Само время, казалось, прекратило своё течение. Вячеслав, например, не мог судить, сколько дней, однообразных недель или месяцев прошло с прибытия в страшный Аллах. Утратив представление об истёкшем времени, друзья втроём высчитали, что уже кончается июль, когда по лагерю вновь поползли тёмные слухи о предстоящей переброске куда-то далеко. В неволе такие слухи редко бывают ложными: ведь где-то уже пишутся карточки, готовится конвой… Слухи тревожат, мучают — возникает страх разлучиться с друзьями, потерять последние мелочи, фотографии близких, каким-нибудь чудом сохранённые от прошлых дней, погибнуть от дорожных мучений… И тут разные люди применяют разную тактику в ожидании событий. Одни считают правильным «плыть по течению», не пытаются влиять на ход событий. Другие стараются проявить какую-то инициативу, активность, ведут «разведку», что-то предпринимают, планируют и комбинируют. Трудно сказать, чья тактика вернее. Один пленный товарищ Вячеслава[154] выразил эту «активную» тактику следующим стихотворными строками:
Не спасёшься от доли кровавой,
Что земным предназначила твердь.
Но молчи: несравненное право —
Самому выбирать свою смерть.
Итак, Вячеславу и его друзьям предоставлялось это несравненное право, потому что по лагерю ходили определённые слухи, что в этап требуются разные специалисты: станочники, токари, фрезеровщики и шлифовальщики, электрики, монтажники, строители. И когда началась проверка узников по специальностям, Иванов, Кириллов и Терентьев сговорились назваться электриками, чтобы не разлучиться.
И вот Вячеслав стоит у стола. Идёт отбор на этап. Тысячу или две тысячи узников должны увезти, остальных оставить здесь, на бункерхалле.
За столом эсэсовец.
— Специальность имеешь?
— Электрик.
— Какой электрик, чёртова свинья? Что умеешь?
— Электромонтёр.
— Следующий! — и карточка Вячеслава полетела в груду отложенных на этап.
Тот же опрос прошли и Терентьев с Кирилловым, но случилась непредвиденная беда! «Электрика» Вячеслава назначили в этап, а двух других «электриков»… задержали в Аллахе! Осталось только с запозданием проклясть собственную инициативу!
Среди пятисот совершенно чужих и незнакомых людей Вячеслав очутился перед воротами Аллаха. Последний прощальный взмах рукой друзьям, — их даже трудно отличить в «полосатой» толпе провожающих — и крытые грузовики увозят этап, вернее, первую партию этапа, в Мюнхен. Как горька разлука! Как не хватает рядом друзей: ведь никто из соседей не знает даже слова по-русски!
Мюнхенский вокзал уже находился под угрозой воздушных атак, поэтому этапников очень быстро рассадили по пассажирским вагонам специального эшелона. Вячеслав успел заметить в голове, середине и хвосте поезда маленькие пулемётные вышки и сильные фонари. Двери захлопнулись, автоматчики стали по местам, — один на два купе — и поезд побыстрее спровадили со станции.
Опять за вагонным окном Германия. Ехали через Штутгарт и Карлсруэ, и сам конвой намекнул, что везут во Францию. Куда именно, зачем — никто не знал.
Подъезжая к Страсбургу, увидели грандиозные фортификационные сооружения линий Зигфрида и Мажино. Местность вдоль этих знаменитых линий, тянущихся параллельно друг другу, очень красива. Холмы, сады, леса, водоёмы. Никаких разрушений заметить было невозможно. Немцы обошли их на флангах, получили «целенькими» и теперь содержали в идиллической опрятности, напоказ.
В маленьких немецких городках с островерхими крышами население узнавало, что везут заключённых из Дахау, и женщины стали буквально осаждать эшелон. Приносили прямо к поезду корзины фруктов и умоляли конвой позволить угостить узников. Нехотя конвой позволял, оставляя львиную долю себе, но и Вячеславу впервые довелось попробовать превосходных немецких яблок, почти что прямо с дерева. На какой-то маленькой станции конвой приоткрыл окна в вагонах, и в эти открытые окна сразу полетели фрукты, платки, хлеб. Из окон «полосатые» люди кланялись и благодарили женщин на десятках языков. Женщины восклицали: «О, французе, о!» — и кидали яблоки, потом слышалось: «Итальино, о, итальино!» — и снова летел в окна фруктовый град. Вячеслав показал себе на грудь и крикнул: «Рус, их рус!»[155] — и ему тоже адресовали летучий подарок — чудесное розовое яблоко. Вряд ли Геббельс остался бы доволен этой встречей интернационального эшелона каторжников! Вскоре такое «братание» запретили, но дары продолжались на всех станциях.
После Страсбурга снова ехали мимо укреплений французской линии Мажино, вдоль живописного канала Рона — Рейн, уже по французской территории. Здесь поезд шёл очень быстро, конвой не допускал ни подарков, ни открытых окон. Поразили своей ласковой красотой пейзажи Эльзас-Лотарингии, с плавными долинами и холмами Вогезов. С какой тоской глядели на эти горы Северной Франции узники-французы!
Заключённых высадили из вагонов в городе, который немцы называли Маркирх.[156] Население здесь свободно понимало немецкий язык, а часть жителей пользовалась им в обиходе. Тут, в этом городе, Вячеслав издалека увидел картинки совершенно чужой жизни, о которой только читал в старых детских книжках. Она после ужасов концлагерей Германии показалась Славке красивой и поэтичной. Вот состоятельная семья в старинной карете, запряжённой парой лошадей, едет в горы на пикник. Вот выходят из подъезда два джентльмена во фраках и цилиндрах. Садясь в автомобиль, один чуть приподнимает шляпу по адресу узников и презрительно глядит на эсэсовца сквозь стеклышко монокля. Этот жест делает господина во фраке сразу привлекательным.
На окраине Маркирха этапников поместили в здании старой заброшенной текстильной фабрики, заранее превращённой стараниями эсэсовцев в заправский концлагерь. Неотъемлемые аксессуары и символы гитлеровского рейха — штахельдрат, вышки, каски, сатанинские псы-овчарки — выглядели как-то особенно гнусно здесь, на французской земле. Проволока густо оплела фабричный двор, как отвратительный колючий сорняк оплетает культурное растение. Глубокое каменистое ложе ручья, похожее на крепостной ров, ограничивало территорию с одной, а гладкая каменная скала — с другой стороны. Часть её крутого склона была срезана и превращена в подобие каменной стены, почти нависавшей над крышей фабричного здания, где поселили заключённых. Внутри здания — всё как обычно: нары, капо, эрзац-матрасы, ряды мисок на полках…
Новый маркирхский лагерь стал филиалом концлагеря Нацвейлер. Туда отправляли провинившихся и заболевших. Слова «смерть» и «Нацвейлер» стали синонимами.
Через несколько дней прибыл эшелон с оборудованием — с танки моторного цеха БМВ. Приехала и вторая партия этапников. Их рассортировали и предупредили:
— Завтра — на работу!
5
Августовский рассвет над Вогезами. Роса. Камни и скалы ещё одноцветны. В сумраке слышнее звуки проснувшегося лагеря: кашель, голоса, лязг оружия, рычание собак. Роздано кофе и двести граммов хлеба, готовится развод на работу. Сразу после аппеля колонны «полосатых» выстраиваются во дворе. Голова колонны — у ворот, хвост — не видно где! Туда, в хвост, ещё подбегают опоздавшие, пристраиваются. Отстанешь от колонны — в зоне до полусмерти отлупят капо или убьют охранники. Часть капо идёт тоже на объект, как дополнение к надзору.
Солнце ещё не вставало: кругом горы, и оно поднимется над вершинами Вогезов, когда узники уже спустятся в подземный туннель. Об этом туннеле, где намечено устройство моторного цеха, уже кое-что рассказали Вячеславу капо. Лётчика берут сомнения, но вот-вот он должен увидеть всё своими глазами.
Идут улицей города. Он ещё спит, в тишине улицы глухо и дробно, подобно дальнему-дальнему грому, раскатывается шаг тысяченогой гусеницы. Звук поднимается в сонные окна. Кое-где отогнётся занавеска, бледное пятно лица появится за стеклом, или женская рука, сложенная для двуперстного крестного знамения, тихо подымется и опустится, подымется и опустится…
Голова гусеницы уже вытягивается из города, хвост — только вбирается в каменное ущелье улицы. За городом серпантин шоссейной дороги извивается в сторону тёмного горного массива. Туда же ведёт железнодорожное полотно. Уже издали заметно, что железная дорога с размаху вбегает в самую гору: у подошвы зияет чёрная пасть туннеля. Там видны фигурки — солдаты, какие-то люди в беретах.
И вот голова колонны уже в пасти горы. Пасть медленно заглатывает всю шевелящуюся массу, расчленяя её на пятёрки, для счёта. Минут сорок глотает пасть эти пятёрки. И площадка перед туннелем пустеет: всё, что сейчас толпилось перед зевом, проглочено ненасытной утробой удава-горы. И лишь тогда из-за холмов и каменистых склонов осторожно выглядывает солнце.
Вячеслав оглядывается с живейшим любопытством. Так вот где немцы задумали устроить подземный завод авиационных моторов! Да, мало же они обеспокоены вторым фронтом, раз отваживаются перенести сюда, навстречу противнику, целый завод, имеющий решающее военное значение! Можно ручаться головой, что навстречу советским войскам они этот завод не придвинули бы! В самом деле, завод перетащили сюда, на левый берег Рейна, из-под Мюнхена, то есть сократили расстояние между ним и союзниками[157] почти вдвое! Может, Гитлер так крепко уповает на свой «Атлантический вал»?[158] Но ведь он уже взломан и обойдён?
От воздушных налётов, впрочем, туннель гарантирован надёжно и труднодоступен для наземных войск. Оборонять его легко малыми силами.
Заметно, что многие предварительные работы уже выполнены силами вольнонаёмных рабочих-эльзасцев — немцев и французов. Воздух туннеля, сыроватый и спёртый, ещё плохо прогрелся, холодно, как в погребе, где-то сквозь бетон просачивается вода, но уже стоят немецкие калориферы воздушного отопления, и от них исходит тепло. Бетонные стены кое-где прорезаны нишами, они либо выбиты в камне, либо заранее предусмотрены в бетоне. В этих нишах — уборные с канализацией, небольшие инструментальные склады и подсобные помещения.