Салли была уверена, что никто лучше Фриско не осведомлен о том грабеже, которому подвергались ничего не подозревающие мелкие держатели акций. Кое о чем он сам ей рассказывал. Например, о том, как в проспект одной компании был включен доклад двух горных экспертов, в котором подробно описывался лежащий почти у поверхности рудный шток шириной в четыре фута и длиной почти в двести футов, дающий средний выход от пяти до восьми граммов золота. Но в докладе ни слова не говорилось о том, что на этом участке уже имеется шахта, уходящая в глубину на пятьдесят футов, со штреками, простирающимися на сотню футов к северу и к югу, и что взятые в ней образцы свидетельствуют о бедности месторождения. После двух-трех попыток распространить акции этого рудника его пришлось забросить, но прежде чем компания приостановила работы, немало ловких аферистов успели положить в карман по нескольку тысяч.
В проспекте, рекламировавшем другой рудник, сообщалось, что он обеспечен разведанными запасами лет на пятьдесят. Акции этого рудника подскочили с трех пенсов до одного шиллинга девяти пенсов. Начались работы; прошло три месяца, а феноменальное месторождение так и не было обнаружено. В результате акции упали до одного пенса, и их держателям оставалось лишь горько оплакивать свои убытки.
— И зачем ты только связываешься с таким грязным делом? — негодующе спросила Салли.
— Мне доставляет удовольствие знать все эти темные делишки и бить жуликов их же оружием, — признался Фриско. — Если б мне удалось подложить свинью Пэдди Кевану, я бы умер спокойно. С тех пор как я опять вошел в игру, я немало наслышался о его новых проделках.
— Бога ради, не попадись ему снова в лапы, — взмолилась Салли.
— Ну, этого не будет, — ответил Фриско. — Я теперь слишком мелкая рыбешка, чтобы он стал мною заниматься.
И все же Салли страшилась этого увлечения Фриско, снова с головой ушедшего в биржевую игру. Теперь он и вечера проводил в конторе, а по субботам и воскресеньям, когда контора была закрыта, становился беспокойным и мрачным.
Приезд сэра Патрика Кевана в Калгурли заставил Фриско призадуматься. Что привело сюда эту акулу? По всей вероятности, желание успокоить английских директоров тех концернов, с которыми он был связан, или разрекламировать вновь приобретенные участки.
Если бы акционерные общества увеличили добычу золота, они, по имеющимся подсчетам, уже через два года стали бы получать большие выгоды от премий, а разница в цене на золото по обменному курсу окупила бы расходы на реорганизацию предприятий. Тем более что во время кампании за учреждение премий акционерные общества обещали расширить производство и от выполнения этого обещания зависело дальнейшее развитие золотопромышленности. Однако крупные учредительские компании не прилагали особых усилий к тому, чтобы увеличить выход золота и получать за это премии, как предполагалось раньше.
Салли теперь уже не так часто заглядывала в контору к Фриско. Он был всегда ужасно занят, да и Нора тоже, и они с трудом урывали время, чтобы перекинуться с ней несколькими словами. Иной раз Салли сталкивалась там с миссис Руни: та либо несла полковнику де Морфэ чай, либо возвращалась от него с пустой чашкой. И хотя миссис Руни держалась весьма дружелюбно, Салли не могла подавить в себе чувство неприязни к этой тучной разбитной женщине, чья квартира была дверь в дверь с конторой Фриско.
Нора, по наблюдениям Салли, тоже недолюбливала миссис Руни. Нередко, когда та появлялась в дверях, девушка вскакивала и брала у нее чай, заявляя, что полковник де Морфэ занят и его не следует беспокоить.
Фриско со смехом принимал знаки внимания, расточаемые ему соседкой. «Она дурочка, но добрая», — говорил он. Однако последнее время он стал называть ее Бьюлой.
Ему чрезвычайно выгодны эти дружеские отношения с миссис Руни, говорил Фриско. Она рассказывает ему то, что слышит от старика Линдсея о всяких темных махинациях на фондовой бирже.
Разумеется, Фриско располагал собственными источниками информации, но неплохо знать и о том, что делает такой проныра, как Гордон Линдсей. У Бьюлы были кое-какие средства, и она сама была не прочь поиграть на бирже. Причем с мнением мистера Линдсея она считалась куда меньше, чем с мнением Фриско, и это забавляло последнего.
Глава XIX
В конце лета Салли отправилась на побережье: она говорила всем, что давно обещала Мари отдохнуть когда-нибудь с ней вместе. Мари писала, что они с Дафной скоро вернутся домой, и если Салли сейчас не приедет к ним, их мечта — пожить недельку вместе у моря — так, верно, никогда и не осуществится.
— Поезжайте, поезжайте, мама, — уговаривала ее Эйли. — Я с ребятами переселюсь на это время к вам, так что вы можете не беспокоиться ни о ваших постояльцах, ни о Динни с Фриско.
— Было бы еще лучше, если бы ты сама поехала, детка, — сказала Салли, чувствуя угрызения совести при мысли о том, что истинная причина, побуждавшая ее отправиться в Котсло, неизвестна Эйли.
Об этом не может быть и речи, заявила Эйли. Ла кончает школу, и ему надо помочь заниматься, а Надя так пристрастилась к чтению, что ее приходится насильно выпроваживать на улицу. Но у Эйли было немало и других забот: она вела большую работу по оказанию помощи безработным, выступала на собраниях домашних хозяек по частным квартирам, делала все, что было в ее силах, чтобы оживить работу в Лиге борьбы за мир и демократию, и помогала членам союза официанток вести борьбу за лучшие условия труда.
Салли понимала, какое место занимает в жизни ее невестки эта работа, но не могла не думать о том, что Эйли бросила бы все и поспешила бы к Дафне, знай она, что ее дочь через две-три недели ждет ребенка.
Уезжая на побережье, Салли предполагала провести там несколько дней, а пробыла целый месяц. Вернувшись домой, она рассказала, что Дафна устроилась на работу в одном из курортных кафе и решила еще на некоторое время задержаться в Котсло. По правде говоря, призналась Салли внуку, Дафна наотрез отказалась расстаться с малюткой. Сначала она даже смотреть на него не хотела, все плакала и сокрушалась, почему у нее мальчик, а не девочка, — боялась, что сын будет похож на отца. Но мало-помалу в ней пробудилась нежность и жалость к малышу, и теперь она необычайно ласковая и заботливая молодая мать. И слышать не хочет о том, чтобы отдать ребенка на воспитание — хотя бы даже Салли или Мари. Словом, Мари разыскала какую-то славную старушку, которая будет жить с Дафной и нянчить малыша, пока та на работе.
— Единственное, что тревожит теперь Дафну, — говорила Салли с довольной улыбкой, — это что Эйли ничего не знает. «Мне кажется, мы плохо поступили с ней, бабушка, — призналась она мне. — Ведь мама такая добрая, она все понимает. Не стоило, конечно, говорить ей, пока она была убита горем после смерти папы. Но теперь уже нехорошо таиться от нее». И я, разумеется, согласна с Дафной, — заключила Салли. — Нужно все сказать Эйли.
— У Эйли и сейчас немало забот и огорчений, — задумчиво сказал Билл. — Один Дик чего стоит.
— Дик?
— Он никогда не заходит к ней. Совсем с нами порвал. Живет со своей женой у тестя — на даче в Лемингтоне. Как-то на днях Эйли поехала туда повидаться с Диком и вернулась страшно расстроенная — я ее такой никогда не видал. Она говорит… это даже трудно объяснить… Примерно неделю назад с рудника Голдн Стар уволили рабочих, а между тем до сих пор никто не знал, что они коммунисты. У Эйли возникли какие-то подозрения насчет Дика, насчет его участия в этом деле. Должно быть, она бросила ему в лицо это обвинение, а он стал все отрицать, но Эйли поняла, что он лжет и совесть у него нечиста. Потом он сам признался, что сказал Лэнгриджу, кто, по его мнению, «мутит народ» на руднике. И даже заявил, что будет и впредь так поступать. Он, видите ли, «обязан охранять интересы компании».
Салли ахнула. Этому трудно было поверить.
— Ты представляешь, что это значит для Эйли, — продолжал Билл. — Она сочла своим долгом сообщить все комитету, обвиняла себя в неосторожности. Ведь Дик, конечно, видел этих ребят на собраниях, у нас дома. Ты знаешь, как Эйли требовательна и беспощадна к себе. Я старался ее успокоить, но она считает себя виновной в том, что наших товарищей вышвырнули на улицу и занесли в черные списки; их теперь не возьмут ни на один рудник.
— Это просто ужасно! — вознегодовала Салли. — До чего же мне жаль Эйли!
— Какой же владелец рудника возьмет к себе рудокопа, который показал, что он умеет бороться за лучшие условия труда? — продолжал Билл. — В работе нашей коммунистической партии — и на приисках, да и в любом другом месте — нет ничего противозаконного, ничего, что нужно было бы скрывать. Единственное, что приходится держать в тайне — это кто у нас члены партии, иначе их сживут со света. Эйли и считает, что она должна работать еще упорнее, чтобы заставить людей понять это.
— У меня сердце разрывается, когда я смотрю на нее, — сказала Салли. — Ведь иной раз она делает по нескольку миль в день, разнося газеты и расклеивая листовки; прежде они это делали вместе с Томом, а она хочет, чтобы все было, как при нем, вот и взвалила на себя такую работу. Ты посмотри на нее — лицо пасмурное, глаза больные. Хорошо бы ей поехать к морю и пожить там немного с Дафной.
— Правильно! — подхватил Билл. — Пусть Дафна напишет ей о малыше. Это будет полезно для них обеих. Мы устроим это, бабушка, и спровадим Эйли туда в два счета!
Эйли уехала в конце месяца. Дафна прислала ей письмо — у нее будто бы неприятности, и она нуждается в ее помощи и совете. Салли сказала, что она будет очень рада, если Ла, Надя и Билл поживут у нее, а Билл пообещал Эйли заняться на это время ее общественными делами. Итак, Эйли уложила свой чемоданчик и дня через два пустилась в путь; теперь мысли ее были целиком заняты Дафной и той неведомой бедой, которая над ней стряслась.
А еще через несколько дней пришло письмо от Дафны, и Салли вздохнула с облегчением: теперь совесть уже не будет мучить ее из-за того, что ей приходится обманывать Эйли.