- ..И тактическое мышление тоже, - замечаю я. - "Шмитт" в бою на малой скорости на вертикаль идти не посмеет. Если у него нет скорости - удирает пикированием, а не горкой. Так что следи, с какого маневра вверх пошел: с горизонтального полета или после пикирования. Вот так-то, свет Алеша...
- Учту, - задумчиво говорит Мокин.
Так в полетах, беседах, разборах с молодыми летчиками быстро пролетели десять дней. Срок невелик, но молодежь провела хорошую тренировку и в скором времени включилась в боевую работу.
В такие редкие вынужденные "простои" от напряженных полетов случались в нашей жизни эпизоды порой курьезные, которые по-человечески понятны и объяснимы. Люди-то - не ангелы...
В те вот дни мой неутомимый механик, человек веселый, заводной, мастер на всякие выдумки, выпил со священником местного прихода. После чего честная компания устроила шествие. Любопытное зрелище получилось. Впереди, еле передвигая ноги, шел тучный служитель церкви: на нем черная сутана, на груди здоровенный серебряный крест. Бережно и заботливо поддерживал его механик самолета командира эскадрильи сержант Петр Козлов. А чуть позади несколько пошатывающееся сопровождение верующих румын. Их церковь была расположена недалёко от стоянки самолетов.
К нам прибыл начальник политотдела дивизии Боев я невольно стал свидетелем столь необычной картины. Вдруг яйцо его изменилось - гневно сошлись брови на переносице. Надо же случиться такому: он увидел среди верующих... механика своей дивизии! И даже не среди них, а впереди, рядом со священнослужителем!
- Это еще что за крестный ход?! - воскликнул полковник.
Ничего не подозревавшие командир полка Ольховский и парторг Беляев, даже не взглянув на странное шествие, равнодушно заметили:
- Какой-то праздник у румын. С самого утра народ ходит.
Боев, человек решительный и твердый, приказывает:
- Убрать немедленно этого... не буду называть его воином! И ко мне, на командный пункт! Сейчас же!..
Веселой компании - как не бывало: два служителя храма зашли в сторожку около церкви. А мой механик, "герой" этого происшествия, не задерживаясь, взял курс к командному пункту. Там, получив, как говорится, по первое число, он вернулся к самолету. Печальный и обескураженный, Козлов не знал, чем заняться.
Я же, узнав о случившемся, сразу был вызван к полковнику Боеву.
- И надо же такое придумать! И кто?! Механик самолета командира эскадрильи, мастера воздушного боя! Да как же ты, Евстигнеев, мог такое допустить?!
Боев, сделав паузу, посмотрел на меня с жалостью и недоумением. Немного передохнул, и голос его зазвучал с новой силой:
- Вот пройдоха твой механик... И как ловко объясняет проступок: патриарху московскому и всея Руси Алексию орден, говорит, вручили за заслуги перед Отечеством, вот, мол, чарку и пропустил. А другую - против религии, одурманивающей народ. Тоже мне атеист...
Посмотрев на часы, Боев неожиданно спросил:
- Что, в эскадрилье для комэска лучшего механика нет?
В ответ я пытаюсь убедить полковника в том, что для меня Козлов-лучший, и обещаю серьезнее заняться дисциплиной и воспитательной работой в подразделении.
Андрей Ермолаевич в беседах неутомим: закончив разговор о случившемся, он перешел к вопросу о состоянии техники, настроении личного состава, готовности летчиков к предстоящим боям. Интересовала его также наша оценка действий авиации противника и характеристика боевых приемов вражеских летчиков. Наконец после указаний о необходимости разбора поступка механика на общем собрании подразделения эта нелегкая беседа закончилась.
Из командного пункта я вышел весьма раздосадованный проступком механика и по дороге на стоянку машин эскадрильи с раздражением и неприязнью думал: "Ну, атеист, сейчас тебе будет и за здравие, и за крестный ход!"
Однако мой гнев по мере сокращения расстояния до стоянки угасал, а когда же я подошел к самолету и увидел своего "инженера" грустно сидящим на аэродромном баллоне с поникшей головой, то оттаял окончательно. Обращаюсь к Козлову:
- Что, атеист, набедокурил, ославил эскадрилью? Ну расскажи, как тебе такая блажь втемяшилась в голову?
Механик смотрит на меня с удивлением и говорит, словно в глубоком раздумье:
- Чего рассказывать-то... Я думаю, не иначе как черт меня попутал. И с попом ли, с батюшкой ли я был?
- Можешь не сомневаться: с ним! Зелье хлестал и псалмы распевал с настоящим батюшкой, имеющим и плоть и кровь, - возмущаюсь я его попытками схитрить. - Не крути! Выкладывай как на духу!
Петр молчал, но, увидев, что я сел рядом на баллон с намерением выслушать его, начал повествование.
...Итак, как только Козлов прочитал в газете сообщение о награждении патриарха, у него моментально созрело решение: событие нужно отметить. Оценив обстановку - вылетов на задание эскадрилья не имеет, самолет исправен, как часы, он оставляет у своей машины моториста и направляется к церкви.
