— Идёт! — Гроцкий пожал протянутую руку. — Но делать это нужно тоньше, чем я сегодня. Это была ошибка, которая могла стоить дорого. Итак, завтра ты приходишь ко мне подсобником. Я скажу нарядчику, капо Карлику.
И они браковали! Вячеслав подтаскивал продукцию, Гроцкий проверял её так, как самый придирчивый военпред не смог бы принимать эти детали. Если брака не было… он появлялся! Чтобы гора испорченных цилиндров не бросалась в глаза начальству и полиции, Вячеслав немедленно укладывал забракованные детали в деревянные ящики из-под отливок и отвозил их ближе к выходу, умышленно путая эти ящики брака с упаковками готовых к отправке цилиндров. Немец писал на ящиках цветным мелом слово БРАК. Вячеслав несколько раз ухитрялся писать то же слово на ящиках с годной продукцией.
Дело приняло такой размах, что Гроцкий стал тревожиться. Выход готовой продукции сокращался, беспокоилось начальство. К бракёру зачастили всяческие начальники, и стали похаживать мимо эсэсовцы. Тактику подземной войны нужно было менять и искать новых союзников.
Вячеслав шёл по туннелю, погружённый в свои мысли. Пользуясь правами подсобника, он мог позволить себе дальние прогулки, вдоль всего станочного потока.
И вдруг впереди, где-то между станками — негромкая русская речь! Двое «полосатых» беседуют у станка. Один, видимо, станочник, другой — разнорабочий или строитель, судя по испачканным в земле башмакам.
— Ребята! Русаки!
Познакомились, коротко переговорили. В откровенности не скоро пустились — мало ли кого могла занести в Дахау несчастливая звезда. В бараке, в зоне разговорились, прощупали друг друга, с этого дня стали сближаться. Один назвался Камбаровым — он работал на каком-то станке. Другой — Горбунов, пленный офицер, привёл из соседнего отсека ещё одного руса — Ветрова. Вот из этих товарищей создалась в маркирхском лагере конспиративная группа борцов Сопротивления. К ней примкнуло несколько вольнонаёмных французов, и подземный авиамоторный цех, в надёжности которого гитлеровцы не сомневались, стал ареной настоящей подпольной партизанской войны.
Французские участники группы приносили Гроцкому с воли то купоросное масло, то едкую щёлочь. Неподалёку от помещеньица ОТК[168], где орудовал Гроцкий, вскоре были запущены немцами печи и установки для цементации, то есть поверхностной закалки деталей. Гроцкий тайно добавлял в растворы кислоту или щёлочь, а потом… оставалось только браковать целую партию. Зеркало цилиндров то оказывалось перекалённым, то вовсе нецементированным, то хрупким, то мягким. Сотни цилиндров летели в брак, не попадали на фронт, в самолётные моторы, не приносили гибель и огонь, а сами становились жертвой… огня мартеновских печей, шли в переплавку.
Как-то, оттаскивая из ОТК ящик забракованных деталей, Вячеслав споткнулся и упал. Ящиком ему придавило раненую, плохо зажившую ногу. Два немца подошли к упавшему, подняли за шиворот, проговорили что-то сердитое. Новые приятели Вячеслава увидели, что повреждение серьёзно: лётчик почти не может ходить. Это пахло «переплавкой» в Нацвейлере! Трёхкилометровый путь до лагеря показался нелёгким не одному Вячеславу, но и всем, кто, держа руки лётчика на своих плечах, помогли ему доковылять до фабрики. Здесь, в бараке, добровольный лекарь, голландский студент Фундатас, вправил вывих и долго массировал ногу, но посоветовал на другой день под каким-нибудь предлогом остаться в бараке. Утром Вячеслав остался в бараке.
Нарядчик, один из подлейших фашистских подручных, уголовник из судетских немцев, известный всему лагерю под кличкой капо Карлик, замахнулся было на больного палкой, но Вячеславу удалось сослаться на позволение какого-то мифического немецкого начальника. Чтобы капо Карлик не вздумал проверить эту версию, пришлось дать ему взятку — кольцо собственного изготовления, которое Вячеслав рассчитывал обменять у французов на хлеб или табак. Капо Карлик взял кольцо, сунул в карман, но обещал всё же наказать «дезертира». Этот мелкий гадкий человечишка отличался острой памятью, и Вячеслав знал, что наказание непременно последует.
За несколько дней до своего увечья Вячеслав заговорил с Горбуновым и Ветровым о побеге из маркирхского лагеря. Сразу стало ясно, что Ветров и Горбунов сами давно лелеют эту мысль. На территории Франции побег мог быть успешным, ходили слухи о каких-то партизанских группах в горах и лесах около Нанси. Вольные французы-рабочие тайком, шепотком передавали, что в этих партизанских отрядах действует немало русских людей.
Вместе с Горбуновым Вячеслав стал осматриваться в лагере повнимательнее. Успех мог сулить рискованный прыжок с фабричной крыши на уступ в каменной скале. Взобраться с уступа на скалу и — спуститься в долину.
Начали практическую подготовку. И именно в дни этой подготовки и случилась беда с ногой Вячеслава. Побег временно отложили.
