины" закружились с еще большей энергией. Радиусы атак становятся минимальными, от перегрузок темнеет в глазах, и немцы, не выдержав предложенного темпа боя, уходят восвояси.
Мы по-прежнему барражируем над своими войсками, зорко следим, не появятся ли вновь вражеские самолеты. Но их нет.
Пара Кожедуб - Мухин органически влилась в четверку моей эскадрильи будто мы век вместе летали!
А в этом бою мне особенно понравился Мухин. Летчик не просто тащился за своим ведущим, а мастерски маневрировал с учетом возможных действий противника: как только "фоккер" приближался к Ивану, на его пути ложилась трасса огня от машины Мухина - и фашисту не до атаки.
Привычка, выработанная в полетах, зачастую обретала вторую жизнь на земле. Запомнилось, как во время разговора с товарищами Василий Мухин поворачивал слегка опущенную голову и, как в бою, бросал зоркий взгляд серо-голубых глаз вверх, на собеседника. Войну этот замечательный летчик закончил Героем Советского Союза, сбив девятнадцать немецких самолетов.
Фронтовая жизнь заставляла меня не раз задумываться над ролью командира в управлении боем, иначе и нельзя. Комэск возглавляет группу, свое подразделение и идет впереди него ведущим. Он первым встречает противника и атакует его. Не мало ли это - первым напасть на врага? Бой ведь не единичная атака, это целый комплекс маневров, взаимных действий группы летчиков, которыми нужно управлять. Целесообразность действий группы на совести командира и зависит от его умения в ходе боя представлять боевую обстановку, разумно оценивать ее, правильно строить маневр, у