Там Козлов показывает газету сторожу и просит позвать батюшку.
Когда поп вышел из храма, механик подал ему газету и, щелкая указательным пальцем правой руки по шее, чуть ниже подбородка, популярно попытался объяснить, что в таких случаях по русскому обычаю следует сделать. Козлову, как всегда, повезло: сторож во время империалистической войны был в русском плену, где научился понимать наш язык. Он и перевел духовному лицу, что значит "обмыть" награду. По счастливой или, наоборот, несчастливой случайности этот день совпал с каким-то религиозным праздником, когда верующие приходят с вином и закусками на кладбище - поминать почивших. Поэтому Козлов сразу же получает официальное и любезное приглашение пойти на кладбище, что вблизи аэродрома, и, конечно, принимает его. Верующие встречают эту троицу с восторгом: как же среди них русский воин! Кое-кто отважился даже лобызнуть сержанта, что тот великодушно разрешил. И пошло поминовение!..
Священник, любитель подобного, набрался до положения риз. Боясь, однако, в таком неподобающем состоянии показываться на глаза своей матушке, решил отлежаться в церковной избушке. Туда он всенародно и прошествовал, поддерживаемый под руки механиком и сторожем. При этом хмельные христиане что-то громко напевали...
- Вот так мы и шли, - закончил рассказ Козлов. - Что пели румыны - псалмы или что-то другое,- не могу знать. Я затянул "Катюшу", кое-кто мне помогал. И надо же: подходя к церкви, попался на глаза начальнику политотдела!
Терпеливо выслушал я "исповедь" своего механика и заключил:
- Блажь, что не дает тебе покоя, утихомирим работой. Завтра сменишь мотор на резервном самолете, а сегодня вечером будь готов объяснить собранию личного состава эскадрильи, как ты борешься за ее авторитет. Ясно?
- Ясно, - ответил Козлов. - Техника - моя жизнь. Мотор сменим. Но вот каяться перед товарищами...
Урок, как говорится, пошел впрок. За оставшийся период войны, вплоть до демобилизации, причуд, шкодливых выдумок за моим механиком не наблюдалось. Войну он окончил с честью.
А о торжестве механика Козлова по поводу награды патриарха еще долго-долго шутили в полку...
Временная передышка, как затишье перед бурей, настораживала нас. Мы не обольщались мыслью, что бои за Румынию подходят к концу. Конечно, они возобновятся, но когда - никто не знал.
Учитывая затишье на передовой, командир и особенно врач полка Е. В. Гущин, не обращая внимания ни на какие возражения, все-таки направляют меня на лечение в Москву в авиационный госпиталь.
К этому времени на моем боевом счету было 49 сбитых самолетов противника. За бои над Молдавией меня награждают английским Крестом рыцарства V степени. Генерал И. Д. Подгорный, вручая орден перед строем полка, сказал:
- Товарищи, Евстигнеев за успехи в воздушных боях над Днепром награжден орденами Суворова, Красного Знамени. Сейчас за освобождение Молдавии мы вручаем ему орден Британской империи и надеемся, что в скором времени на его груди засияет звезда Героя Советского Союза.
Жаль было оставлять боевых друзей, но приказ есть приказ. И 23 июня 1944 года, передав эскадрилью своему заместителю Тернюку, я убываю самолетом По-2 в Бельцы, откуда лечу до столицы.
В Центральном авиационном госпитале диагноз моей болезни подтвердился. Но на душе у меня было неспокойно по другой причине: изо дня в день я ожидал наступления нашего фронта. С объявлением Указа Президиума Верховного Совета СССР о присвоении мне звания Героя Советского Союза (Указ от 2 августа 1944 года) свое пребывание в госпитале считал вообще неуместным, но несложная операция приковала меня к больничной койке, и я опасался длительного лечения. Так оно и получилось. Командование госпиталя, как только я был признан ходячим больным, направило меня в подмосковный Центральный дом отдыха ВВС, предварительно добившись разрешения на прием в Кремле для получения награды.
29 августа 1944 года я в Кремле - сердце нашей Родины. Он потряс мое воображение своим величием, красотой, талантом предков наших, сумевших передать душу русского народа, его немеркнущий гений...
Отношение к. Кремлю у каждого русского во все времена было не однозначным - ведь это не только политический центр государства, но и святыня нации. "Вот оно, прошлое нашего народа, - думал я, - его настоящее и будущее. Гордость и слава многих поколений, что жили когда-то и будут еще жить..."
Награжденных пригласили в один из больших. кремлевских залов. В назначенное время прибыл Михаил Иванович Калинин. Когда он входил в зал, все встали, горячо приветствуя Всесоюзного старосту.
Церемония вручения орденов деловая и строгая: зачитывался Указ, Михаил Иванович вручал награду. Несмотря на предупреждение не особенно сильно сжимать руку Калинину, каждый старался вложить в это рукопожатие не только чувство теплоты и благодарности, но и, казалось, всю силу.
Получив орден Ленина и Золотую Звезду, я решаю немедленно уехать на фронт, в полк! Буду жив - долечусь после войны...