– Крепко обними за нас Ареса, малышка.
– Обниму!
– Скажи ему, что рыба, которую он недавно послал, была превосходной.
– Муса, можно тебя кое о чем спросить?
– Конечно, о чем ни пожелаешь, Роза.
– Почему ты уехал из рая, который хочешь нарисовать? Мой папа сказал, что вы мигранты.
– Мигрантами называют тех, кто покинул свою родину. А мы уехали не потому, что хотели. Мы бежали тайком[40].
Рима дала ребятам две маленькие бутылочки с лимонным одеколоном.
– Это для тебя, Роза, и для твоей мамы, Хасим. Приходите к нам поскорее.
Роза и Хасим возвращались домой в тишине. Только когда они дошли до последнего куста у дома Хасима, тот сказал:
– Роза, не говори ничего моей маме про стекло в магазине Мусы, ее легко испугать.
Мама Хасима ждала их у разноцветного стола, заполненного мисочками с овощами, мясом в соусе карри и рисом. Роза и раньше ела с семьей Хасима, и ей очень нравилась их еда.
– Где вы были, ребята? Я переживала. Хасим, я не хочу, чтобы вы уходили. Ты же знаешь, как я боюсь.
Роза знала, почему мама Хасима боялась. Раньше, в Пакистане, у нее была еще и дочка, но она потерялась по пути в Грецию. Роза много раз видела ее на фотографиях. Сестренка Хасима пропала задолго до того, как он родился. И в общей рамке, что стояла на полочке над телевизором, их фотографии были приклеены друг к другу близко-близко.
Дети сняли обувь, и все сели на пол. Даже бабушка. Они взяли питы[41] и наполнили их кто чем хотел. Вскоре ребята позабыли про стекло и стали играть. Хасим показал Розе поезд.
– Хочешь, поиграем в путешествия?
– А какое путешествие?
– Это же наш поезд, он отвезет тебя куда пожелаешь.
– Хасим, а ты сам куда хочешь поехать?
– Туда же, куда и ты. Давай поедем в Париж?
Ребята поиграли, и через час, когда они убрали поезд обратно в коробку, Хасим обнял Розу.
– Спасибо тебе за поезд. Я люблю его больше всех моих игрушек. Могу путешествовать где угодно.
– Хочешь вернуться на родину, Хасим?
– Так я на родине.
– Нет, я спрашиваю, хочешь ли ты вернуться в Пакистан.
– Пакистан – это родина взрослых. А я здесь родился и здесь вырос, глупышка Роза. Как и ты. Конечно, я никогда не уеду насовсем, но мне бы хотелось поехать туда с тобой в путешествие. Обещаешь?
– Обещаю.
– Если хочешь, можем съездить и на родину Мусы, послушаем водяные мельницы.
– Слышишь семнадцать водяных мельниц?
Дети растянулись на одеялах на полу[42]. Роза посмотрела на полку напротив с двумя фотографиями в одной рамке. Она уже не была уверена, хочет ли открыть Хасиму свой секрет, хотя только ради этого и пришла. В глубине души она переживала за друга. Может, немного боялась, что Хасим, который обожал путешествия, может влюбиться в Царство Глубин. Она почувствовала, как слипаются глаза.
– Роза, а что ты тогда хотела мне сказать?
– Не помню, – ответила она вслух, а про себя подумала: как много разных жизней вмещается в одну жизнь!
Грезы знаменуют отсутствие границ
– Что ты рисуешь, принцесса? Коробок в другом коробке и дорогу?
– Да, а еще… – начала было Роза, но остановилась, увидев, что Гамбито на стене нет. Она не заметила этого позавчера, когда вернулась домой, а потом пошла к Хасиму. Только сейчас, когда Арес об этом заговорил, Роза вспомнила, что Гамбито все еще в Царстве Глубин. Нога разболелась, и настроение совсем испортилось. Арес забрал дочку рано утром, и она даже не успела попрощаться с Хасимом. Когда они ушли, ее друг еще спал. Роза наблюдала, как папа раскладывает принесенную рыбу.
– Знаешь, как важны странствия луны для хорошей рыбалки?
– Откуда мне знать?
– Одни считают, что лучше, когда на небе светит месяц, а другие – что безлунная ночь удачнее.
– А ты как считаешь?
– Я думаю, что лучший день для рыбалки – незадолго до рождения новой луны. Ну вот как вчера.
– Ага, и влюбленные рыбы сами прыгали в твою корзину, – съерничала Роза.
– Что с тобой?
– Ничего.
– Не может быть. Что-то не так.
– Просто сегодня родилась новая луна.
– Принцесса, скажи: чего ты хочешь?
– Ничего.
– Пойдем на холм? Или на площадь? Куда хочешь?
– У меня нога болит, пап.
Арес оставил рыбу в раскрытых пакетах в раковине и сел рядом с Розой. Он пытался подобрать слова, но, как ни старался, они не выскальзывали из горла.
– Давай, папа, выкладывай. Что ты собираешься мне сказать?
– Я думаю, пришло время сделать последнюю операцию на ноге.
– Пока нет, папа. Все эти дни я отлично себя чувствовала.
Роза вспомнила, как она козочкой бегала по Царству Глубин и нога совершенно ее не беспокоила.
– Да, а сейчас?
– Это пройдет. Просто мы с Хасимом много гуляли.
– И все же, Роза, время пришло. Я не хочу на тебя давить, но тебе нужно принять решение. Ты в подходящем возрасте.
– Но у меня еще даже дня рождения не было.
Арес встал и вернулся к раковине, а Роза открыла книгу. Они не разговаривали, но оба думали об одном и том же. Им обоим надо принять решение.
В Театре Луиза в третий раз прибралась на прилавке и поправила вазы с цветами. Подошла к двери, выглянула на площадь, снова прибралась на прилавке, сварила две чашки кофе для посетителей, рассеяно полистала книжку, снова сходила к двери, открыла ее и вновь закрыла, поздоровалась с ребятами, которые поднимались на репетицию, но успокоиться никак не получалось. В голове непрестанно крутился образ Ареса, с которым она познакомилась позавчера. Раньше он ей не встречался. Луиза сделала ему кофе, а он закурил трубку и спокойно читал толстую книгу. За второй порцией кофе они обменялись парой слов. Арес рассказал, что они с дочкой переехали в этот район недавно, и он только в тот день заметил кафе на площади. Ему нравился театр, и его дочери тоже, и он расспросил Луизу о ближайших премьерах. В тот час было много народу, и Луизе особо не удалось с ним посидеть – один заказ за другим. Она наблюдала за Аресом в просвет между кофемашиной и баночками с вареньем. В какой-то момент ей показалось, что он собирается уходить, а ей вовсе этого не хотелось, и потому она поспешно вылила кофе по-гречески в чашечку, получилось без пузырьков[43], «ах, Луиза, кофе не удался» – пожаловался Христос, которого она знала много лет, «за мой счет» – ответила она и бегом-бегом, отрезала кусочек апельсинового пирога и принесла его Аресу.
– Меня зовут Луиза, – объявила она. – Я выросла в этом районе. Здесь был дом моей бабушки, мы здесь жили.
Арес улыбнулся ей.
– А это?
– Апельсиновый пирог? По рецепту Анны.
– А это кто?
И тогда Луиза поняла, что Арес ничегошеньки не знал о ее жизни, но она тут же почувствовала, что он – ее человек, и ей захотелось все ему рассказать.
Надо было с чего-то начать, вот она и начала с истории Анны, а потом рассказала историю своей бабушки и еще одной их подруги Ирини, у которой есть ларек на площади.
– Они все вместе меня вырастили, – заключила она. – Хотя я и осталась без мамы, зато бабушек было три. Виктория и две ее заместительницы. Анна брала меня с собой в театры и на концерты, Ирини – на шествия и митинги, а Виктория разыскивала меня, потому что пора было делать уроки.
Арес рассмеялся, и Луиза подумала, как бы он не принял ее за полоумную с манией болтать о чем попало. Однако Арес спросил, чем Луиза занимается, и слова снова хлынули из нее потоком. Она рассказала про фламенко, про свою жизнь в Севилье, про мечту, отложенную в долгий ящик из-за болезни Виктории.
– Пожалуй, ты просто была не готова, – заметил Арес, и Луиза остолбенела. – Жаль, – добавил он, – я бы очень хотел увидеть, как ты танцуешь фламенко.
В последние три года она привыкла к мысли, что с фламенко покончено, как тут закрутилась беседа с незнакомым мужчиной, и вот спустя час он уже побудил ее заново все обдумать. Будто выпал один-единственный маленький камушек – и все здание, сооруженное Луизой, обрушилось. Теперь рядом со всеми ответами, в которых она была твердо уверена, стояло по вопросительному знаку. Она прекратила танцевать, потому что вернулась в Афины ради бабушки. Она не уехала потом в Севилью, потому что не было ни денег, ни настроения. Она не вступала в отношения, потому что предпочитала оставаться свободной и ей было хорошо и в одиночестве. Но почему она на самом деле прекратила танцевать, почему отказалась от возвращения в Севилью? Почему боялась серьезных отношений?
Вечером, когда все ушли, а труппа объявила, что премьера состоится на следующей неделе, Луиза заперла дверь, достала из кармана блокнотик с заказами и просидела час наедине с собственными мыслями. Она будто загрузила свою жизнь в стиральную машинку. Все закрутилось, перевернулось вверх тормашками. Луиза выключила свет и села за столик, стараясь дочиста отмыть память от всех «почему», «хочу» и «боюсь». Они гордиевым узлом стягивали ее душу, вынуждая забыть о сокровенных желаниях. До сих пор ей удавалось объяснить для себя что угодно, и вдруг оказалось, что достаточно одного мужчины, одного вопроса, одной улыбки, чтобы все рассыпалось, как карточный домик.
– Отличный апельсиновый пирог. Спасибо тебе. С меня причитается, – сказал ей, уходя, Арес.
– Что читаешь? – спросила Луиза, чтобы хоть чуть-чуть его задержать.
Арес вернулся и показал ей обложку. Антология поэзии.
– Большевата, – заметила Луиза. – Наверное, тяжело с собой таскать.
– Я не выпендрежник, просто у меня не так много времени для чтения. Моя дочка называет эту книгу Кирпичом. Ладно, я пойду. Ты пока подумай, чего бы тебе хотелось – как мне тебя отблагодарить. А потом скажешь.
– Стой, я придумала, чего хочу.