Прошло два-три дня, и за эти дни группа обогатила свой диверсионный опыт новым приёмом. Стали потихоньку собирать корундовую пыль из-под точильных станков. Пыль отдавали Гроцкому или французам. Те сыпали её в шлифовальный состав. И тончайшие шлифовальные станки, гордость главного механика цеха, стали давать на зеркальных гладях цилиндров неожиданные задиры и царапины. И опять продукция летела в брак, а не шла на фронт!
За собиранием этой корундовой пыли однажды и попался Горбунов. Полицай застал его на полу, узник «отбрехался», что будто бы ищет потерянную деталь. Но парень уже попал под подозрение.
Вечером следующего дня, перед самым построением на выход, Горбунов чуть не бегом торопился к своим из отдалённого участка туннеля. Работал он в это время на постройке вентиляционной шахты — обилие газов в туннеле приводило уже к отравлениям людей. Пробегая мимо какого-то мощного станка, рядом с которым никого не было, Горбунов заметил открытый электропульт. Соблазн нанести столь крупный ущерб фашистам был слишком велик — Горбунов разбирался в электрике. Прыжком подскочил к машине, нагнулся, перекинул провод с одной клеммы на другую, включил рубильник. Станок взревел, из пульта повалил дым. Потом что-то чихнуло, и всё стихло. Станок умер.
В ту же минуту сзади появился полицейский. Он тоже торопился, но, заметив рабочего на четвереньках у станка, задержался, понюхал воздух. Пахло жжёной резиной.
— Что ты тут делаешь?
Горбунов, как можно спокойнее:
— Ремонтирую станок. Сейчас кончу.
— Разве ты электрик?
— А кто же? Конечно, электрик. Вы что ж, меня первый раз видите?
— Ладно, проваливай, я спрошу завтра у инженера, что ты за электрик. Мне что-то не нравится твоя свиная харя, — и шупо[169] записал номер Горбунова.
В строю Горбунов шёл невесёлым и взволнованным. Только в зоне признался Вячеславу, что его дважды уличили в диверсиях. Завтра это неминуемо выяснится.
— Значит, винта тебе нужно нарезать, и непременно сегодня же!
— Через крышу?
— Конечно. Другого пути скоро не придумаешь.
— А ты, Славка?..
— Куда же я с такой ногой? А тебе ждать нельзя. Ветров спит против капо — нужно было заранее место ему другое искать, сегодня он уйти незамеченным не сможет. Значит, «обрывайся» один. Возьмёшь с собой всё, что успели припасти…
И в ту же ночь Горбунов ушёл. Отчаянный прыжок с крыши на уступ скалы, ночью, в темноте, удался. Хватились только на утреннем аппеле. Поднялась суматоха, привели собаку, нашли ход, обнаружили следы на крыше — и всё-таки не хотели верить, что человек мог совершить такой прыжок.
Вячеслава не раз видели в обществе беглеца, и вчера они шептались вместе. Нельзя было возвращаться в ОТК, чтобы не бросить тень на Гроцкого и вольнонаёмных антифашистов.
Сильно припадая на больную ногу, лётчик ковылял в глубину туннеля, придумывая, к кому сунуться с предложением услуг, пока начальство и полиция не обратят внимания на «безработного гуляку». И тут сама судьба пошла ему навстречу в образе… швабры и метлы. Он услышал грубый визгливый окрик:
— Эй, хромая лошадь! Ну-ка, подойди ближе…
Нарядчик, капо Карлик! Это, кажется, худшая из возможных встреч. Фашист держит в руках метлу и швабру, словно не знает, куда их деть. Щурясь, он всматривается в лицо Славки.
— А, это ты, лентяй с ушибленным копытом! Сейчас я найду тебе настоящее дело! Ты сейчас у кого?
— Я немножко ушиб ногу и иду к прежнему начальнику-электрику, чтобы он опять взял меня к себе.
— Что? Электриком? Не пущу! Я сказал, что накажу тебя — будешь у меня чистить сортиры. Понял? И хорошенько, как для господ офицеров, понял? Их всего тридцать три в туннеле, и ты будешь мне содержать их в порядке или… я спущу тебя самого туда, ясно? Если будет хоть одна жалоба на тебя — узнаешь капо Карлика, свинья!
Вячеслав, с трудом маскируя радость и симулируя скорбь, печально принял знаки своего унижения — метлу и швабру. Трудно было придумать для подпольщика лучшее занятие. Весь трёхкилометровый участок туннеля будет теперь ему доступен. Можно было беспрепятственно, не вызывая подозрений, подходить к любому объекту около тридцати трёх уборных, равномерно распределённых по туннелю. Каждому из этих заведений он старался уделять самое усердное внимание, а попутно «обслуживал» станки на пути. То в систему смазки попадала корундовая пыль, то нарушалась подводка тока, то изменялся технический режим цементационной ванны. А репутация Вячеслава у полиции стала даже улучшаться — все видели его усердие. Некоторые заключённые и вольные рабочие стали даже насмешливо спрашивать:
— Вы, кажется, очень увлеклись своей новой профессией, господин Иванов? Неужели нет для вас труда… более аппетитного?
В иных случаях лётчик отмалчивался, в других отвечал зло:
— А вы, господин Н, с аппетитом шлифуете цилиндр для скоростного мотора? — и было приятно видеть краску стыда на лице господина Н.
Теперь лётчика знал весь туннель. Он умел быстро распространять добрые вести, которые узнавал от вольных антифашистов, товарищи нередко встречали его тихим шёпотом: